Козьма Прутков - Обнять необъятное. Избранные произведения Страница 7

Время показало, что Козьма Прутков бессмертен.

Образ директора Пробирной Палатки и поэта – это замечательная находка, оцененная не только ее авторами. В веселую и умную игру включились и поддержали ее самые талантливые люди разных времен.

Пародии Козьмы Пруткова – забавное отражение целых литературных течений и явлений, в них косвенным образом воспроизводятся умонастроения общества. Порой они достигают такой силы и универсальности, что теряется ощущение времени – никто и не вспоминает обстоятельств, при которых они написаны. Прутков становится нашим современником.

В его облике и творчестве отразились очень многие приметы российской действительности. Его создатели были яркими представителями той культуры, которая, взяв у всего человечества лучшее, не порвала с родной почвой, так как только на ней и могла жить. Это русская культура XIX века, одно из высших достижений человеческого гения.

Дмитрий Жуков

Досуги и Пух и перья

Поощрение столь же необходимо гениальному писателю, сколь необходима канифоль смычку виртуоза.

DAUNEN UNO FEDERN

Предисловие

Читатель, вот мои «Досуги»… Суди беспристрастно! – Это только частица написанного. Я пишу с детства. У меня много неконченного (d’inachevé)! Издаю, пока, отрывок. Ты спросишь: Зачем? – Отвечаю: я хочу славы. – Слава тешит человека. Слава, говорят, дым; это неправда. Я этому не верю!

Я поэт, поэт даровитый! Я в этом убедился; убедился, читая других: если они поэты, так и я тоже!.. Суди, говорю, сам, да суди беспристрастно! Я ищу справедливости; снисхожденья не надо; я не прошу снисхожденья!..

Читатель, до свиданья! Коли эти сочинения понравятся, прочтешь и другие. Запас у меня велик, материалов много; нужен только зодчий, нужен архитектор; – я хороший архитектор!

Читатель, прощай! Смотри же, читай со вниманьем, да не поминай лихом!

Твой доброжелатель —

Козьма Прутков.

11 апреля

1853 года (annus, i).

Письмо известного Козьмы Пруткова к неизвестному фельетонисту «С.-Петербургских ведомостей» (1854 г.) по поводу статьи сего последнего[1]

Фельетонист, я пробежал твою статейку в № 80 «С. -Петербургских ведомостей ». – Ты в ней упоминаешь обо мне; это ничего. Но ты в ней неосновательно хулишь меня! За это не похвалю, хотя ты, очевидно, домогаешься моей похвалы.

Ты утверждаешь, что я пишу пародии? Отнюдь!.. Я совсем не пишу пародий! Я никогда не писал пародий! Откуда ты взял, будто я пишу пародии?! Я просто анализировал в уме своем большинство поэтов, имевших успех; – этот анализ привел меня к синтезису; ибо дарования, рассыпанные между другими поэтами порознь, оказались совмещенными все во мне едином!.. Прийдя к такому сознанию, я решился писать. Решившись писать, я пожелал славы. Пожелав славы, я избрал вернейший к ней путь: подражание именно тем поэтам, которые уже приобрели ее в некоторой степени. – Слышишь ли? – «подражание», а не пародию!.. Откуда же ты взял, будто я пишу пародии?!

В этом направлении написан мною и «Спор древних греческих философов об изящном». Как же ты, фельетонист, уверяешь, будто для него «нет образца в современной литературе»? – Я, твердый в своем направлении как кремень, не мог бы и написать этот «Спор», если бы не видел для него «образца в современной литературе»!.. Тебе показалась устарелою форма этого «Спора»; – и тут не так! Форма самая обыкновенная, разговорная, драматическая, вполне соответствующая этому истинно драматическому моему созданию!.. Да и где ты видел, чтобы драматические произведения были написаны не в разговорной форме?!

Затем ты, подобно другим, приписываешь, кажется, моему перу и «Гномов», и прочие «Сцены из обыденной жизни»?[2] О, это жестокая ошибка! Ты вчитайся в оглавление, вникни в мои произведения, и тогда поймешь как дважды два четыре: что в «Ералаши» мое и что не мое!..

Послушай, фельетонист! – я вижу по твоему слогу, что ты еще новичок в литературе; однако ты уже успел набить себе руку; это хорошо! Теперь тебе надо добиваться славы; слава тешит человека!.. Слава, говорят, дым; но это неправда! Ты не верь этому, фельетонист! – Итак, во имя литературной твоей славы, прошу тебя: не называй вперед моих произведений пародиями! Иначе я тоже стану уверять, что все твои фельетоны не что иное, как пародии; ибо они как две капли воды похожи на все прочие газетные фельетоны!

Между моими произведениями, напротив, не только нет пародий, но даже не всё подражание; а есть настоящие, неподдельные и крупные самородки!.. Вот ты так пародируешь меня, и очень неудачно. Напр., ты говоришь: «пародия должна быть направлена против чего-нибудь, имеющего более или менее (!) серьезный смысл; – иначе она будет пустою забавою». Да это прямо из моего афоризма: «Бросая в воду камешки, смотри на круги, ими образуемые; иначе такое бросание будет пустою забавою »!..

В написанном небрежно всегда будет много недосказанного, неконченного (d’inachevé).

Твой доброжелатель —

Козьма Прутков.

Стихотворения

Мой портрет

Когда в толпе ты встретишь человека,Который наг;[3]Чей лоб мрачней туманного Казбека,Неровен шаг;Кого власы подъяты в беспорядке;Кто, вопия,Всегда дрожит в нервическом припадке, —Знай: это я!

Кого язвят, со злостью вечно новой,Из рода в род;С кого толпа венец его лавровыйБезумно рвет;Кто ни пред кем спины не клонит гибкой, —Знай: это я!..В моих устах спокойная улыбка,В груди – змея!

Незабудки и запятки

Басня

Трясясь Пахомыч на запятках,Пук незабудок вез с собой;Мозоли натерев на пятках,Лечил их дома камфарой.

Читатель! в басне сей откинув незабудки,Здесь помещенные для шутки,Ты только это заключи:Коль будут у тебя мозоли,То, чтоб избавиться от боли,Ты, как Пахомыч наш, их камфарой лечи.

Честолюбие

Дайте силу мне Самсона;Дайте мне Сократов ум;Дайте легкие Клеона,Оглашавшие фору́м;Цицерона красноречье,Ювеналовскую злость,И Эзопово увечье,И магическую трость!

Дайте бочку Диогена,Ганнибалов острый меч,Что за славу КарфагенаСтолько вый отсек от плеч!Дайте мне ступню Психеи,Сапфы женственной стишок,И Аспазьины затеи,И Венерин поясок!

Дайте череп мне Сенеки;Дайте мне Виргильев стих:Затряслись бы человекиОт глаголов уст моих!

Я бы с мужеством Ликурга,Озираяся кругом,Стогны все СанктпетербургаПотрясал своим стихом.

Для значения иноваЯ исхитил бы из тьмыИмя славное Пруткова,

Имя громкое Козьмы!

Кондуктор и тарантул

Басня

В горах Гишпании тяжелый экипажС кондуктором отправился в вояж.Гишпанка, севши в нем, немедленно заснула.А муж ее меж тем, увидя таранту́ла,Вскричал: «Кондуктор, стой!Приди скорей! Ах, Боже мой!»На крик кондуктор поспешаетИ тут же веником скотину выгоняет,Примолвив: «Денег ты за место не платил!»И тотчас же его пято́ю раздавил.

Читатель! разочти вперед свои депансы,Чтоб даром не дерзать садиться в дилижансы,И норови, чтобы отнюдьБез денег не пускаться в путь;Не то случится и с тобой, что с насекомым,Тебе знакомым.

.

Поездка в Кронштадт

Посвящено сослуживцу моему по министерству финансов

Пароход летит стрелою,Грозно мелет волны в прахИ, дымя своей трубою,Режет след в седых волнах.

Пена клубом. Пар клокочет.Брызги перлами летят.У руля матрос хлопочет.Мачты в воздухе торчат.

Вон находит туча с юга,Всё чернее и черней…Хоть страшна на суше вьюга,Но в морях еще страшней!

Гром гремит, и молньи блещут…Мачты гнутся, слышен треск…Волны сильно в судно хлещут…Крики, шум, и вопль, и плеск!

На носу один стою я[4],И стою я как утес.Морю песни в честь пою я,И пою я не без слез.

Море с ревом ломит судно.Волны пенятся кругом.Но и судну плыть не трудноС Архимедовым винтом.

Вот оно уж близко к цели.Вижу, – дух мой объял страх! —Ближний след наш еле-еле,Еле видится в волнах…

А о дальнем и помину,И помину даже нет;Только водную равнину,Только бури вижу след!..

Так подчас и в нашем мире:Жил, писал поэт иной,Звучный стих ковал на лиреИ – исчез в волне мирской!..

Я мечтал. Но смолкла буря;В бухте стал наш пароход.Мрачно голову понуря,Зря на суетный народ,

«Так, – подумал я, – на светеМеркнет светлый славы путь;Ах, ужель я тоже в ЛетеУтону когда-нибудь?!»

Мое вдохновение