Новогодняя ночь - Иоланта Ариковна Сержантова Страница 7

Чувствуя вину, самому себе в наказание ты просишь нелюбимое костлявое крыло, в котором и есть-то особо нечего, но бабулю не проведёшь. И рядом с пышной горкой картофельного пюре она пристраивает румяную куриную ножку в бумажной юбочке на косточке, дабы не выпачкать рук:

— Кушай на здоровье!

Я понимаю, что прощён, и слёзы благодарности капают с носа прямо в тарелку.

— Ну-ну, не пересоли, будет. — Успокаивает меня бабушка, отчего плачь, хотя и усиливается, но обретает вполне ощутимый сладкий вкус…

— Позвольте! Что за глупости! Такие страсти из-за какой-то тряпки?!

— Это была особенная, как ты выразился, тряпка. Когда началась война, бабушке пришлось спешно покинуть родной дом, а в ту скатерть, единственное, что осталось бабушке от её матери, она завернула немного вещей и свою трёхмесячную дочь, мою маму. Она забрела далеко в лес, не понимая куда и к кому теперь идти, а когда уж вовсе выбилась из сил, привязала к себе дочку скатертью, чтобы не потерять.

— И скатерть осталась цела? Через всю войну и ещё после?

— Представьте себе, удивительно крепкая ткань, сделана на совесть. Она и теперь накрывает мой стол.

— Быть не может! Но это уж как-то нехорошо. Такая редкость. Можно сказать — семейная реликвия.

— Так оно и есть, только бабушка считала, что любой вещью надо пользоваться.

— Ну, а обветшает?

— Сожгу.

— Зачем?!

— По той же причине. Бабушка не терпела в доме хлама. Кстати же, помнишь старую песню? -

«Хвостом сома — сама свисает бахрома под сень стола узорная тряпица.

Жизнь хохма, господа, смеётся хохлома на скатерти, а мне б остановиться…»

— Смутно.

— Это как раз про неё.

— Про кого? Про скатерть?!

— …и про бабушку. Смешливая была, хорошая такая, добрая, настоящая баушка.

Снегири

Как-то раз, на под навес винограда у окна прилетели снегири. То был третий раз в жизни, когда я мог полюбоваться ими.

Первый случился в раннем детстве, и не оставил в душе ничего, кроме страстного желания обладать одной из этих птиц. Они чудились ожившей искрой пламени, сумевшей не растаять, но воспарить. Или же отставшим от зарева вечерней зари лоскутом алого шёлка, запутавшимся в ветвях, что обрамляют скользкий скат горизонта… Но главным в обладании этой удивительной, поражающей воображение птицей была надежда ощутить ладонью биение её сердца.

Вторая встреча со снегирём произошла, страшно сказать, спустя пол века, и окончилась так скоро и дурно… Заметив птицу, я приготовился огласить округу тихим возгласом восхищения ею, но тот был оборван криком ужаса, ибо птица, стукнувшись об окошко грудью, обмякла насовсем, оставив на память три пёрышка, скрепленные каплей тёмной крови. Многие месяцы мне не хватало духу стереть со стекла следы пребывания снегиря, покуда ливень, снизойдя к моим чувствам, не смыл следы произошедшего. Впрочем, он оставил чистым лишь то, до чего умел дотянуться. Память по-прежнему хранила горький, без страха, прощальный взгляд птицы, прописанный смоченным в красное пером.

И вот она — третья встреча. Пара снегирей, стыдясь своей очевидной близости, опустились на обледенелый ствол лозы. Они держались в небольшом отдалении друг от друга, дабы не выставлять напоказ обоюдоострых чувств. Более то, пока снегирь, устроившись под навесом, сушил свои шикарные одежды, отжимая из них воду, и дробя, будто семечки, мелкие застрявшие промеж пёрышек льдинки, она с отстранённым и неприкаянным, даже несколько сиротливым видом, сидела, загородившись от мира занавесью замерзающих на лету струй. Из жалости или уважения, но, так казалось на первый взгляд, дождь благоволил к ней, посему как она не страшится воды, бегущей с небес, тогда как её он долго прихорашивался перед зеркалом заледенелого потока, как девчонка.

Невзрачная девица и яркий кавалер… То бывает часто и с людьми. Кто кого полюбил и за что, всегда остаётся загадкой, но, думается, — терпеливая добросердечная дурнушка куда как привлекательнее себялюбивой прелестницы, коей есть дело только до себя самой.

Не стыдно плакать

Оставив на время любоваться зорями и наводить мосты радуги между горизонтами, дождь который уж день усердствовал, смывая снег, как следы поспешности.

Неслежавшийся, непривыкший, неприльнувший ещё к земле, нежданный даже сам для себя, он охотно млел, возвращаясь к истокам, либо воспаряя, обернувшись причудливого свойства туманом, что больше походил на дым.

И… шло б дело своим чередом, коли бы не сукровица сугробов, что рядилась всему помехой. Вообще же, сия несвоевременность не шутя затрудняла познание прелести осени, и прочих шагов, дабы уважить её степенность и почтить осознанность. Впрочем, вдумчивое достоинство — свойственное сей пасмурной поре, невозможно было прочувствовать из-за размазанных по её щекам разводов слякоти из замаранной землёй павшей листвы, слишком скоро поддавшейся уговорам дождей и слабых ещё, по случаю, морозов.

Однако всё происходящее можно было бы принять на счёт угодничества осени перед зимою, коли б не искреннее, но не вовсе бескорыстное в ней участие последней, ибо происходящее было репетицией, генеральным прогоном нескорой весны, которую зима поминала с опаской и почтением к сокрушительной её силе. Сколь ни держи в кулаке округу, не стращай ледяной тишью, равнодушием, да бледностью, а как заявится весна, расхохочется, улыбнётся ласково и горячо, проведёт нежной рукой, поведёт плечиком, отереть розовую щёку, — так и всё, пропало дело, не желая растаешь, размякнешь по добру.

Утомился-таки дождик, оставил после себя немалую толику вод, на потребу ветру. Чтобы напоминал об нём, как занадобиться всплакнуть по ком.

А по кому ж это? Да, хотя бы и по нему. Плакать, оно не стыдно, ничего…

Стрикс

Стены её новой комнаты оказались куда тоньше прежних. Те-то были из настоящего стоЯщего дуба, а эти — когда-то были деревьями, вроде бы. Но не нынче. Вне жилища было тоже всё не так… Особливо — звуки, ну и опять-таки — запахи. Она хорошо помнила, как попала сюда, но вот из-за чего, что приключилось перед тем и стало причиной — не очень. То есть — вовсе ничего.

Она видела себя лежащей в колее дороги, холод земли не давал ушибленному боку разболеться. Кто её ударил, когда и зачем, она не представляла, да и не задумывалась про то. Просто тупо тушила пожар нездоровья прохладой, что редко кстати поздней осенью. Обыкновенно об эту пору хочется тепла, да подольше, да погуще.

На надвигающуюся низким облаком тень машины она не обратила внимания, не расслышала и скрипа тормозов, но всё же попыталась