Яков Длуголенский - Жили-были солдаты

Яков Ноевич Длуголенский

Жили-были солдаты

Не потеряйте знамя. Рассказ

Однажды играли ребята в войну. Играли, играли, а потом надоело. И патроны кончились, и обедать позвали. Заключили они мир и побежали домой.

А знамя осталось.

Воткнутое в кучу песка.

Подошла к нему пожилая собака Альма, потрогала носом, знамя упало, и Альма наступила на него.

А в это время с работы шёл Мишин папа. Увидел забытое знамя, прогнал Альму и снова воткнул знамя в песок. А потом сел на скамеечку рядом.

Увидел Миша в окно папу и выбежал во двор.

— Ты что тут, папа, сидишь?

— Так, — сказал Мишин папа.

Удивился Миша и сел рядом.

Увидел Митька Соловушкин в окно, что Миша и его папа сидят рядом, и тоже вышел во двор.

— Вы что тут сидите?

— Так, — сказал Мишин папа.

Потоптался немного Соловушкин и тоже сел.

Тут возвращается из булочной Колька с пятого этажа, видит, что все сидят, и тоже подошёл.

— Можно, я посижу?

— Посиди, посиди, — сказал Мишин папа.

Колька, конечно, тоже сел.

А потом и другие ребята подошли. Посмотрел на них Мишин папа и вдруг спрашивает:

— Так кто у вас тут командир?

— Я, — отвечает Миша, — я командир.

— А знаешь ли ты, командир, что на твоём знамени Альма сидела?

— Знаю, — говорит Миша. — Она на нём всегда сидит. Она, наверно, его любит.

Ничего не ответил Мишин папа, только нахмурился.

— Тогда слушайте, что я вам сейчас скажу… Представь себе, Михаил, что ты — маршал, и ещё представь, что я — командир. Дивизия моя только что сформирована, привезли ко мне молодых солдат, отдали под моё начало. Всё теперь у меня есть: и пушки, и солдаты, нет только знамени. А без знамени дивизия — ещё не дивизия. И вот ты, маршал, приезжаешь вручать мне знамя…

— А на чём он приезжает? — спросил за Мишу Соловушкин.

— На коне. На чёрном, как порох, коне… Я встаю на одно колено, целую край знамени и говорю: «Клянёмся не опозорить это знамя!» И вся дивизия вслед за мной говорит: «Клянёмся!» И вот проходят годы, меняются люди в дивизии: одни погибают на фронтах, другие просто стареют, — а знамя остаётся. Не такое, правда, новое, как в первый день, но остаётся. И все по-прежнему отдают ему честь…

— Почему не такое? — спросил Миша. — Ты же сам говоришь, что я новенькое вручал…

— А что же тут удивляться? — сказал папа. — Люди стареют — вы не удивляетесь, дивизии стареют — вы не удивляетесь, а если знамя побывало в боях и остались на нём следы пуль — вы удивляетесь? Знамёна тоже стареют… Да только делаются ещё лучше. И вот наступает самый грустный день, когда приходит на пост к знамени молодой солдат и засыпает, стоя на посту… Вернее, не засыпает, а уходит домой обедать. А к одинокому знамени подбегает Альма, садится на знамя и начинает грызть его и трепать. И от знамени остаётся одно древко. А древко — это не знамя, древко — это просто древко.

— А я не уйду обедать, — сказал Миша. — Сяду вот тут и не уйду.

— И я не уйду, — сказал Соловушкин. — Сяду вот тут и не уйду.

— Я первый сяду, — сказал Коля и сел поближе к знамени.

Остальные ребята тоже сели.

Подождал немного Мишин папа и говорит:

— А помнишь, Михаил, когда вручал ты мне знамя, мы говорили, что без знамени дивизия — не дивизия, и говорили, что не опозорим?

— Ну, — хмуро сказал Миша, — говорили.

— Значит, не сдержали слова. И дивизию наказывают: зачёркивают боевой номер, а всех солдат и командиров отправляют по разным другим частям. И больше никогда не быть дивизии дивизией, не иметь своего знамени, а номер её никогда не появится в военных сводках, потому что опозоренный номер не захочет носить никакая другая дивизия… Вот что такое знамя! — Папа встал, подошёл к знамени и вытащил его из песка. — А теперь, товарищи бойцы, разрешите вручить вам знамя…

Миша сразу вскочил со скамейки, остальные ребята тоже, а Соловушкин ещё успел сказать Коле:

— Ты положи батон на скамейку… в строю с батоном не стоят.

Коля положил батон.

И Мишин папа вручил знамя. А потом отдал знамени честь и пошёл домой. И когда он совсем ушёл, Миша сказал:

— Эх вы, взяли и бросили знамя…

— Это ты сам бросил, — сказал Соловушкин. — Я-то не бросал. Я только на минуточку домой сбегал. А оно вон, смотри теперь, всё в песке…

— И я сбегал, — сказал Коля. — В булочную.

И Миша, видя, что все говорят неправду, тоже сказал:

— Пока ты бегал, я за ним из окна наблюдал… Я и во двор-то вышел, чтобы Альму прогнать…

— И я — чтобы прогнать, — сказал Соловушкин.

— И я…

— И я…

И тут им всем стало страшно неловко, что они говорят друг другу неправду, и они поскорее сели около знамени и стали стряхивать с него песок.

Вечером Миша сказал папе:

— Папа, возьми меня к солдатам!

— Ладно, — сказал папа. — Возьму.

И Миша очень обрадовался, что увидит теперь настоящее знамя.

Утром они ехали в трамвае, потом шли пешком.

— А у тебя солдат много? — спрашивал Миша.

— Много.

— А пушки большие?

— Большие.

— А постреляем?

— Постреляем.

— Эх, — говорил Миша, — пушечки, мои пушечки, всё равно я буду моряком.

Тут они подошли к высокому забору, дверь перед ними открыли, и Миша увидел:

большой, как пустая площадь, двор,

несколько домиков на краю площади,

солдата под деревянным грибком,

ещё солдата, который, не торопясь, подметал площадь,

и солдата в переднике, с бачком в руках, который шёл по самому краю площади.

— Смирно-о-о! — вдруг закричал кто-то. И Миша вздрогнул от неожиданности.

И солдат под грибком вздрогнул.

И солдат, что нёс бачок, торопливо поставил свой бачок на землю.

А солдат, что подметал площадь, недошаркнул вдруг метлой и перестал подметать.

Мишин папа посмотрел на всё это и сказал:

— Вольно.

— Вольно! — опять закричал кто-то.

И солдат под грибком немедленно поставил карабин к ноге.

Солдат с бачком отправился дальше.

А солдат с метлой просто-таки затанцевал по площадке: «вжик-шик, — запела метла, — шик-вжик…»

— Вот мы и пришли, — сказал папа.

В штабе Мишиного папу ожидал пакет.

Это был настоящий военный пакет с тремя сургучными печатями и одной красной звёздочкой наверху.

Пока Мишин папа читал, Миша познакомился со всеми офицерами, а с одним офицером даже дважды: когда офицер был в плаще и когда офицер снял плащ. Конечно, они долго смеялись, что не узнали друг друга.

А потом Миша оглядел штаб и спросил:

— А ведь это штаб?

— Штаб, — сказали ему.

— А это карты?

— Карты, — сказали ему.

— И по ним воюют? Если это военная тайна, то можете мне не говорить. Прямо из штаба воюют?

— Прямо из штаба. Всё обдумают и вот, понимаешь, воюют…

— А лишних звёздочек у вас нету? — на всякий случай спросил Миша.

— Нету.

— И у вас нету?

— И у меня нету.

«Так, — вздохнул Миша, — лишних звёздочек, значит, ни у кого нету».

Тогда сказал один офицер:

— У меня есть блокнот. И я обязательно дам порисовать тебе, когда ты захочешь.

— А я уже хочу, — сказал Миша.

Офицер вытащил из стола хороший толстый блокнот и ещё две коробки цветных карандашей.

— Рисуй, — сказал он Мише.

Но только Миша сел рисовать и нарисовал пятерых солдат и пятерых матросов, часть из которых шла в атаку, а часть не шла, как Мишин папа сказал:

— Придётся тебе, Михаил, погулять одному. Около штаба — так, чтоб я тебя видел. А потом мы что-нибудь придумаем.

— А что мы придумаем? — спросил Миша.

— Кто с тобой будет гулять дальше. Показывать солдат и пушки.

— А ты? — спросил Миша.

— А я не могу. Видишь, пакет. И никто из офицеров не может. Надо быть на совещании. Погуляй, а то вон как тут накурено… — И папа стал разгонять дым, а потом закурил сам. — Только не исчезни.

— Не, — сказал Миша, — не исчезну…

Слез со стула и пошёл.

«Хотя с папой, конечно, интереснее, — думал Миша, — но без папы тоже хорошо. Будто один пришёл к солдатам и куда хочешь, туда и иди».

Миша походил немного под окнами, как просил папа, а потом решил посмотреть, что делается за углом.

За одним углом, например, двое солдат красили забор.

За другим — двадцать, а может, пятьдесят солдат разучивали, как правильно поворачиваться на месте.

Миша посмотрел и сам попробовал.

«Ничего трудного, — подумал Миша. — Раз попробовал — и получилось…»

А солдаты всё поворачивались и поворачивались. Наверно, у них ничего не получалось.

За третьим углом опять сидел солдат. Волосы у солдата на голове торчали «ёжиком». Рядом с солдатом сидела большая собака (ещё больше Альмы), и солдат, на коленях у которого лежала гимнастёрка, чистил собакой пуговицы. Собака жмурилась, а пуговицы на гимнастёрке блестели.