Сергей Косарев - История и теория криминалистических методик расследования преступлений Страница 8

«А на которых людей в разбое язык говорит, а в обыску его назовут половина добрым человеком, а другая половина назовут лихим человеком, и того человека пытати: а не учнет на себя, пытать, в разбое говорити, а того человека дати на чистую поруку»[70].

В «Выписке из Уставной книги Разбойного приказа» содержатся и некоторые другие похожие «методические» указания, данные Иваном Грозным.

Ряд дополнительных указаний по вопросам организации расследования преступлений исходил от сына Ивана Грозного – царя Федора Ивановича Блаженного. Суть же этих указаний опять сводилась к необходимости ведения следствия путем производства допросов с пытками, очных ставок, повальных обысков и т. п.

Вот чем обогатил следственную практику царь Федор Иоаннович.

«А на которых людей языки говорят с первые и с другие пытки, а с третьей или с казни идучи, учнут с них сговаривати, и тому не верить»[71].

А вот как выглядит первое в нашей истории упоминание о порядке производства личного обыска.

«А которого человека приведут с поличным[72], а поличное у него вынут с приставом и понятыми, и тот человек того поличного не очистит и отводу ему не даст, и того приводного человека по поличному пытать…»[73]

Ряд указаний исходил от Федора Ивановича по поводу порядка производства следствия в отношении, как мы бы сейчас сказали, специальных субъектов: дворянских, приказных людей и боярских детей.

Таким образом, следственное производство XVI в. уже предусматривало проведение допросов, очных ставок, обысков.

В правление первого государя из династии Романовых, царя Михаила Федоровича, организация расследования преступлений продолжала развиваться.

Совершенствуется порядок действий по раскрытию неочевидных преступлений.

Так, например, 26 июня 1628 г. князь Д. М. Пожарский (фактически второе лицо в Русском государстве. – С. К.) и бояре предписали следующее.

«А у кого поймается истец за разбойное поличное, за лошадь или за что-нибудь, а разбойников в лицах нет, и тот, у кого поимаются, на кого в роспросе говорит, что то поличное у него купил или выменял, а тот оговорной человек на очной ставке запрется, скажет, что того он поличного им не продавывал, а поличное куплено, в книги не записано и купчей нет: и тех людей, у кого поимаются, и того, у кого он поличное купил, обеих ли пытать, или одного, у кого за поличное поимаются, а по его язычной молке на продавца взяти выть[74], или и продавца в той же продаже пытати же»[75].

Итак, расследование преступлений в Московском государстве XVI–XVII вв. осуществлялось довольно просто и незатейливо. Следствие начиналось поимкой какого-либо лица за совершение, например, разбоя, или по факту задержания с поличным, или в связи с оговором, или повальным обыском. В случае задержания человека с поличным должностное лицо, производящее расследование, делало о задержанном повальный обыск – в том случае, если при повальном обыске его называли «лихим» человеком, то сразу же после этого задержанного подвергали пытке. Если задержанный признавался в совершении преступления, то его вслед за этим подвергали наказанию. Если он под пыткой давал показания в отношении своих соучастников (эти показания – «оговор» – назывались язычной молкой или молвкой), то оговоренного «ставили с очей на очи», т. е. проводили между ними очную ставку, а затем об образе жизни оговоренного делали повальный обыск.

Таков был общий порядок организации работы по уголовным делам.

Вопросы методики расследования преступлений в Московском государстве находились в самом зачаточном состоянии.

Пытка считалась самым существенным средством к раскрытию преступлений, однако условия ее применения были ограничены. Пыткам подвергали: а) тех, кого называли «лихими» людьми на повальном обыске; б) тех, кого оговаривали в преступлении два или три «языка»; в) тех, кого приводили с поличным после повального обыска. Были и некоторые исключения: пытку применяли также и в тех случаях, когда дворяне обвиняли собственных крестьян; а также по оговору одного «языка» могли пытать бродяг.

Анализируя состояние уголовного судопроизводства в Московском государстве XVI–XVII вв., русский историк права Н. И. Ланге выделял, главным образом в этой связи, имевшиеся некоторые незначительные отличия, существовавшие в порядке расследования уголовных дел[76]: 1) по лихованному обыску; 2) по язычным молкам (одного, двух или трех «языков»); 3) по жалобам потерпевших, в том числе при разбое и татьбе с поличным, тем самым фактически выделяя типичные «следственные ситуации» эпохи позднего средневековья.

Никакого разделения функций полицейских и судебных не было. Должностные лица государства, расследующие преступления, постепенно стали выполнять функции следователя, прокурора и вершителя самого процесса в одном лице.

В царствование Алексея Михайловича Тишайшего (1645–1676), как писал А. А. Квачевский, судья ведает не одно решение дела, он должен, прежде всего, «сыскать допряма», сам открыть истину посредством сыска; суждение и решение подводится под формы, соответствующие розыску, и только соглашение их с этими формами делает приговор правильным. Розыскная система, поглотившая обвинение и обратившая все свои усилия на повальный обыск о лихих людях и пытку, оказывалась грубым полицейским произволом[77].

Для раскрытия преступлений имелось достаточно средств: допрос, в том числе с применением пыток, очная ставка, повальный обыск. Могли проводиться осмотры трупов, а также ран и увечий у живых лиц в присутствии понятых. Известны случаи осмотра разных поземельных угодий с составлением планов[78]. Стороны в инквизиционном следственном процессе средневекового Московского государства были только средством для раскрытия истины.

При осуществлении следственной деятельности торжествовали бюрократия и канцелярское засилье, что неминуемо вело к мздоимству, лихоимству, «ябедничеству».

Как писал Н. И. Ланге, слова «правда» и «справедливость» сделались пустым звуком. «Нравственной болезнью русского народа», наложившей отпечаток на все его дальнейшее развитие, назвал он это состояние[79].

Так, по мере укрепления государства, «розыскной» процесс с его «обысками», «распросными речами», «очными ставками», пытками, всякого рода розыскными справками по приказным и крепостным книгам и кадастровым документам, т. е. со всем арсеналом московского следственного процесса, широко проник в судебное производство[80].

В ряде случаев порядок производства и последовательность проведения следственных действий по конкретным делам о наиболее значимых преступлениях устанавливались специальными царскими указами.

В основном это были дела о государственных преступлениях, т. е. преступлениях против верховной власти (государственная измена, покушение на жизнь и здоровье царя, оскорбление царя, самовольный отъезд за границу, устройство бунта и т. п.), так называемые дела по «слову и делу государеву», по которым следствие проводилось с особой тщательностью. Причем губные учреждения, занимавшиеся в основном расследованием «разбойных» и «татебных» дел, следствие по государственным преступлениям не осуществляли. Человека, объявившего за собой «государево слово и дело», губные старосты должны были незамедлительно направлять к воеводам, которые являлись основным следственным органом в этих случаях.

Характер судопроизводства по государственным преступлениям в XVII в. был строго следственным, хотя еще в XVI в. расправа над политическими противниками была полностью в «государевой воле» и, выговаривая себе право «казнить и опалы класть», Иван Грозный ничего не упоминает о «суде» или «сыске», т. е. в преследовании людей, заподозренных в политических преступлениях, у царей XVI в. была полная свобода от судебных форм.

Первое упоминание о том, что личный царский суд (т. е. суд о «государевых» преступлениях) должен протекать в правовых формах, встречается в крестоцеловальной записи Василия Шуйского, в которой новоизбранный царь (1606 г.) по делам о государственных преступлениях обязуется, в том числе, проверять изветы «всякими сыски накрепко» и устраивать очные ставки («ставить с очей на очи») изветчика с обвиняемым.

Извет являлся начальным моментом судопроизводства по «государевым» делам. Изветы были в большинстве случаев устными. «Приходил ко мне в съезжую избу и извещал государево дело словесно» – так начинаются обычно воеводские «отписки» по делам о государственных преступлениях.

За изветом в таких делах следовал «сыск против извету». Чаще всего царские грамоты предписывали «сыск» проводить последовательно: сначала 1) «распросить накрепко»; потом 2) «распросить у пытки»; и, наконец, 3) «пытать», т. е. проводить допрос под пыткой. Таким образом, государевы грамоты представляли собой сыскные инструкции воеводам по конкретным делам. После «распросов» изветчика и обвиняемого обычно следовали «распросы» свидетелей. Важнейшим событием в производстве по делу о государственном преступлении являлась очная ставка между изветчиком и обвиняемым. В государевых грамотах по делам о политических преступлениях воеводам неизменно предписывается «изветчика» и того, на кого он «извещает», ставить с «очей на очи» и «распрашивать». Повальный обыск в делах о государственных преступлениях широко не применялся. Государевы грамоты обычно предписывали проводить повальный обыск лишь в тех случаях, когда человек, говоривший «непристойные», «затейные» слова, был «уродливый» или «с ума сброден». Главным в расследовании таких дел было исторгнуть признание обвиняемого. Вещественные доказательства использовались редко, несколько чаще использовались различные документы (грамоты, письма).