Вероника Кунгурцева - Ведогони, или Новые похождения Вани Житного

Ведогони,

или

Новые похождения

Вани Житного

Часть первая

Глава 1. Ученье

Весь октябрь Ваня проболел: видать, ноги промочил, по лесу шастая, в глубокий снег проваливаясь, и пристала к нему лихорадка, по–больничному — воспаление легких.

Как всегда, выходила его бабушка Василиса Гордеевна. Отпоила травами, заговорила, закляла злых сестер-трясовиц[1], которые пытались душу из него вытрясти, и вытолкала всех семьдесят семь вон из избы.

Ваня поправился — и бабушка взялась его откармливать, дескать, отощал за время болезни‑то, ровно Кощей… Ваня подбавил, что и в пути‑то они с Шишком да Перкуном не шибко чтоб каждый день едали… Бабушка, дежурившая возле его постели на сундуке, посмотрела косо и плечами пожала:

— В каком таком пути?

— В таком — в который ты нас послала, чтоб мел невидимый добыть!

Бабушка тогда вскочила на ноги и ладонь к его лбу приложила:

— Вроде не горишь уж, а всё бредишь!

Ваня оторопел:

— Как это «брежу»?! А где ж я воспаление‑то подхватил?

— А и кто тебя, заморыша, знат, где ты трясовиц этих находишь, откуда только стрясывашь…

И Василиса Гордеевна принялась клятвенно заверять его, что нигде он дальше своей избы летось да осенесь не был, никакого Шишка она из подполья не вызывала, никакой петух к ним с небеси не валился…

А улицу их родную — да, хотели сносить, но, слава Богу, деньги городское начальство в карман положило, не на что стало строительство‑то заводить, так что оставили их пока в покое…

Ваня недоверчиво смотрел на бабушку. Неужто всё, что с ним было, — этого взаправду не было… Один бред, болезнь, морок?! Нет, не верилось ему что‑то. Ну ладно — нет так нет… Сделает вид, что верит ей. А весной, когда Шишок[2] проснется в своем подполье — вызовет его, очень хорошо он запомнил, как домового‑то вызывать, уж не ошибется…

Но до весны‑то еще дожить надо! А пока стал Ваня проситься в школу — не болеет ведь уж, чего ему дома‑то сидеть, и работы сейчас нет никакой… Но Василиса Гордеевна хмыкнула и к зеркалу его подтолкнула:

— Погляди–ко, на кого ты похож: навяк[3] навяком! Какая тебе школа! Да я тебе другую школу устрою — свою…

— Я учиться хочу, — упорствует мальчик, — математике, русскому языку, природоведению… И прочему.

— Да кто там в школе‑то этой природу ведает! — стоит на своем бабушка. — Разве только баба Груня, котора в колокольчик звонит, а больше никто! И слова‑то, писанные без ошибок, никого ведь счастливым еще не сделали! Ну а прочее… Химики да физики твои такого над природой намудрили, хоть бы им вовсе не родиться, гениям этим! Того ведь гляди, конец света учинят — а ты учиться у их хочешь! Голова‑то у тебя дурная, еще удумаешь тоже что‑нибудь разъять на мелки атомы, греха потом не оберешься, ну тя совсем к лешему с твоей учебой! Сиди вон лучше на печи!

Вот ведь! Ваня тогда испытанную тактику применил — голодовать принялся, дескать, раз я такой больной, вот и буду болеть, никогда не выздоровею! Бабушка Василиса Гордеевна, чьё печиво — желты шанежки[4] да румяны перепечки[5] — вхолостую пропадало, долго хмурилась, потом куда‑то сходила (Мекеша за ней, как собачонка, бежал), а вернувшись, сказала, что, так и быть, запишет его в школу. Ваня подскочил расцеловать бабушку — но она руками замахала, дескать, погоди радоваться, дескать, на домашнее обучение его берут, как переболевшего тяжкой болезнью… Ваня только вздохнул: вот ведь, пошла, нагородила в школе, не знай чего, дескать, внук у нее такой-сякой хворый, до школы не добредет, пять уроков не высидит! Да ладно, хоть на такое обучение уломал бабушку — и то хорошо! А там видно будет…

А Василиса Гордеевна сунула Ване лопату с обломившимся черенком и услала в сени, дескать, насаживай новый черен, готовь к весне, — хотя еще и зима‑то не пришла настоящая, — а сама в боковушку отправилась. Ваня же тайком в кухоньку завернул, там у дощатой перегородки к щели глаз приставил и увидал, как бабушка достала из сундука газетку старую… Крышка захлопнулась, Василиса Гордеевна вспрыгнула на сундук, сидит, из газеты что‑то вырезает и бормочет себе под нос: «Справку вам? Будет вам справка! С печатью?! Будет вам печать!» Вырезала из газеты пожелтевшей липову справку, печать из фартука вынула, подышала на нее — да как шваркнет на обрывок. Ну и ну!

Бабушка Мекешу в школу направила, — лишний раз, вишь, и ходить туда не хотела, — справку сунула козлу в зубы… А Ваня догнал козла на углу 3–й Земледельческой, выводящей на проспект, папироску ему сунул — и покудова Мекеша дымил, рассмотрел прокомпостированную козлом бумажонку. Вверху заголовок шел — «Правда» — вот, значит, из какой газеты бабушка документ справила, и год стоял — 1984, дальше кусок передовицы без складу и ладу, и внизу круглая печать оттиснута: кинотеатр «Спутник»… Вот ведь! Откуда только у ней печать такая?! Хотя у бабушки в сундуке чего ведь только нет!.. Мекеша папироску выкурил, Ваня справку на прежнее место — козлу в зубы — сунул, — и помчался тот, только бурый городской снег ошметками полетел из‑под копыт, да прохожие заметались в страхе туда да сюда.

«Правдивая» справка, спроворенная из пожелтевшей газеты, с дурацкой печатью, принесенная душным козлом, произвела на директора школы самое благоприятное впечатление. Ваня и не сомневался.

И вот стала приходить к нему учительница на дом. Была она старенькая, учила детей лет пятьдесят кряду, и так умаялась от этого, что спала на ходу. А бабушка Василиса Гордеевна еще и способствовала учительскому сну. Только Нина Борисовна на порог, а бабушка ее потчевать, да чайком поить — из ведерного‑то самовара!.. Пока напьются старушки… Вот учительница учебники свои достает — прежние еще, с Лениным на первых страницах, со стихами про октябрят, дескать, новые еще не напечатали или отпечатали, да к ним не поступили… Но, видать, самой Нине Борисовне привычнее по старым‑то учебникам учить, всё тут ей знакомо, на каждой странице она как у себя дома, а те‑то учебники — с новыми флагами — как кость поперек горла стоят!

Вот открывает она математику, задача про двух путников: один из пункта А идет пешим ходом, другой из пункта Б едет на велосипеде — но не успели бедолаги встретиться… Бабушка Василиса Гордеевна стянула с головы черный платок, подкралась к разморенной от горячей снеди учительнице, замахала на нее платком, что‑то пошептала… И Нина Борисовна бух носом в пункт Б, локти сложила поверх страниц, голову на руки опустила — и ну сопеть!.. Так и проспала два часа. А после очнулась и говорит: «Вот Ваня сегодня молодец какой! Ставлю тебе отлично, всегда бы так‑то!» — и с чувством исполненного долга — за порог.

Так, по большей части, и проходили уроки. Но не всегда по бабушкиному выходило! Иной раз Василисы Гордеевны дома не окажется, другой раз самовар не поспеет к учительскому приходу, а то Ваня осерчает вконец — вымолит, выкорит у бабушки урок–другой… Да и не так уж часто наведывалась к нему учительница: школьников‑то ведь тоже учить надо, дома дети–внуки дожидаются, да тетрадки еще проверять!.. И всё‑таки кое‑что и Ване удалось урвать из общего‑то образования!

Но ведь и бабушка Василиса Гордеевна учила Ваню кой–чему! Перво–наперво травы понимать: пока весна не пришла — хоть в сушеном виде, чтоб отличить сумел донник от горечавки, чабрец от лютяка… Потом, конечно, какая травка от какой хвори… И как разные травы между собой сочетать, чтоб сильнее ударить по болезни‑то. Как настои делать да отвары, мази да притирания. Сколь времени употреблять то или иное средство, чтоб не переборщить с лечением. Ну, и заговорам, конечно, учила — подходящие слова–те и на девок–трясовиц ведь действуют!

Так‑то вот Ваня и учился. Бабушка длинными зимними вечерами вышивала долгое полотенце — уж такое узорчатое!

Сплошь рушник оказался исписанный разноцветным шелком, и в каждой клеточке — то птички, то горох вьется, то оленьи рога, то лягушки распятые, то змейки, то что‑то вроде буквы «ж», то морды какого‑то животного вниз головой и вверх головой, да много всего… Мелкие узорчатые строчки с двух концов полотенце исчертили, а посредине крупная картина: какая‑то баба с воздетыми к небу руками, в каждой руке — по птице, вместо головы у ней — ромб с крючками, а с двух сторон приближаются к бабе два всадника, вместо голов у них тоже ромбы, а в руках‑то: у одного — красно солнышко, у другого — ясный месяц! Узорочье всё прирастает — и Ваня, разглядывая расписное полотенце, гуторит[6]: