Олег Никонов - Политика Российской Империи на Среднем Востоке во второй половине XIX в. Страница 4

В качестве первичной меры противодействию России была использована потребность шахского режима в квалифицированных кадрах. Из Великобритании и британской Индии в Тегеран устремились специалисты широкого профиля: артиллеристы, медики, географы, финансовые советники и пр. Параллельно был нанесен удар по самому чувствительному месту – торговой монополии империи в северном Иране. Для этого был задействован неоптимальный транзитный режим, учрежденный николаевским правительством 4 мая 1831 г. Предполагалось, что положения, так называемого Кавказского транзита, приведут к активизации российских купцов 1 и 2 гильдий в транспортировке иранского шелка через Астрахань и Таганрог «в разные заграничные места». Взимаемая в Астрахани 5 % пошлина возвращалась в Таганроге при действительном вывозе сырья за границу[30]. Напротив, ввозимые непосредственно в Закавказский край товары 5 % пошлиной облагались[31]. Эффект от нового порядка организации транзита и торговли оказался прямо противоположным. Армянское и грузинское купечество, ведущее дела на местном рынке, предпочло не участвовать в организованном торге, а либо вести дела нелегально, либо ввозить сырье в Россию, а вырученные средства вкладывать в иностранные товары, которые затем поступали на рынки Ирана и Закавказья через Константинополь и Трапезунд. По подсчетам Гагемейстера, оборот товаров, провозимых по такой схеме, был огромен, доходя до 4–5 млн руб. в год. Собственно из России вывозился только фарфор, стекло, железные изделия и сукна[32]. Товары английского, немецкого, голландского и французского производства стали составлять жесточайшую конкуренцию продукции российских фабрик и заводов.

Динамика ввоза иностранного товара через Трапезунд демонстрирует именно с 30-х гг. XIX в. резкий скачек в сторону увеличения. Так, транзит через Трапезунд в Иран в 1830 г. равнялся нулю. После получения в 1836 г. от шаха льгот в налогообложении, англичане сумели довести ввоз до 19 743 товарных мест груза, а к 1853 г. ввоз иностранных товаров на тавризский рынок достиг 24 846 мест груза.

Аналогичная картина наблюдается и в случае экспорта сырья из Ирана. По отчетам консула России в Трапезунде в среднем за период 1830–1834 гг. из Ирана в Европу вывозилось 8305 мест. Но уже в 1835 г. было вывезено 19 327, в 1836 г. – 27 039 мест, в 1837 г. – 20 661 и т. д. К концу 40-х гг. XIX в. транзит иранского сырья через турецкий порт достиг отметки 53,5–54 тыс. мест, а в 1851 г. был установлен рекорд – 59 003 мест[33].

Неутешительная для российских производителей и экспортеров ситуация, предстает и при анализе экспорта и импорта в стоимостном исчислении. В 1830 г. русскими купцами в Тавриз было завезено товаров на 4 820 000 руб., из которых изделий собственно российского производства насчитывалось на сумму 3 300 000 руб.[34]. До 1834 г. положительный баланс ввоза российских фабричных изделий натавризский рынок сохранялся. Но уже в 1835 г. из ввезенных на местный рынок товаров на сумму в 2 769 502 руб., собственно русских было всего на 600 924 руб., а остальные были из Лейпцига (2 124 578 руб.) и из Константинополя и Трапезунда (44 000 руб.). Главная «заслуга» в изменении баланса принадлежит новым гражданам России, поскольку в отчетах тавризских консулов, фиксировавших динамику и объемы товарооборота, отмечен только один перс из Шемахи – Абдулла Мешеди. Европейские товары в Тавриз везли армяне из Акулиса, Тифлиса, Шуши, Карабаха. Уже к 1837 г. сложилась катастрофическая ситуация. Из ввезенных сюда товаров на сумму почти 6,8 млн руб., ввоз российских фабрикатов составил только 15 %[35]. Причем тенденция к сокращению российского ввоза в 40-е гг. XIX в. только окрепла.

В итоге, ввозя европейские товары на местный рынок, армянское купечество империи искусственно поднимало конкуренцию, что не могло не сказаться на росте цен на русские мануфактурные изделия и на падении спроса на эти товары. Так, цены на российскую нанку и ситцы выросли за эти годы на 30 %[36]. Напротив, в 1835 г. британский торговый дом Борджесов впервые за всю историю работы на североиранских рынках достиг рекордных отметок сбыта английских тканей, выручив 1,2 млн руб. Увеличила свои прибыли и фирма Бонома, доведя размер продаж до 315 тыс. руб.[37].

Падение сбыта отечественной мануфактуры на североиранских и закавказских рынках не было исключительно результатом действий армянских коммерсантов. Серьезный просчет допустили российские дипломаты и представители экономического ведомства в Петербурге. С одной стороны, надеясь на подъем Закавказского края за счет фискальных отчислений, правительство изменило порядок товарного транзита через Закавказье. С другой стороны, был разрешен беспошлинный ввоз в этот край мануфактуры «азиатского происхождения». В 1840 г. Посол в Тегеране А. О. Дюгамель настоял, чтобы в список разрешенных к беспошлинному ввозу в Закаспийские провинции внесли ткани, сделанные по английской технологии в Индии и Кашане. В Иране эти ткани окрашивали и набивали, и они становились «азиатскими». Единственное исключение было сделано для так называемых материй «зари», или «зарбар», – набитых или тканных золотом[38].

Для анализа проблем, возникших со сбытом российских товаров, в Иран был отправлен чиновник аппарата Новороссийского губернатора Л. А. Гагемейстер, который и подтвердил наличие порочной торговой практики в регионе. Инспекторская поездка вскрыла две основные причины падения торгового оборота: большая роль контрабанды, в которой замешано огромное число коммерсантов закавказского края, и отсутствие надежной пограничной стражи.

Действительно, на всей ирано-закавказской границе к середине 40-х гг. XIX в. насчитывалось всего 200 человек пограничных объездчиков, которых иногда поддерживали местные отряды милиции и расквартированные на границе казачьи отряды. Такому небольшому числу охраны приходилось контролировать до 3 тыс. верст государственной границы[39], что делало вопрос ее перехода легко осуществимым мероприятием. Кроме того, высокая смертность от периодически возникающих вспышек эпидемии холеры и малярии, и как следствие огромная текучесть кадров, значительно снижала боеспособность этих частей. Так в период с 1840 по 1844 г. в казачьем полку (штатной состав 800 чел.) на границе по р. Куре и в Талышенском уезде умерло около 1000 человек[40]. Часть российской границы (от Баку до Сальян) длиной в 1256 верст вообще не обслуживалась никакой карантинной службой[41].

Конечно, в таких условиях заниматься контрабандой было не только выгодно, но и безопасно. Центром такой торговли стал Карабах, откуда иностранные ситцы расходились во все крупные города: Елисаветполь, Нуху, Шемаху, и даже в Астрахань. По подсчетам Гагемейстера только в 1843 г. из Тавриза было вывезено контрабандно товаров на сумму в 1 млн руб. К этим товарам можно прибавить и ткани иностранного производства, которые либо окрашивались, либо набивались в Иране, и подпадали под азиатский (льготный) тариф. Ввоз таких тканей в пределы Российской империи достигал 350 тыс. руб.[42].

К середине 40-х гг. XIX в. в незаконный оборот товаров была втянута вся береговая линия как Каспийского, так и Черного морей. Товары эти свободно распродавались через розничную сеть, и ими пользовались не только местные обыватели, но и чины пограничной морской стражи. Гагемейстер с определенной долей иронии по этому поводу замечал, что «скоро в Закавказском крае контрабанда сделается между жителями почетным ремеслом, и народные песни будут, как в Испании, прославлять подвиги отважных контрабандистов»[43].

В определенной степени расцвет контрабандной торговли стал закономерным результатом сдерживающей политики Российской империи, препятствовавшей модернизационным устремлениям шахского правительства с одной стороны и растущими потребностями внутреннего потребительского рынка Ирана с другой. В качестве иллюстрации можно привести российский ответ на шахский запрос о присылке в Иран наравне с английскими отечественных мастеров и инструкторов. В депеше из Петербурга за 1839 г. графу И. О. Симоничу отмечалось, что желая оказать «дружественное расположение» император повелел направить в Иран своих специалистов. Из казенных Арсеналов отправили мастеровых лафетного, колесного, сверлильного и кузнечного дела, под надзором артиллерийского офицера[44]. Однако такая помощь в организации национального производства была ограничена рядом соображений государственного характера. Так, получила отказ просьба шаха направить в Иран специалистов горного дела. Николой I сослался на сложности технологического характера по добыче железной руды и руд других металлов, и их последующей переработки. Император убеждал шаха, что одних мастеровых для организации производства недостаточно, а необходимо иметь горных инженеров и соответствующую технологию для создания замкнутого производственного цикла. В качестве альтернативы канцлер Нессельроде сделал следующее предложение: «Буде же Персидское правительство изъявит желание получать из России чугун, железо и сталь, то оно может быть от нас снабжаемо сими металлами, а, равно, и весьма потребными из оных изделиями»[45]. Императорская власть опасалась (на фоне роста английского влияния на шахский двор) оказывать помощь в строительстве материальной базы, способной в будущем обеспечить создание современного военного производства. В итоге в Иран не были откомандированы не только специалисты военного дела, но и мастеровые гражданской специальности. Очевидным просчетом внешней политики Российской империи 30–40-х гг. XIX в. следует признать недостаточное внимание к нуждам и интересам местного духовенства. Представляется, что и в данном вопросе определяющее значение оказала позиция российского императора, привыкшего при выработке политических ориентиров опираться на силу оружия, а не на общественное мнение или экспертное суждение. В результате в МИД не сочли нужным адекватно ответить на инициативы англичан по установлению прочных связей с местным духовенством. Из печального опыта предыдущего периода (убийство А. Грибоедова) не был извлечен никакой урок. Робкие попытки наиболее дальновидных политиков изменить ситуацию не получили поддержки. В частности в 1840 г. для установления дружественных отношений со служителями церкви посол Дюгамель рекомендовал консулу Аничкову взять на себя расходы по организации «могаремных представлений»[46].