Валентин Дитякин - Леонардо да Винчи Страница 26

— А вот этот, что лежит на земле и совсем уж готов отдать господу богу душу, — совсем наш Щербатый...

Тут доносится сюсюкание молодого аристократа, недовольного тем, что на картоне не показана «красота боя».

— Вот дубина-то! — говорит бас громким шепотом соседу. — Подавай

ему красоту боя. Да знает ли он, что такое война?! — И с жгучей ненавистью прибавляет: — Тоже вояка, за папенькиным прилавком!..

А вот побывал бы в настоящем бою, так иначе запел бы. Ему что! Всем им война только на руку. Тут и товары залежавшиеся можно сбыть, и

деньги вернуть с хорошими процентами. Они дома сидят, а вот наш брат воюй!..

Он, вероятно, распространялся бы еще больше, если бы сосед не толкнул его локтем в бок.

— Тс-с-с! — шепнул он, указывая на высокого красивого человека, внимательно прислушивавшегося к их разговору.

Это был Леонардо. Он пришел сюда, чтобы лично убедиться, какое впечатление производит на людей его новое произведение. Не выдавая себя, он долго стоял в стороне. Он слышал все разговоры, все реплики, все возгласы возмущения и негодования, но ничем не обнаруживал своего отношения к ним.

Да, он знал, что его новый картон едва ли понравится «отцам города» и праздным бездельникам. Он знал, что они едва ли поймут, что он хотел сказать своим картоном. Это, конечно, печально, так как он писал картон по договору с правительством Флоренции, желавшим украсить росписью новый зал Палаццо Синьории, и должен был этот договор выполнить. Но разве он может писать о войне иначе, чем он написал? Ведь этот картон, так же как и другие его произведения, — результат многих раздумий, плод мучительных размышлений о жизни людей и, в частности, о войне.

Он видел войну. Не так, как эти господа из правительства республики, сидящие за своими конторками, а на деле.

Знают ли эти люди, что такое в действительности война? Знают ли они, какое потрясающее действие производит она на человека, как развязывает она самые низменные стороны его существа? Какое безумие охватывает людей в момент боя, когда они в ярости теряют облик человека и превращаются в зверей! Именно это и происходит с человеком, если он не охвачен благородным стремлением, если он участвует в грабительских войнах. А ведь войны, происходившие в это время в Италии, были именно таковы.

Когда Леонардо обдумывал свою новую картину, он с отвращением вспоминал войны Чезаре Борджа, войны неаполитанских королей, стремившихся подчинить себе всю Италию, походы французских королей.

— Проклятие такой войне! — шептал он. — Проклятие ее разрушительной силе! Проклятие ей, несущей с собою гибель и разорение, страдания и слезы матерей и сирот!

И в его голове все более зрела мысль, дерзкая и смелая, — дать такое изображение этой войны, которое вызвало бы ненависть к ней, которое звало бы людей на борьбу с силами, ее вызывающими. Человек труда, ка-

ким всю жизнь был сам Леонардо, не мог иначе относиться к войне. Он дорожит своим трудом и его результатами, он думает о новых достижениях своего мирного труда и с ненавистью относится ко всем, кто посягает на них.

У Леонардо было только одно средство обращения к народам. Хотя он и писал стихи и новеллы, но главная его сила была в живописи. Его оружием была кисть художника, и именно этим оружием он выступил на борьбу с войной...

* * *

Картон Леонардо до нас не дошел. Не дошла также и подготовлявшаяся на основе его фреска. Работая над ней, великий мастер, по обыкновению, начал искать новые приемы и новые средства. Стремясь придать краскам фрески большую яркость и сочность, Леонардо решил в порядке эксперимента создать новый грунт. Эксперимент был очень сложен, и хороших результатов не дал. Краски не держались, и картина разрушалась еще до ее завершения. Не сохранился и картон. До нас дошла лишь копия с картона, сделанная знаменитым художником Рубенсом. Всю ли картину охватывает эта копия, или только ее центральную часть, вопрос до сих пор не решен.

«Битва при Ангиари» Леонардо была, по словам Бенвенуто Челлини, «школою для всего мира».

„Д Ж О К О Н Д А“

АННИМ мартовским утром, когда солнце только что всходило, Леонардо вышел из своей комнаты в монастыре Санта Мариа Новеллина, где он жил в это время. Он любил совершать утренние прогулки с юных лет. Именно в эти часы думалось особенно хорошо. Наступающий день всегда нес с собою что-то новое, неожиданное: какие-либо новые мысли, новые образы. Теперь это было особенно нужно Леонардо.

Несмотря на то что выставленный им недавно для всеобщего обозрения картон фрески «Битва при Ангиари» встретил у многих видевших его горячее одобрение и десятки людей шумно выражали свое восхищение, Леонардо был мрачен. Да, картон был закончен и действительно неплох. Лучший критик, не прощавший себе ни одной ошибки или недоделки, Леонардо мог сказать, что замысел его удался. То, что хотелось ему сказать в новом произведении, было выражено достаточно убедительно и ярко. Хуже обстояло дело с воплощением замысла в красках.

Вот и сейчас. Зайдя в зал Синьории, Леонардо увидел, что положенные им только вчера краски побледнели и растеклись. Конечно, он не станет падать духом. Временные неудачи только подстегивают его, толкают на новые исследования, на суровый, придирчивый пересмотр сделанного, на новые поиски. Ведь кто-кто, а он-то хорошо знает, какие безграничные, еще совершенно не ведомые возможности таит в себе живопись. Великий экспериментатор в науке, Леонардо да Винчи был великим экспериментатором и в искусстве. Всегда вперед, только вперед! Никогда не останавливаться на достигнутом, не успокаиваться, а идти все дальше и дальше!

Облокотившись на балюстраду, он смотрел на широко раскинувшийся у его ног город. Тысячи домов... Десятки тысяч людей, занятых мирным трудом. К небу поднимаются столбы дыма. Разжигаются очаги, вокруг них в ожидании утреннего завтрака собираются взрослые, дети.

И внезапно в голове зародилась мысль: надо показать людям, что на земле есть не только война, но и жизнь — прекрасная, красивая, радостная. Захотелось крикнуть, что жизнь хороша, есть за что бороться, ради чего работать...

Теперь это были уже не тягостные раздумья об ужасах войны и неудаче эксперимента с красками, а поиски нового сюжета для новой картины, которая сказала бы людям о красоте жизни.

Из этих размышлений Леонардо вывел голос его любимого ученика Салаи:

— Мессер, вас хочет видеть синьор Франческо дель Джокондо.

«Кто это?» — подумал Леонардо. В голове пробежали десятки имен,

но они ничего не говорили.

— Кто это? — спросил Леонардо. — Что ему нужно?

Раздосадованный тем, что его оторвали от мыслей, он отвернулся и

снова начал смотреть на город. Но спокойствие уже было нарушено. Память снова обращалась к людям, к именам, когда-либо слышанным. И вот он вспомнил. Он слышал это имя: какой-то разорившийся дворянин, начавший теперь заниматься торговыми делами, принимавший немалое участие в кипевшей во Флоренции политической борьбе. Человек не богатый, чуждый и искусству и наукам.

— Что же ему нужно от меня? — вслух спросил себя Леонардо. — Проси.

На площадку лестницы поднялся невысокий, коренастый, крепкий мужчина лет сорока пяти — сорока семи. Проницательные глаза Леонардо и его хорошее знание человеческих лиц сразу же сказали ему, что этот человек — делец, хотя и не из крупных.

— Чем могу служить? — обращается к нему с холодной вежливостью художник.

Синьор дель Джокондо кланяется, не слишком низко, но достаточно почтительно, и говорит, что он просит великого мастера написать портрет его жены — моны Лизы.

Леонардо удивлен этой просьбой. Он не любит писать портреты, тем более женские. Он не любит быть связанным живой натурой, тем более такой капризной, как обычно все эти дамы.

Синьор Джокондо мягко напоминает ему, что он, Леонардо, все же сделал замечательный эскиз портрета Изабеллы д’Эсте, портрет синьоры Джиневры де Бенчи. Леонардо недовольно отмахивается рукой. Да, все это было, но знает ли этот человек, почему он писал эти портреты? Только необходимость, жестокая необходимость вынуждала его делать это. Герцогине д’Эсте он должен был как-то отплатить за приют и гостеприимство, оказанное ему, беженцу из захваченного врагами Милана...

Оказывается, этот странный гость все знает. Больше того — он знает даже, что Леонардо сейчас вообще не до живописи, что он удручен неудачей эксперимента с грунтом для фрески. Синьор Джокондо говорит обо всем этом мягко, без тени дерзости, но убедительно. Именно поэтому великому мастеру и нужно дать отдых себе, переключиться с большой трудной работы на что-либо более легкое. А что может быть легче, чем портрет молодой, довольно красивой женщины?

Леонардо выслушивает все это равнодушно. Он почти не слушает тихого, вкрадчивого голоса гостя. Иногда только, когда последний особенно выразительно говорит о чем-то, Леонардо с досадой думает: