Думай как великие. Говорим с мыслителями о самом важном - Алекс Белл Страница 23

греческая боевая трирема, длиной не менее тридцати метров, с прямым парусом и рядами по пятнадцать гребцов с каждой стороны, переделанная теперь, в относительно мирное время, в торговое судно. Каюта, правда, была всего одна – совсем тесная, для капитана. Пассажиры все время сидели на жестких деревянных скамьях под парусиновым навесом от дождя и брызг в задней части корабля, сразу за гребцами, довольствуясь пару раз в день скудной едой, и лишь изредка разминались, прогуливаясь по палубе.

Увидев Анникерида, Платон вскочил со скамьи, и как мог, со скованными руками, по-дружески тепло прижал его к себе. Это был крепкий мужчина, широкий в кости, ростом выше среднего, с мощными плечами атлета, длинными волосами и густой, но не длинной, черной как смоль бородой. Он совсем не казался добрым или открытым – его глубоко посаженные глаза словно буравили окружающих острым испытывающим взглядом, а голос был похож на голос военного – звучный, уверенный (даже в таком незавидном положении), словно привыкший отдавать команды. Из стройного пылкого юноши, каким я его запомнил, встретив по пути к темнице Сократа, теперь, примерно в сорок лет, он превратился в сильного, уверенного в себе мужчину.

Ко мне Платон отнесся холодно. Даже в кандалах он всем видом как бы говорил, что я малодостойный непонятный проходимец. Если бы я не собрал большую часть денег, он бы, вероятно, не удостоил меня даже приветствием. Меня это не смутило – я ожидал чего-то подобного. Узнав, что я интересуюсь философией, Платон произнес:

– Что ж, фессалиец. Благодарю за помощь. Блесни же своим немногословием. Если ты совсем ничего не знаешь о науках, я не стану ничего тебе рассказывать. Философию невозможно понять, не зная логики, геометрии, астрономии, музыки. Для мудрого человека нет ничего ужаснее, чем понапрасну потраченное время. Даже здесь я могу заняться чем-то более полезным.

– Я неплохо сведущ в науках. Я общался с пифагорейцами и в целом владею основами математики. Немного играю на музыкальных инструментах. Кроме того, я читал некоторые из ваших работ.

– И что же ты из них усвоил?

– Я знаю, что первые из них полностью посвящены наследию вашего учителя, Сократа, и описывали его удивительную жизнь и талант. Но с каждой новой работой вы все больше излагали свои собственные идеи, которых не было у Сократа. Меня особенно заинтересовал мир эйдосов – идей. Кажется, такой мир прежде еще никто не описывал. Как следует его понимать?

– Да, я вижу, ты и в самом деле что-то читал, твои речи звучат разумно. Но прежде чем говорить о мире идей, представь себе некую метафору. Ее особенно любят мои ученики.

Я догадывался, о какой метафоре идет речь (ибо она не менее известна, чем теорема Пифагора), но, естественно, не стал его перебивать.

– Представь себе группу несчастных людей, с рождения живущих в пещере, и закованных еще хуже, чем я сейчас. Представь, что их спины всегда обращены к выходу, и единственное, что они видят в течение всей жизни – это задняя стена пещеры. Где-то далеко, на воле, мимо пещеры проходят люди, животные, проезжают повозки разной формы. Но все, что видят узники пещеры – это смутные, размытые, неясные тени на ее стене. Они слышат звуки, сливающиеся в однородный шум, тоже нечеткие. Они общаются друг с другом, за много лет они научились отличать одни тени от других. И именно тени им представляются реальным миром со всем многообразием его сущностей. Далее вообрази, что одного из таких узников вдруг освободили, и впервые в жизни он вышел из пещеры. Что с ним произойдет? Вначале он, безусловно, на какое-то время ослепнет от яркого непривычного света. Затем, если ему хватит воли, он начнет привыкать к солнцу и с крайним удивлением обнаружит, что мир – это совсем не то, что он себе всегда представлял. Что он бесконечно ярче и прекраснее. Что в нем есть цвета. Что предметы объемны, имеют форму и постоянно меняются. И вот тебе два вопроса. Захотел бы этот человек возвращаться в пещеру? Очевидно, что нет: всеми фибрами его души он противился бы этому. Но, допустим, что его заставили силой или он проникся жалостью к бывшим товарищам. Что сделали бы они с ним, услышав его рассказ? Полагаю, одно из двух: или объявили бы его сумасшедшим, или из зависти убили бы – как афиняне Сократа. Тебе ясна суть этой аллегории?

– Да, конечно. Эта одна из самых знаменитых аллегорий. Суть ее в том, что мудрец, постигший высокие истины, будет не понят простыми обывателями и скорее всего пострадает от них. Но если он – справедливый и добродетельный человек, он все равно обязан вернуться к узникам и рассказать им об этих прекрасных истинах. Другой, еще более важный смысл аллегории: мы все в некотором смысле живем в такой вот тусклой пещере. Нас окружают вечно меняющиеся, быстро преходящие, малоосмысленные материальные сущности. Что-то вроде блеклых теней на стене пещеры. Но в мире, который мы не видим глазами, а постигаем только разумом и воображением, существуют более высокие, прекрасные, сияющие сущности. Это и есть мир идей.

– Что ж, ты делаешь успехи. Когда я вернусь в Афины, я согласен принять тебя в ученики. Разумеется, то, о чем мы сейчас говорили – лишь основы моего учения.

Анникерид повернулся ко мне, широко улыбаясь, словно говоря «Счастливец! Великий Платон готов взять тебя в ученики. Благодари же его!». Но я не отреагировал, стремясь продолжить разговор.

– Скажи же, мыслитель. А кто сейчас сидит прямо передо мной? Великий философ Платон или идея о философе Платоне? А если и то, и другое одновременно, то почему бы нам не провести опыт? Давай сейчас выбросим все наше серебро за борт. Пусть идея Платона вернется в Афины и снова будет преподавать мудрость, а человека Платона тем временем продадут в рабство, и он сгниет заживо за пару лет, крутя, как мул, жернова мельницы или работая сутками на руднике?

Вероятно, если бы дело происходило много позже, в платоновской Академии, философ ударил бы меня небольшим хлыстом: уж очень ему набил оскомину такой или похожий контрдовод, слышанный им сотни раз. Но сейчас он лишь раздраженно покачал головой.

– Пока человек жив, он и идея о нем неразделимы. И все же, – и это главное, чем мы отличаемся от неразумных животных, – уже при жизни, благодаря разуму нашей души, мы можем хотя бы ненадолго увидеть, распознать сокрытый мир идей, прикоснуться к нему.

– Пожалуйста, философ, приведи пример такой прекрасной идеи!

– Возьми любую вещь на свете. Например, этот корабль.