Коллектив авторов - Литература 7 класс. Учебник-хрестоматия для школ с углубленным изучением литературы. Часть 1 Страница 22

Макушку башни венчал шпиль; на этом шпиле была укреплена фигура мавританского всадника со щитом в одной руке и поднятым отвесно копьем в другой. Лицо всадника было обращено к городу, точно он нес его охрану и следил за порядком; однако едва против Гранады выступали враги, всадник поворачивался в ту сторону, откуда грозила опасность, и опускал копье, словно собираясь пустить его в дело.

Как только изготовление этого чудесного талисмана было закончено, Абен-Абус стал нетерпеливо ожидать случая, который позволил бы испытать его необыкновенные свойства, и столь же пламенно жаждал нашествия, как некогда жаждал покоя. Его желания вскоре исполнились. Однажды – это произошло в ранний утренний час – страж, приставленный охранять башню, сообщил, что бронзовый всадник повернулся лицом к Эльвирским горам и что его копье направлено прямо на перевал Лопе.

– Пусть бьют в барабаны и трубят в трубы, пусть зовут горожан к оружию, пусть вся Гранада будет поставлена на ноги! – приказал Абен-Абус.

– О повелитель, – молвил астролог, – незачем тревожить твой город и звать к оружию воинов; мы не нуждаемся в силе, чтобы избавиться от врагов. Отпусти свиту и поднимемся в секретную залу на башне.

Престарелый Абен-Абус поднялся по башенной лестнице, опираясь на руку еще более престарелого Ибрагима ибн Абу-Аюба. Они отомкнули медную дверь и вошли. Окно, обращенное в сторону перевала Лопе, было открыто.

– В этом направлении, – сказал астролог, – таится опасность; приблизься, о повелитель, и познай тайну стола.

Султан Абен-Абус подошел к находящейся здесь шахматной доске; на ней были расставлены маленькие фигурки из дерева. Вдруг, к своему изумлению, он обнаружил, что фигурки пришли в движение. Кони становились на дыбы, выделывали курбеты, воины размахивали копьями и мечами, слышались глухие и слабые звуки барабанов и труб, звон оружия, ржанье боевых скакунов, причем все было не громче и не отчетливее, чем жужжанье пчелы или мухи над ухом спящего человека, отдыхающего в тени в знойный полуденный час.

– Заметь себе, о повелитель, – сказал астролог, – вот свидетельство, что враги твои уже выступили, они должны показаться там, в горах у перевала Лопе. Если желаешь посеять среди них панику и смятение, заставь их отступить без пролития крови, прикоснись к фигуркам тупым концом магического маленького копья; если предпочитаешь кровавое побоище и истребление, прикоснись его острием.

Лицо Абен-Абуса стало мертвенно-бледным; дрожа от нетерпения, он взял в руки копье, и когда он подходил к столу, его седая борода тряслась от овладевшего им ликования.

– Сын Абу-Аюба! – воскликнул он усмехаясь, – я полагаю, что малая толика крови все же необходима.

С этими словами он рьяно взялся за дело: одни фигурки он колол острым концом магического копья, другие ударял его тупой стороной; первые из них падали замертво на землю, тогда как вторые, обратившись друг против друга, начали беспорядочное братоубийственное побоище.

Астрологу с величайшим трудом удалось остановить руку миролюбивейшего из монархов и удержать его от полного истребления неприятеля; наконец он убедил султана покинуть башню и послать в горы, к перевалу Лопе, разведчиков.

Они вернулись с известием, что христианскому войску удалось проникнуть в самое сердце окрестных гор, оно находилось уже почти в виду Гранады, но в его рядах возникли раздоры; после кровавой братоубийственной сечи оно удалилось в свои пределы.

Испытав на деле замечательные свойства чудесного талисмана, Абен-Абус ликовал.

– Наконец-то, – повторял он, – я смогу вести спокойную жизнь и держать врагов в своей власти. О премудрый сын Абу-Аюба, чем же вознаградить тебя за столь великое благодеяние?

– Желания старца, к тому же философа, нетрудно исчислить – они скромны: предоставь мне средства, чтобы обставить пещеру и превратить ее в более или менее сносную келью отшельника, – я буду доволен.

– О, сколь благородна умеренность настоящего мудреца! – воскликнул Абен-Абус, чрезвычайно довольный незначительностью просимого философом вознаграждения. Он позвал своего казначея и велел отпускать по требованию Ибрагима столько денег, сколько понадобится для расширения и убранства его скромной кельи.

Астролог велел вырубить в скале анфилады комнат и устроить их таким образом, чтобы они соединялись друг с другом и с его астрологическим залом; он приказал обставить эти покои роскошными оттоманками[69] и диванами и завесить их стены драгоценными шелками Дамаска.

– Я стар, – говорил он, – я не могу томить свои кости на каменном ложе; что же касается сочащихся сыростью стен, то их нужно закрыть.

Сверх этого он выстроил бани, снабдив их всевозможными благовониями и ароматическими маслами, «ибо омовение», как сказал он, «необходимо, чтобы бороться со старостью и восстанавливать свежесть и гибкость истомленного умственными трудами тела».

Он велел, кроме того, повесить во вновь выстроенных покоях неисчислимые хрустальные и серебряные светильники, которые заправлялись ароматическим маслом, приготовленным согласно рецепту, найденному им в гробницах Египта. Это масло было вечным, никогда не угасало; от него исходило мягкое, нежное сияние, напоминающее рассеянный дневной свет.

– Свет солнца, – утверждал он, – слишком ярок и резок для слабых глаз старца, тогда как свет светильника более подходит для занятий философа.

Между тем казначей Абен-Абуса начал ворчать по поводу сумм, ежедневно расходуемых астрологом на отделку и украшение его кельи; в конце концов он отправился со своими жалобами к султану. Но раз царское слово дано, оно нерушимо. Абен-Абус только пожал плечами.

– Мы должны запастись терпением, – сказал он. – Старик задумал устроить жилище философа в соответствии с тем, что он видел внутри пирамид и среди гигантских развалин Египта; но всему бывает конец, – то же случится и с расходами по убранству его пещеры.

Султан был прав; келья была, наконец, отделана и обставлена; она представляла собою роскошнейший подземный дворец. Астролог заявил, что ему больше ничего не потребуется, и, запершись у себя, провел трое суток в непрерывных трудах. После этого он снова пришел к казначею.

– Мне нужна еще одна вещь, – сказал он, – пустячное развлечение на время отдыха от умственного труда.

– О премудрый Ибрагим, мне приказано доставлять тебе все, что может понадобиться тебе в твоем уединении; чего ты еще желаешь?

– Мне хотелось бы иметь несколько танцовщиц.

– Танцовщиц?! – повторил, как эхо, поверженный в изумление казначей.

– Да, танцовщиц, – ответил степенно мудрец, – пусть они будут молоды и приятны на вид, ибо лицезрение юности и красоты действует на стариков освежающе. Мне достаточно будет немногих, ибо я – философ, и потребности мои невелики, удовлетворить их нетрудно.

Пока философ Ибрагим ибн Абу-Аюб столь мудро проводил время у себя в келье, миролюбивый Абен-Абус, сидя в башне, заочно предавался яростным битвам.

И действительно, разве не замечательное занятие для престарелого монарха, и притом миролюбивого, вести войны с такой поразительной легкостью, не выходя из комнаты, шутя рассеивать целые армии, точно дело шло о каких-нибудь мушиных роях!

Мало-помалу он настолько вошел во вкус этой забавы, что принялся даже задирать и оскорблять соседних монархов, стремясь вызвать их на войну, но, потерпев неоднократные поражения, они становились все более и более осторожными, и в конце концов среди них не осталось ни одного, кто бы отважился пойти походом на его земли. В течение многих месяцев бронзовый всадник неизменно пребывал в мирной позе с поднятым кверху копьем, и почтенный старый султан, тоскуя по привычной забаве, начал жаловаться на скуку и стал раздражителен.

Наконец, в один прекрасный день волшебный всадник круто повернулся на своем шпиле и, опустив копье, замер в том направлении, где высятся горы Гвадиса. Абен-Абус торопливо поднялся на свою башню, но – увы! – магический стол оставался спокойным, ни один воин не двигался. Озадаченный этим обстоятельством, он выслал конный отряд с приказанием произвести разведку в горах. Разведчики возвратились через три дня.

– Мы обшарили все перевалы, все тропы, – сообщили они, – но не обнаружили ни одного шлема, ни одной шпоры. За время наших разъездов мы нашли только христианскую девушку поразительной красоты, которая спала в знойный полдень у родника, и эту девушку мы привезли с собою как пленницу.

– Девушку поразительной красоты! – воскликнул Абен-Абус, и его глаза загорелись воодушевлением. – Пусть она немедленно предстанет пред наши очи!

Как было приказано, прекрасную девушку немедленно привели пред его очи. Она была одета с такой роскошью, какая господствовала среди испанских вестготов[70] во времена арабского завоевания. Жемчуга ослепительной белизны были вплетены в ее черные, как вороново крыло, волосы; на лбу ее сверкали драгоценности, соперничая в блеске с сиянием ее глаз. Ее шею обвивала золотая цепь, которая поддерживала серебряную лиру, висевшую у нее на боку.