Лена (Елена) Макарова - Лето на крыше Страница 5

Для Эрика-воина сказка, в которой нет ни богатырей, ни драк, остается, видимо, чисто декоративной. Он ей не верит, ни в одном из персонажей и ситуаций не ощущает ни себя, ни своих отношений с миром. Как это проявляется? Весьма красноречиво: он попросту засыпает, не дослушав успокоительного «…и стали они жить в счастье и в довольстве».

РЫБАЛКА В ДОЖДЬ

Рыбачить мы условились на Лиелупе, на дамбе, с художником из Еревана, знающим в этом деле толк. Я в жизни ни одной рыбы не поймала, разве что раков в детстве ловили сачками в бурливой речке, но это дело давнее.

Весь вечер Петя готовил рыбацкие снасти: распутывал леску, менял крючки.

Я думала отправить Петю одного, но он запротестовал, наотрез отказался ехать в Дубулты один, без Ани.

Меж тем дождь с утра зарядил такой, что никакие плащи сапоги не спасут. Едва мы втиснулись в автобус, посыпался град. Крупные градины бьются о стекло.

— Уже зима, да? Мы в Дубултах будем в снежки играть?

Петя объяснил Ане, что такое град и как он получается. Даже я наконец усвоила, как получается град.

— А почему это лето зимнее? — спрашивает Аня.— Тогда был юг, а теперь зима.

— Просто в прошлом году была жара — все лето одна жара. в этом году — дожди и вода холодная.

— В прошлом году мы были на юге потому что.

— Да нет, Ань, мы здесь же и были.

Нет, этой премудрости Аня не разумела. В прошлом году было тепло, значит, это был юг.

— Здорово,— радуется Петя, глядя в окно на бушующую непогоду. А я думаю, вдруг Армен из-за дождя этого не придет станцию? Вот дети огорчатся. Едем с удочкой, Петя вертит ее в руках, привлекает к себе внимание, ему хочется, чтобы кто-то заметил, какая у него удочка — настоящая, как у взрослого.

— На рыбалку собрался? — спрашивает Петю пожилой мужчина.— С погодой-то не повезло. Клевать не будет.

— Это ничего, Армен поймает.

И завязывается беседа. За несколько минут Петя успевает все рассказать незнакомому человеку: и что мы живем в Каугури, что я не хотела брать Аньку, но он меня уговорил, что Анька знает французскую песню, а по-латышски, к сожалению, еще не научилась говорить, что она уже умеет называть первую букву любого слова. Ну-ка, Ань, «арбуз» с какой буквы?» — С «а» Молодец. А «баран»? — С «б».

Петя обожает знакомиться. Пока он еще с миром на ты.

— Нам везет! — Петя бросился навстречу Армену.

— Везет нам, правда? — вторит Аня, догоняя брата. Армен — в брезентовом плаще с широкими полами, а Чик, его племянник,— в высоких рыбацких сапогах и штормовке.

— Э, Петя, твоя удочка никуда не годится,— говорит Армен, – будешь ловить на мой спиннинг. А Аня будет хлеб на крючок насаживать. Да?

Из-под брезентового капюшона, надвинутого на лоб, виднеются зеленые, близко посаженные глаза, орлиный нос и веселый упыбчивый рот. Кажется, кроме нас, на этой станции никто не улыбается. Все бегут, упрятавшись под зонтами и всевозможными накидками к автобусам, вваливаются в переполненную электричку. Какому нормальному человеку придет в голову в такую погоду ловить рыбу? Но Армен спокоен: раз пообещали детям — все.

Хорошо, что такой человек занимается с детьми живописью. Это – «детский человек», прямой, чуть лукавый взгляд зеленых глаз, улыбка не сходит с лица – дети загипнотизированы его обаянием, да и я, не скрою, тоже.

— Елена Григорьевна!

Оборачиваюсь, ищу глазами того, кто окликнул меня по имени-отчеству. Так зовут меня мои ученики и их родители. И точно. Андрюша с родителями. Да он ли это? Тот ли мальчик, который в возрасте от четырех до шести был неистощимым фантазером, изобретал невиданных зверей с неведомыми именами. Светящееся лицо, легкая, устремленная вперед фигурка…

— Андрюш, не узнаешь Елену Григорьевну?

— Узнаю, по лепке,— бурчит он.

— И вы здесь прозябаете? — спрашивает Андрюшина мама.

— Мы не прозябаем, мы идем рыбу удить.

— Что за погода? Ждем не дождемся конца отпуска. Обошли все кафе и рестораны. Тоска. Вы-то скоро уезжаете?

— Мы на все лето.

— На все лето? — поражается Андрюшин папа.— Это подвиг.

— Что тут может нравиться? Ни позагорать, ни покупаться.

— Вы приезжайте к нам.— Я даю им адрес, телефон.— Приедете? А хочешь с нами рыбу удить, прямо сейчас?— обращаюсь уже к Андрюше.

— Да нет…

— Слушай, что это за люди, такие мрачные люди, вах-вах! — говорит Армен.

Я объясняю, что это за люди.

— Надо было насильно, насильно, э, брать их с собой.— Армен закидывает удочку в воду.— Смотри, Анечка, какие лилии, а листья, вах-вах! Сейчас выпрыгнет лягушка, как сядет да как превратится в принцессу дождя и града,— говорит Армен, отдавая Пете спиннинг.

Он простирает руки над детьми, с головой укрывает их полами своего плаща.

Я стою поодаль, думая об этой недавней встрече. Андрюшиных родителей можно понять: в году один месяц отдыха, хочется поваляться на песке, поплавать, а тут льет и льет, с короткими просветами. Но с другой стороны, разве неинтересно смотреть на воду, на белые и желтые лилии, уютно устроившиеся на ее поверхности? Почему они не никнут под ударами дождевых капель, не заныривают под воду, сидят себе на воде, покачиваются?

Мальчики удят, а Аня катает хлебные катышки и украдкой съедает.

— Ой, хрюшка скаталась! А вот улитка, сейчас выну у ней из головы рожки… «Свиней» и «улиток» Аня складывает в мой карман. Струйки дождя заливаются ей за шиворот, Аня подергивает плечами, ежится.

— Мам, а сейчас этот страшный ливень кончится и наступит уже тихонький дождик, да?

Рыба не ловится, пора уже уходить, но тут Армен говорит:

— Все. Сейчас поймаю.— И верно, вытаскивает маленькую рыбешку.— Чик, и ты давай.— И Чик вытаскивает вторую крохотную рыбку.— Ну, Петя, очередь за тобой.— Но Пете не везет.— Не горюй, Петя.— Армен скручивает спиннинг.— Это нас репетиция. Кончатся дожди, пойдем снова. Чтобы никому не было обидно — ни нам, ни рыбам, отпустим их, а?

Чик и Армен выбрасывают рыбешек в воду. И мы отправляемся к Армену сушиться.

Армен с дочерью Карине и племянником Чиком живут деревянном домике на самом берегу моря. Пока Армен растапливает печку, мы развешиваем на спинках стульев свои плащи, кофты и брюки, которые предварительно приходится выжимать. Десятилетняя дочь Армена, красавица Карине, дает нам сухую одежду, и мы устраиваем целое представление с переодеванием.

Потом мы дружно обедаем бутербродами с сыром и вареными яйцами. За такой обед нас с Арменом стоит отругать — одна сухомятка, да и за рыбную ловлю под проливным дождем по головке не погладишь. После обеда мы укладываем детей под теплые, но сыроватые одеяла, закрываем от них дверь — теперь можно и поговорить спокойно. А нам есть о чем поговорить.

СВОБОДНЫЙ ПАРОВОЗ

— Дело было так. В большом классе, в центре, я составил натюрморт из «авторитарных» предметов: две чашки с аляповатыми розами, из тех, что горкой стоят в сервантах — неприкосновенные жители обывательских квартир, вазу, такую же роскошную, пузатый чайник, обремененный какими-то идиотским цветами, бездарное блюдо с инкрустацией (не знаю, чьи мозги его сконструировали), но дорогое,— все это расставил на столе, да еще перед натюрмортом установил рамку — передвигая ее, можно менять композицию,— и спрашиваю у детей: «Что это такое?» — «Натюрморт»,— отвечают. «А зачем?» — «Рисовать». «Рисовать?» Тогда я беру и обливаю всю эту дорогостоящую прелесть белилами. Дети обалдели. Я быстренько вызываю к себе самого старшего мальчика, даю ему банку с красной гуашью и предлагаю ему вылить сверху. Потом велю всем закатать рукава и запустить руку в это красочное месиво и руками, без всяких кисточек нарисовать на планшете паровоз. Знаешь, все с ума сошли, пятилетним детям закупают колонковые кисти, да еще по размеру. Зачем это нужно?

Часа полтора они в диком восторге рисовали паровоз, кто как мог, кто как хотел. Потом мы сняли планшет с паровозом со стены, вышли с ним во двор и устроили шествие по кругу. Такой шум, гам, а тут я говорю: «А теперь разорвите!» Слушай, они сделали это с неменьшим наслаждением, чем сам рисунок. «А теперь склейте эти обрывки так, чтобы вышел паровоз лучше прежнего!» Склеили — вышел такой паровоз: пар из ноздрей! И вот несколько занятий в таком парадоксальном духе.

Смотрю, дети уже привыкли, что дядя Армен им что-то такое выдает, и тут я прихожу в класс, сажусь в угол и сижу. Сижу себе и сижу, а они ждут. Потом надоело ждать, руки зудят — рисовать хочется — и пошли рисовать, не спрашивая, что рисовать.

— Ты создал атмосферу. Атмосферу «хеппенинга», праздника.

— А в такой атмосфере детям не нужна тема. Сначала они освободились от стереотипного представления, что раз пришел на урок по живописи, значит, надо заниматься живописью. Что значит надо? В искусстве нет «надо», в нем есть «хочу», поиск того, чего же я хочу.

— К тому же ты научил их не дрожать над собственными шедеврами. Ни из чего не делать культа — ни из сервизов, ни из творений. Но как на это смотрят родители? Не стали ли дети после твоих уроков обливать гуашью сервизы в сервантах?