Приключения Тома Сойера (современная интерпретация) - Влада Олейник Страница 2

Он не был примерном мальчиком в деревни. Однако, он хорошо знал такого мальчика и не выносил его.

Спустя две или даже меньше минут, он забыл про свои проблемы. Не потому, что они были менее тяжки и горьки, чем у взрослых, но потому, что в этот момент в нём овладел новый и мощный интерес и вытеснил их из головы. Равно как человеческие неудачи забываются, когда его увлекает что-то новое. Его новым интересом стала драгоценная новинка, свистеть, то, чему его только что научил чернокожий мальчик. Он давно уже хотел поупражняться, чтобы его никто не побеспокоил бы. Мальчишка щебетал как птичка, приятной трелью, для этого нужно было во время свиста прижимать язык к нёбу через короткие интервалы времени. Читатель, вероятно, помнит, как это делать, если он был когда-то мальчишкой. Усердие и внимание помогли ему увенчаться успехом, вскоре он шёл по улице с песней на губах и с душой восхищения. Он чувствовал себя астрономом, который только что открыл новую планету. Но, без сомнения, чувство было преимущественно сильное, глубокое, нежели у первого.

Летние вечера долгие. Было ещё светло. Вдруг Том прекратил свистеть. Незнакомец стоял перед ним. Он был чуть крупнее его. Новое лица любого возраста и пола всегда привлекало внимание жителей бедной старой деревеньки Санкт-Петербурга2. Мальчишка был к тому же хорошо одет, как на праздник. Это было поразительно. Изящная шапка, синяя курточка, застёгнутая на все пуговицы, была новенькой и чистенькой, как и его штанишки. На ногах были ботинки, а сегодня только пятница. У него даже был галстук — из очень пёстрой ленты. У него был вид городского мальчишки, это взбесило Тома. Чем дольше Том смотрел на это великолепное чудо, тем выше задирал свой нос при виде его наряда и тем более жалким казался ему свой. Оба молчали. Если один делал шаг, то другой тоже, но только в сторону, по кругу. Они пристально смотрели друг другу в глаза всё это время. Но Том наконец произнёс:

— Я тебя поколочу!

— Хотел бы я посмотреть на это.

— Я могу легко это сделать.

— Ты не сможешь.

— А, вот и смогу.

— Не сможешь.

— А, вот и смогу.

— Не сможешь.

— Смогу!

— Не сможешь!

Неловкое молчание. Затем Том спросил:

— Как тебя зовут?

— Не твоего ума дело.

— Захочу будет моё.

— Хорошо, покажи. Ну же?

— Поговоришь так ещё, увидишь.

— Говорю, говорю, говорю. Ну что же?

— Ой, да ты у нас, я вижу, умный. Правда? Я одной рукой тебя уберу, если захочу.

— Ну так давай. Ты же сказал, что хочешь.

— Я и сделаю, если ты вздумаешь дурить меня.

— О, да! Видал я уже таких.

— Самый умный? Ты думаешь, если ты такая важная птица, то всё? Ой, какая шляпка!

— Ты можешь потрогать её, если так нравится. Попробуй сбить её с моей головы — тогда узнаешь.

— Врёшь!

— Сам врёшь!

— Куда уж тебе драться, ты — трус.

— Ну и проваливай!

— Если ты ещё поговоришь, то я расшибу об тебя камень.

— Так и поверил.

— А ты поверь.

— Ну, так сделай. Болтаешь, болтаешь, а ничего не делаешь. Сделай же. Или ты боишься?

— Я боюсь?

— Да, ты.

— Я не боюсь.

— Боишься.

Ещё одно неловкое молчание. И всё больше пристальное разглядывание, и ходьба по кругу. Теперь они уже плечом к плечу.

— Убирайся отсюда! — говорит Том.

— Сам убирайся!

— И не желаю.

— Я тоже не желаю.

И они стояли, каждый поставил ногу под углом для опоры, напирая друг на друга всей силой. Они презрительно смотрели в глаза. Но ни тот, ни другой не мог одолеть.

Когда уже оба разгорячённые и красные, они начинаются понемногу ослаблять свой натиск, и тогда Том говорит:

— Ты трус и щенок! Я расскажу про тебя моему старшему брату, он мизинцем тебя размажет; так и сделает, если я его попрошу.

— Зачем я должен бояться твоего брата? У меня брат, побольше твоего, он и не такое с твоим братом сделает. Он перебросит его через это забор. (Оба брата были вымышленные).

— Ты лжёшь!

— А ты не лжёшь.

Том прочертил черту по пыли большим пальцем и сказал:

— Не смей переходить её, а то я такую взбучку тебя устрою, что даже встать не сможешь. Каждый получит трёпку, кто перейдёт черту!

Новый мальчишка сразу же переступил и сказал:

— Ты сказал, что устроишь взбучку, ну так давай.

— Лучше не лезь ко мне.

— Но, ты же сказал, что устроишь. Давай же.

— Чёрт возьми, если не ударю за два цента.

Новый мальчишка вынул из кармана две больших монетки и с усмешкой протянул. Том бросил их на землю. В секунду мальчишки стали кататься в пыли, сцепившись как коты. И на минуту даже трепали и таскали друг другу за волосы, одежду; ударяли и царапали носы, покрываясь пылью и славой. Внезапно драка приобрела иной характер: Том сквозь туман сидит на своём противнике и колотит его кулаками.

— Проси пощады! — требует он.

Мальчик только старается выпутаться. Он плакал, но больше от злости.

— Проси пощады! — схватка продолжается.

Вскоре незнакомец пробормотал: “Пощада!”. Том отпустил его и сказал:

— Это послужит тебе уроком. В следующий раз смотри, с кем связываешься.

Новый мальчик стал очищать себя от пыли, всхлипывая, шмыгая носом, иногда оборачиваясь, качая головой и угрожая в следующий раз “расправиться с Томом”. На это Том ответил усмешками и направился гордый домой; только он повернулся спиной к мальчишке, как тот схватил камень, кинул его и ударил Тома между лопатками, а сам умчался, как антилопа. Том преследовал его до самого дома, пока не узнал, где он живёт. Он постоял у ворот некоторое время, приглашая своего врага выйти, но тот лишь строил гримасы через окно и отказывался выходить. Наконец появилась мама врага, которая назвала Тома гадким, злобным, грубым мальчишкой и потребовала, чтобы он убирался. И он ушёл, но он “пообещал себе рассчитаться” с этим мальчишкой.

Он вернулся домой очень поздно, осторожно влез через окно и попал в засаду тётушки. Когда она увидела в каком состоянии его одежда, её решимость превратить его субботу в каторжный день стала твёрдой, как алмаз.

Глава 2

Наступило утро субботы. Летняя природа сияла, была свежая и полна жизни. Песня звучала в каждом сердце; если сердце было молодо, то песня лилась с губ. Радость была на каждом лице, походка превращалась в танец. Акации стояли в цвету и наполняли воздух ароматом. Кардифский холм, возвышающийся над деревней, был покрыт зеленью и находился достаточно