Наталья Парыгина - Я вернусь! Неудачные каникулы

Наталья Филипповна Парыгина

Я вернусь! Неудачные каникулы

Я вернусь!

«Мы любим … комаров!»

Школьная жизнь катится по расписанию, как трамвай по рельсам. Звонок на урок. Зловеще раскинутый на учительском столе классный журнал. Лёгкий сквозняк в голове, когда корочки журнала смыкаются. Домашнее задание, за которое надо расплачиваться либо целым часом отличного вечернего времени, либо мерзким ощущением своей неполноценности на следующем уроке. Звонок на перемену. И — опять всё сначала.

Приятные неожиданности в школе случаются редко. Ну, разве что выпадет пустой урок по случаю болезни учителя или подерутся в перемену, с треском отрывая друг у друга пуговицы от рубах, глупые пятиклассники.

События более крупного масштаба происходят лишь с исключительными счастливцами. И кто же, вы думаете, сказался таким счастливцем? Я! Гарик Кузин.

Ещё за полчаса… что за полчаса — ещё за пять минут до перемены я ничего такого не мог предположить! Сидел на уроке и слушал про «Мёртвые души».

Урок, сказать по правде, был скучный. «Гоголь раскрывает перед нами мир живых мертвецов… Гоголь глубоко верил в силы русского народа… Плюшкин — страшное порождение крепостничества…»

Порождение крепостничества! Да я знал живого Плюшкина, хоть никакого крепостничества давно уже и в помине нет. Он жил в нашем дворе. Высокий сухой старик, зиму и лето ходил в старом-престаром пальто и какой-то замызганной шапке. Он просил соседей не выбрасывать чёрствые куски хлеба, а отдавать ему. Соседи жалели старика, покупали ему по очереди свежий хлеб. А потом у старика сделали обыск и нашли под полом кувшин с золотыми вещами. Старик скупал золото. Крепостничество!..

Мне только то место нравится в «Мёртвых душах», где про тройку. «Эх, тройка! Птица-тройка, кто тебя выдумал?» Я представляю, что это здорово — на тройке по степи. У нас зимой в парке запрягут в сани колхозных коняг, на которых сено возили, говорят: тройка. Что они, Гоголя не читали?

На тройке мне не пришлось, а верхом я однажды проехался. Когда мы жили у Витькиного дедушки в деревне. Конюх разрешал ребятам гонять лошадей на речку, они взяли нас с Витькой. Вы не ездили на тощей лошади без седла? Не очень-то… Я устроился поближе к шее — там вроде мягче. А лошадь, как только вошла в речку — раз, и наклонила голову. Без всякого предупреждения. Я — вжжик! — и съехал по лошадиной шее прямо в воду…

— Таким образом, гениальное произведение Николая Васильевича Гоголя по сей день не потеряло своего значения…

Анна Тимофеевна — о «Мёртвых душах», а у меня мысли растекаются, как пролитый на клеёнку чай. Думаю: побегу в эту перемену в библиотеку, обменяю рассказы Джека Лондона на «Туманность Андромеды».

Звонок — я и ринулся за этой «Туманностью». Так летел, что сшиб с ног какого-то чертёнка. Схватил его за руки, поставил. И тут меня самого кто-то ухватил за руку. Крепко ухватил. Завуч?

Я оглянулся. Нет, не завуч. Незнакомый длинный рыжий тип. Может, новый учитель? Я в первый момент только это и заметил: что длинный и рыжий. Волосы прямо как огонь. К нему подошло бы прозвище «маяк». Если новый учитель, надо будет сказать ребятам…

На всякий случай я попробовал оправдаться:

— Я же не нарочно. Он сам на меня наскочил.

— Ты в каком классе учишься? — спросил рыжий.

— В восьмом «В».

— Слушай, давай зайдём на минутку к директору.

Из-за такого пустяка к директору? Но спорить я не стал. Я даже первым направился в директорский кабинет, предоставив рыжему роль конвоира.

— Можно?

— Входи, входи, Кузин.

Кабинетик у нашего директора не ахти, маленько побольше телефонной будки. Полкабинета занимает стол. За этим столом и сидел директор, со лба лысый и в золотых очках.

— Рослый парень, — сказал рыжий директору.

— Спортсмен, — сказал директор.

— И, кажется, энергичный, — сказал рыжий.

— Энергичный, — вздохнул директор. — Сейчас немного посмирней стал, а когда в пятом-шестом учился — не знали, куда деваться от его энергии.

— Ну, в пятом-то мы все… — заметил рыжий и вдруг улыбнулся, поглядев на меня.

Улыбался он хорошо — у него при этом в глазах прыгали озорные лукавинки. Другой, знаете, ощерится, а глаза холодные, а то и злые. А этот всем лицом улыбался.

Но, в общем-то, я ничего не понимал. Спортсмен, энергичный, пятый класс зачем-то припомнили… Отчитали бы да отпустили. Не люблю, когда нудят!

— Хочешь поехать в геологическую экспедицию?

Может, ещё успею в библиотеку…

— Кузин, Вольфрам Михайлович тебя спрашивает.

Вольфрам! Ну и имечко!..

— Что?

— Мне в геологическую экспедицию нужен рабочий.

— Я? Меня?

— Вернее, — пояснил Вольфрам, — мне нужны двое рабочих. У тебя есть товарищ?

Он не дожидался моего согласия. Был уверен, что не откажусь. А кто бы отказался?

— У меня есть товарищ, — быстро сказал я. — Позвать?

— Он не хилый?

— Не хилый! Моряком собирается стать.

— Моряком?

Мне послышалось в голосе Вольфрама не то сомнение, не то разочарование. Но я не дожидался новых вопросов, я выскочил из директорского кабинета и помчался в класс.

Должно быть, директор догадался, что я ринулся за Витькой Подорожным. Мы дружили с Витькой с детского сада. Ну, про детский сад директор мог и не знать, но тот намёк насчёт пятого класса — абсолютно несправедливо было бы отнести его ко мне одному. Надо скорей доставить Витьку в кабинет, а то, пожалуй, директор расскажет за это время, как мы стащили в кабинете географии компас и отправились Первого мая пешком к Чёрному морю.

Витька сидел в классе и сдувал домашнюю задачу по геометрии. Он в математике отнюдь не профан, но не особенно любит ломать голову над задачами. Да и я тоже… Над кроссвордом мы с ним иногда бьёмся по три часа, а задачи как-то не увлекают. Я думаю, что, если бы кроссворды задавали в качестве домашнего задания, а задачи по геометрии печатали в «Огоньке», мы сидели бы по три часа над задачами.

Я ворвался в класс, схватил Витьку за руку и потащил. Витька упирался. Ростом он мне уступает, но силой нисколько, и лишь благодаря внезапности наскока я сумел выволочь его в коридор.

— У меня же двойка! — орал Витька. — Мне же исправлять надо!

— Молчи! С геологами поедем, — сказал я. — Пригладь вихры.

Я сам провёл пятернёй по его густым жёстким волосам и впихнул друга в кабинет.

Всё же эти кроссворды, должно быть, развили у Витьки сообразительность. Он довольно быстро понял, в чём дело. И даже стал так поспешно отвечать на вопросы геолога, что я не успевал рта раскрыть. Витька, впрочем, отвечал за двоих.

— Так вы хотите поехать?

— Хотим! — выкрикнул Витька.

— Но придётся много работать, целый день лазать по горам с геологическим молотком, а потом тащить в лагерь мешок тяжеленных камней…

— Мы любим работать! — перебил Витька.

— Будем выходить в маршрут при любой погоде, и в жару, и в дождь, и в ветер…

— Мы любим плохую погоду! — заявил Витька.

Я ущипнул его за руку.

— Даже любите? — удивился Вольфрам. — Там полно комаров, целые тучи комаров…

— Мы любим…

Я понял, что Витька сейчас заявит о своей любви к комарам, и ущипнул его покрепче. Витька вздрогнул, но всё-таки сказал:

— …комаров…

Я попробовал смягчить подозрительное Витькино признание:

— Комары — это не страшно, нас на рыбалке комары не раз ели…

— Да, — подтвердил Витька, — ели, проклятые…

— Будем жить в палатках, еду готовить на костре, спать на земле в спальных мешках.

— Великолепно! — крикнул Витька. — Мне очень нравится спать в вещевом… фу, в спальном мешке.

— Разве тебе приходилось? — спросил директор.

— Да нет, — сказал Витька, — я один раз фильм видел…

— Хорошо, — прервал геолог, — тогда поговорите с родителями, и если они согласятся…

— Согласятся! — крикнул Витька.

Я молчал.

— А твоя мама? — спросил директор.

Он знает, что у меня не родители, а мама.

— Согласится, — мрачно заверил я.

Чего бы это мне ни стоило, но она согласится.

«Ты — моя единственная радость»

Говорят, от счастья можно умереть. Да что говорят — я точно знаю, у нас несколько лет назад руководитель городского хора Мусатов умер за кулисами сцены в Большом театре. Хор выступал на смотре художественной самодеятельности с немыслимым успехом, и человек не выдержал своей славы. Ещё, рассказывали, один кандидат наук… Допечатал на машинке последнюю страницу докторской диссертации, и… и всё. Диссертация осталась, а человека нет.

Я за себя не опасался — моё счастье ещё висело на волоске. Я за Витьку беспокоился. Он на этом уроке геометрии, когда ему надо было исправлять двойку, сидел такой отрешённый, так блаженно улыбался, что математик даже не решился вызвать его к доске.