Александр Дитрих - Как игрушки пошли учиться Страница 20

Но старичок схватил меня за руку и так жалостливо стал засматривать мне в глаза, что пришлось рассказывать дальше.

— Представьте себе огромную железную трубу...

...— А в ней, конечно, чудесный поршень,— перебил джинн.

— Вот и не угадали. В ней поезд — несколько круглых вагонеток с колесиками. Впрочем, этот поезд действительно вроде поршня. Пустят сжатый воздух с одного конца трубы, и погонит, покатит он поезд до конечной станции. А там тоже воздуходувная установка наготове, чтобы поезд обратно гнать. Правда, пассажиры по таким трубам еще не ездят, но грузы воздушные поезда уже перевозят. И довольно далеко.

...За разговором прошлись мы вдоль железной дороги и вышли к реке. На берегу — горы развороченной земли, плиты бетонные штабелями, балки, доски, разные стальные конструкции — мост новый строится. Хотел я обратно повернуть, но чуткий старичок услыхал знакомое шипение и потащил меня напрямик по раскисшей земле. Обойдя гору песка, мы увидели у деревянного вагончика знакомую компрессорную установку. Резиновые шланги от нее тянулись к странному круглому железному сооружению.

— Вы куда? — вдруг раздался сердитый голос.— Что надо?

Из-за вагончика появился молодой бородатый дяденька в перепачканной телогрейке и высоких резиновых сапогах.

— Да вот стройку хотели посмотреть,— стал объяснять я.

— Посторонним не разрешается! — отрезал дяденька.

— Посади пса гнева на цепь терпения, о почтеннейший страж стройки,— вмешался джинн...

— А вы, собственно, кто такой? — поперхнувшись, воскликнул дяденька.— Эх, пожилой человек, а так выражаетесь!

— Разве я выразился непочтительно? — удивился старик.

— Еще спрашивает! Сам меня псом обозвал. Да если бы не ваш возраст...

— Вы просто не поняли,— перебил я.— Псом он назвал несправедливый гнев. У дедушки такая манера говорить. Он из этого... из Средней Азии приехал. Из самого дальнего горного кишлака. Недавно впервые поезд увидел!

— А-а... Тогда другое дело,— смягчился дяденька.— Любопытствуете, значит? Так уж и быть, походите, поглядите. Из какой дали добирались, ай-ай! Что ж, познакомимся — Петр Захарович. Я прораб. Раз такое дело, сам гостя провожу и все покажу.

— Не надо далеко ходить, досточтимый. Меня интересует сжатый Воз-дух. Куда идут эти трубы?

— Эти? В кессон. Вон, видите здоровенный стальной колпак? Это и есть кессон. Для чего он нужен? А вот для чего: огромный мост будет стоять на могучих ногах-опорах. Чтобы ноги эти не поскользнулись, не тонули бы в мягком грунте под великой тяжестью, им необходимы как бы башмаки с широкими подошвами. Разумеется, бетонные. Вот нам и надо на берегу и в воде у берега выкопать глубокие котлованы, чтобы забетонировать основания опор моста. Но как тут копать, если в ямы, как их ни огораживай, обязательно просочится вода? Вот тут-то и выручает кессон. Кессон — это огромный стальной стакан, только перевернутый. Через люк в дне стакана-кессона внутрь по лесенкам спускаются рабочие, задраивают за собой тугую крышку и начинают выбирать грунт. Чем больше выберут, тем ниже опускается, оседает под собственной тяжестью стакан-кессон.

— А вода? Вы говорили, что в ямы просочится вода?

— Вот тут-то, дедушка, и приходит на помощь сжатый воздух. Компрессор накачивает его по трубам в стальной стакан, да с такой силой, что воздух выжимает, вытесняет воду, загоняет ее обратно в грунт.

— А как же вынуть вырытую землю? — спросил я.— Ведь если открыть люк, сжатый воздух вырвется наружу, и вода все равно зальет яму.

— Совершенно справедливо. Давление внутри кессона должно быть достаточно большим непрерывно. Поэтому кессон как бы двухэтажный. В нижней, наглухо закрытой камере идут земляные работы. Но вот пора поднимать выкопанный грунт. Для этого в верхней камере создается такое же давление, как и в нижней. Затем открывается люк между камерами, и грунт поднимается со дна на второй этаж. Закрывается нижний люк, открывается наружный. Тут лишний воздух со свистом вырывается на волю, и можно выбранную землю отправлять в отвал.

Дойдут рабочие до нужной глубины и начнут класть бетон. Его сверху тем же двухэтажным, двуступенчатым путем подают. Между прочим, рабочая смена тоже на поверхность поднимается не сразу. Сначала со дна — на второй этаж. Тут давление воздуха постепенно снижается. Сидят рабочие, отдыхают, а организмы их тем временем привыкают, осваиваются понемногу с обычными условиями. А если сразу из кессона наружу выскочить — беда! — можно тяжело заболеть.

Кессоны — штука очень нужная. Плотину ли строить, тоннель ли в горах прокладывать или метро под городом — всюду для нас, кессонщиков, находится работа.

Честно говоря, у меня тут язык зачесался рассказать моему приемному дедушке про подводную лодку. Ведь там сжатый воздух точно так же воду вытесняет из балластных цистерн. Эти огромные, похожие на сигары цистерны по бокам лодки тянутся. Надо погрузиться — и в цистерны врывается забортная вода. Надо всплыть — и в цистерны впускают сжатый воздух. Выгонит он воду — и облегченная лодка поднимается. Но говорить об этом я не стал: ведь сначала бы пришлось объяснять джинну, что это вообще такое — подводная лодка, как она устроена, почему движется.

Поблагодарили мы прораба, и я принялся уговаривать моего джинна идти в зоопарк.

Старик тяжело вздохнул и согласился. Спросил только, не встретим ли мы в зоопарке сжатый Воз-дух.

— Да что вы,— говорю,— зоопарк — это вам не завод.

— Завод? Значит, Воз-дух трудится на заводе?

— Не на одном, а почти что на всех.

— А завод — это что?

— Да вон, за рекой, видите, цеха стеклами поблескивают, а подальше — трубы? Машиностроительный завод. Я раз там с отцом был — так чуть голова не отвинтилась: и то интересно, и это.

Тут старичок мой сложил ладошки на груди и завел:

— О повелитель! Ты спас меня из вечного заточения, ты осыпал несчастнейшего, безымянного, безработного и бесприютного джинна благодатным дождем своих милостей — да не потускнеет жемчужина любознательности в золотой оправе твоей доброты! Соблаговоли повести меня на этот... за-вод.

— Что делать? — Развел я руками.— Сам хочу туда еще хоть разок попасть,— говорю.— Только поздно уже: ехать долго и скоро мама будет звонить, проверять, обедал я или нет.

— Значит, ты тоже хочешь на завод? — обрадовался старик.— Что ж, да пройдет конь твоих желаний по жердочке моих возможностей. А расстояние пусть тебя не беспокоит. Смотри мне в глаза и ничего не бойся.

Старичок крепко взял меня за руку, прищурился и вперил в меня из-под густых бровей острые, как шильца, зрачки. Глядит и что-то шепчет. И стало мне вдруг удивительно легко, будто я ничегошеньки не вешу. Оторвал я взгляд от старичка — мама! — висим мы с ним высоко над землей, под ногами крыши, машины, как жучки, по улице ползут... Старичок быстро проговорил что-то непонятное, и мы понеслись. Встречный ветер так хлестал в лицо, что из глаз все слезы вышибло, прохватило меня на лету прямо до костей. Вот тут-то я, наверно, и начал простужаться.

Хорошо еще, что летели мы всего минуту, я и сообразить толком, что к чему, не успел, как очутились мы у заводской проходной.

Потер дедушка-джинн замерзшие щечки, поежился, подмигнул мне и спрашивает:

— Куда нам идти, драгоценнейший?

— А идти некуда,— говорю.— Разве что в булочную погреться. Вон, усатый вахтер, видите? Он без пропуска ни за что не пропустит.

— Только и всего? Ну усатый привратник нам еще поклонится.— Тронул меня старичок пальцем в лоб, прошептал что-то и, схватив за руку, потащил к проходной.

Я упираюсь, дергаю руку, а... руки-то нет. Только охнул — и вторая пропала. И ноги, и тело...— ничего от меня не осталось. Чувствую, что все на месте, а ничего не вижу. Старик тоже исчез, но за руку тянет, ведет меня, как собачонку на поводке. Вахтер поглядел на нас, зевнул, потянулся и вдруг, вытаращив глаза, согнулся в поклоне...

Когда мы вошли в цех, старичок опять коснулся моего лба, и сразу же я увидел и его и себя.

— Говорил я, что привратник нам поклонится! — торжествующе воскликнул джинн.— Это потому, что я оставил видимыми твои подошвы, о поршень моего сердца. От вида шагающих подошв усатый и сейчас еще чешет в затылке. Мне кажется, что он стал заикаться, но на обратном пути я его вылечу. Пойдем же скорей. И рассказывай громче, ибо в этом грохоте я тебя не услышу.

Попали мы в кузнечный цех. Место, сами понимаете, не из самых тихих. Во всю длину цеха шеренгой выстроились огромные станки — молоты и прессы. Отовсюду несутся шипение и гром ударов. Одни молоты бьют часто, другие пореже.

Подошли мы к ближайшему, старик даже попятился. Нажмет рабочий педаль — свалится сверху стальная болванка — бах! — от раскаленной заготовки искры так снопом и брызжут. Повернет рабочий заготовку, и еще — бах, бах! Металл на глазах меняет форму, словно это и не сталь, а глина.