Ганс Фаллада - Фридолин, нахальный барсучок

Ганс Фаллада

Фридолин, нахальный барсучок

Глава первая. Счастливая пора юности. Фридолин лишается единственного брата и обеих сестёр, а мать прогоняет из норы

В Доме на озере живут люди, а в норе на южном берегу Острова поселился барсук.

Люди взяли да купили себе Дом на озере и сразу принялись внутри и снаружи всё переделывать. Фридолин, так звали барсука, совсем не интересовался тем, что люди делали внутри дома. А вот что они повсюду возвели заборы, и, как нарочно, поперёк его любимых тропинок, по которым он ночью бегал за кормом, доставляло ему немало огорчений. К тому же у этих людей было много детишек, но как много, Фридолин не мог бы сказать: барсуки ведь умеют считать только до двух и обо всём, что больше, говорят «много».

Но мы-то знаем, сколько детей жило в Доме на озере, — трое. И звали их — Ули, Мушка и Ахим. И ещё была там собака Тедди. И эти люди, и дети, и собака взяли себе в привычку приходить на Остров, бегали там, играли, шумели, а собака гоняла между деревьями и всё вынюхивала. Конечно, Фридолину это ужасно мешало!

Он же не мог купить себе хорошую нору, свою он собственнолапно выкопал, потрудился изрядно. Раньше ведь Фридолин не жил здесь на Острове, сюда переселиться заставили его очень грустные события. Раньше он жил в Большом буковом лесу, примерно в трёх километрах отсюда, а это для барсука — дальняя дорога.

Большой буковый лес, как называл народ эти места, рос на невысокой возвышенности, спадавшей на юг и на север к двум озёрам: к широкому — Цансенскому и узкому — Люцинскому.

На южном склоне, том, что спадает к Цансенскому озеру, в светлом буковом лесу и была первая нора Фридолина, там он и вырос вместе со своим братом Фридрихом и сёстрами Фридой и Фридерикой под ласковым попечением своей матушки Фридезинхен.

Отца своего Фридолин никогда не видал — барсуки от природы склонны к отшельничеству, живут в одиночку. Даже муж и жена не селятся вместе, и барсучьей мамаше одной приходится воспитывать детей до той поры, покуда они не встанут на ноги. Но мамаша Фридезинхен кое-что рассказывала детям об отце — Фридере, которого за угрюмый нрав и постоянную ворчливость высоко чтили среди барсуков. Барсуки ведь так же ценят угрюмость, как люди — приветливость и радушие. Чем меньше барсук нуждается в своих сородичах, тем более он уважаем, а уж превыше всех, учила матушка Фридезинхен своих детей, мы ставим барсука, которого вообще никто не слышит и не видит.

Ну так вот, на южном склоне, том, что спадает к Цансенскому озеру, в светлом буковом лесу протекало детство Фридолина. О, как оно было прекрасно! Родился он вместе со своими сёстрами и братом в самом конце необычайно холодного февраля, но, по правде сказать, малыши и не подозревали, до чего же холодно бывает на белом свете! Барсучья мама выстлала гнездо сухой листвой, мягким мхом и жухлой травкой — здесь было тепло и уютно. Ещё бы: два метра под землёй, сюда никакой мороз не доберётся!

А уж какая чистюля была Фридезинхен! От жилого гнёздышка она прорыла небольшой ход и в конце его устроила что-то вроде маленькой уборной. Детей она очень скоро приучила бегать туда по всем «делам», а помёт аккуратно закапывать. Остатки пищи она тоже туда сносила: ведь ничто так барсукам не противно, как запах гнили и нечистот. Потому-то они, помимо пяти-шести отнорков, выкапывают две или три отдушины, которые выходят прямо наверх, чтобы воздух в норе был всегда свеж и чист.

О первых своих днях, проведённых в тёплом, мягко выстланном гнезде, Фридолин, разумеется, ничего уже не помнил. Как и его брат и две сестры, он родился слепым, и прошло довольно много времени, прежде чем у него прорезались глаза и он стал понемножку ползать. Кормились они в ту пору скудно: вслед за суровым февралём и его ледяными ветрами пришёл неприютный слякотный март. И мамаша Фридезинхен с ног сбилась, стараясь чем-нибудь заткнуть четыре ненасытных рта, да ещё свой, пятый, в придачу. Но она не давала себе покоя и, вопреки всем барсучьим обычаям, иной раз даже днём покидала нору, если дети чересчур уж жалобно пищали, требуя поесть.

И Фридолин, и Фридрих, и Фрида, и Фридерика с нетерпением ожидали, что же принесёт им мама. А сколько нового они узнавали в те дни: и на ощупь, и нюхом, и на вкус! Чего только не было наверху, в этом таинственном большом мире, которого они ещё не видели! Мама Фридезинхен приносила то сладкий корешок, то буковые орешки, то жёлуди, свёклу или морковку, а то и лакомого дождевого червя, замёрзшего ужа или вкусную-превкусную мышку. Однажды она принесла на обед осиное гнездо. До чего ж сладкий был в нём мёд! Фридолин никак не мог взять в толк: почему мама каждый день не подаёт им такого лакомства? Он даже поворчал на неё за это немного. Глупыш, он и не догадывался, как трудно было маме доставать сейчас нужный им всем корм. Он-то думал, что сладкий мёд приготовлен для него на каждом шагу.

И вот однажды — было это в начале апреля, когда солнце ласково пригревало, — наступил тот великий час, когда матушка Фридезинхен впервые вывела своих детей наверх. Как же барсучата встревожились, когда, выбираясь из норы, впервые увидели свет! Малышам даже страшно стало. Фридезинхен пришлось их подпихивать и ворчать, не то они все вчетвером поползли бы обратно в гнездо.

Но что было, когда они очутились совсем наверху, где ярко светило солнце. То вытаращат глаза, то снова зажмурят — с непривычки ведь больно смотреть на свет. Потихоньку-полегоньку стали они моргать, а потом уже и осматриваться. И тут сразу же посыпались вопросы.

— Мама, а что это такое жёлтое? И мягкое? И тёплое? — спрашивали они про чистый, приятный песок, который матушка Фридезинхен выбросила из норы, когда её копала.

— Мама, а что это такое длинное, коричневое и к зубам прилипает? — спрашивали барсучата, грызя смолистый корешок.

— Мама, это маленький барсук, что так смешно кричит? — спрашивали они, показывая на птичку, попискивавшую в ветвях.

— Мама, а почему мне так тепло, будто я у твоего живота лежу? — спрашивали они о ласковом солнышке, пригревавшем им шкурку.

Тысяча вопросов сыпалась на матушку Фридезинхен, и она, чтобы как-то утихомирить детей, повела их вниз, к озеру, — учить воду пить. Вот была потеха! Берег-то крутой: кто через голову кувыркается, кто бочком покатится, кто просто споткнётся. Но тут случилась и первая беда в барсучьей семье. Фрида так разогналась, что бултых прямо в воду: она ведь не знала, что это такое блестит и сверкает внизу, ну и остановиться не сумела, конечно. А у самого берега, в мелководье, как раз щука на солнышке грелась; она хвать Фриду своими зубами и утащила в глубину и там с аппетитом пообедала.

Сперва-то Фридезинхен очень испугалась, как услышала, что дочь в воду шлёпнулась и тут же с глаз исчезла. А потом стала бегать вокруг трёх оставшихся барсучат и считать: «Раз, два — много!» Оказывается, всё сходилось. И раньше у неё было «много» детей, и теперь их было «много». Стало быть, всё в порядке. Очень, оказывается, удобно, когда только до двух считать умеешь!

Попили барсуки воды и давай взбираться вверх, к норе. Это было потрудней, чем вниз катиться. Фридезинхен пришлось поработать своим длинным носом: кого подтолкнёт, кого и перевернёт. Но в конце концов они всё же добрались до мягкого песочка перед входом в нору, до корыта, как это называется. И так они устали и запыхались, что мама разрешила им полежать отдохнуть. Кто спинку греет на солнышке, кто брюшко, а Фридезинхен принялась искать у них в шубках насекомых — и зубами, и когтями. Малыши были просто счастливы и ни о чём маму уже не спрашивали. Да и то сказать: весь мир вокруг, родная нора под могучим буком, поросший мхом каменистый откос, сверкающее на солнышке озеро с тихо шуршащим камышовым поясом по берегу — всё ведь было таким, как оно было, чего же тут ещё спрашивать?

Небольшие эти прогулки матушка Фридезинхен стала совершать с детьми почти каждый день, лишь бы солнце светило да не было поблизости злых недругов. А барсучата тем временем учились пользоваться своими лапами. Уже без помощи мамы они быстро взбирались на откос и спускались с него; быстро, конечно, только для барсуков: ведь даже самый шустрый барсук бегает не быстрей, чем человек идёт размеренным шагом. И ещё они очень любили играть перед норой в корыте, а матушка Фридезинхен ласково поглядывала на них, но сама всегда была настороже — не ровен час, забредёт сюда собака, человек или злая лиса!

Малыши же то один другого толкнёт и опрокинет, то мёртвыми притворятся — припадут к земле, положат рыльце между передними лапами, крепко зажмурят глаза и думают, что никто их не видит. Но самая любимая игра у барсуков — это закапываться. Тут и мама охотно принимала участие. И такая она была в этом мастерица, что не проходило и трёх, ну четырёх минут и нет её! Копала она сильными передними лапами, а задними откидывала землю. Зароется поглубже, и ничего не видно сверху — так, холмик маленький, а на самом деле там барсучиха Фридезинхен спряталась.