Сусанна Георгиевская - Люся и Василёк

Сусанна Михайловна Георгиевская

Люся и Василёк

Раньше они жили втроём: мама, папа и Люся.

Потом началась война. Папа ушёл на фронт, а мама с Люсей остались вдвоём. Война была тогда близко-близко от Москвы. Часто прилетали немецкие самолёты, и тогда во дворе противно и громко выла сирена, но Люся никогда её не видела и до конца войны не знала, какая она бывает, сирена.

Скоро маме с Люсей пришлось уехать из Москвы — эвакуироваться. Вагон, в который они попали, был без окон и скамеек, с большими раздвижными дверями. Мама и Люся сели в поезд утром, а уехали только вечером, когда стало уже темно. Поезд отошёл без гудка, без свистка — совсем не так, как уходил, когда они ехали на дачу. Его просто дёрнуло, качнуло, ещё раз качнуло и дёрнуло, и он пошёл, тяжело вздрагивая и скрипя колёсами.

В вагоне было много народу, плакали маленькие дети. А Люся не плакала. Мама приготовила ей постель в самом углу вагона, на полу, и села рядом. Люсю скоро укачало, и она крепко уснула, но и во сне держала маму за руку.

А на другой день случилось вот что: Люся в дороге потерялась.

Это было на станции, когда мама пошла куда-то доставать для неё молоко. Мама долго не возвращалась, и Люсе стало страшно, что поезд не дождётся и уйдёт без неё.

Люся спрыгнула на шпалы, ушибла коленку и, хромая, побежала искать маму. Но кругом было много-много народу, все торопились, толкались, шумели, и Люсю несло то в одну сторону, то в другую. Один раз ей показалось, что впереди мелькнуло мамино серое пальто с поясом. Она с трудом пробилась туда, крикнула: «Мама!» — и ухватилась рукой за поясок. Но это была не мама, а незнакомая тётя в очках. Да и пальто у неё было не такое, а в клеточку.

— Что ты, девочка? — сказала незнакомая тётя. — Зачем ты бегаешь одна в толпе? Тебя же затопчут. Ступай в свой вагон.

— А я уже теперь не знаю, где наш вагон, — сказала Люся, — я маму ищу.

— Ну, так стань у кипятильника. Пусть лучше мама тебя ищет, чем ты её!

Люся послушалась и стала у кипятильника. Стояла, стояла, а мама всё её не находила. Уже людей стало меньше, — все разошлись по вагонам. Вот-вот поезд уйдёт.

— Мама! Уходит!.. — крикнула Люся.

Но тут надвинулся новый поезд с паровозом позади и заслонил тот, в котором они с мамой приехали.

Теперь уже всё пропало! Опять стало тесно, шумно, опять забегали люди, всё незнакомые-незнакомые. Только мамы не было! Значит, никогда уже её не увидеть больше, дорогую, родненькую, в сером пальтишке с пояском. И папы нет, а теперь и мамы не будет!

И вдруг Люся услышала, словно кто-то кричит: «Люся, Люся!» Это мама пробилась сквозь толпу, схватила Люсю обеими руками и подняла её, как маленькую. Она не бранила её, а только говорила: «Девочка моя! Девочка моя!»

Не спуская Люсю с рук, мама перебралась через площадку другого поезда, добежала до своего вагона, — и тут они сразу поехали. Опять вместе, рядом. Теперь уже Люся никуда маму не отпустит одну.

И в самом деле, с тех пор мама с Люсей почти никогда не расставались.

Когда война ушла далеко от Москвы, они вместе вернулись домой. Обратно ехали в настоящем поезде, со скамейками, окнами и проводником в красивой форме с блестящими пуговицами.

Дома всё было цело, только пыльно. Они открыли дверь своим ключом; и Люся сразу нашла под диваном свой мячик, который закатился туда во время тревоги.

Вместе с мамой они прибрали комнату, вымыли окна, начистили дверные ручки.

Всё было очень хорошо, только мама была невесёлая какая-то, хоть и вернулась домой. Она разговаривала с Люсей, шутила с ней, но когда отворачивалась, сразу становилась хмурой, будто у неё что-то болит или она сердится. Отчего это было, Люся узнала только через год, когда с войны вернулся сосед.

— Значит, и папа скоро приедет, — сказала Люся.

Мама искоса посмотрела на Люсю, потом молча села в кресло и взяла её на руки.

— А ты помнишь папу, Люсенька? — спросила она.

— Помню.

— Хорошо помнишь?

— Хорошо.

— А что ты помнишь?

— Помню, как он меня на ноге качал…

Мама улыбнулась сквозь слёзы.

— И больше ничего-ничего?

— Нет, я ещё помню, как он сидел вот тут, за столом, со своими книжками, я чернильницу опрокинула, а он даже не рассердился, а только сказал: «Вот так история!» Он, наверное, весёлый, добрый… И он сильный. Правда, мама?

— Правда, — сказала мама. — Он был весёлый, добрый и сильный. И ты старайся быть такой же, каким был он, — сильной и доброй.

Мама вытерла слёзы, достала из ящика большую папину фотографию и повесила её над Люсиной кроваткой.

Так они и стали жить у себя дома, в Москве. Мама очень много работала, но ей не нужно было для этого уходить из дому. Она была художница, рисовала картинки для детских книжек и большие плакаты, которые вешают на улицах.

И Люся тоже рисовала. Не так, конечно, как мама, но всё-таки довольно красиво и похоже. У неё были карандаши, кисточки и бумага.

Как-то вечером, когда она легла спать, мама разложила перед собой картонные квадратики и стала их разрисовывать.

— Ты что это там делаешь? — спросила Люся.

— Завтра увидишь, — сказала мама. — А сегодня уже ночь, спи. — Она подошла, поправила на Люсе одеяло, а Люся закрыла глаза и спросила шопотом:

— Мама, а мама, мне тепло?

— Да, тебе очень-очень тепло, моя маленькая! — ответила мама. — Ну, повернись на бочок, и ты сразу заснёшь.

Засыпая, Люся всё время смотрела на маму. Мама осторожно водила по квадратикам остренькой кисточкой. Луч от электрической лампочки освещал её волосы; они светились, будто горели, и были такие тоненькие на лбу и на затылке.

Утром Люся проснулась и раньше всего спросила:

— Мама, а где же те картиночки, которые ты раскрашивала для меня сегодня ночью?

— Для тебя? — удивилась мама.

— А для кого же? — сказала Люся: — Картинки для книжек ты рисуешь на ватмане, а на картоне всегда для меня.

— А на этот раз для других, — ответила мама. — Для маленьких ребят из детского дома.

Квадратики сохли на подоконнике. На одном был нарисован очень толстый гриб, белый, с коричневой блестящей шляпкой. На другом — две крупные красные ягоды с лапчатым листиком — земляника. На третьем — колодец.

— Мама, а зачем ребятам из детского дома так много квадратиков?

— Совсем не много. Каждому по квадратику. Они прибьют их над вешалками, где пальтишки вешают, и по рисункам научатся узнавать, где чьё пальтишко висит. Ведь они ещё маленькие, читать не умеют.

— А почему ты мне таких квадратиков для пальтишка не рисовала, когда я была неграмотная?

— Потому, что ты у меня одна, а их в детском доме много. Они могут свои пальтишки перепутать.

— Так пусть их мамы находят им пальтишки.

— У них нет мамы.

— Совсем никакой?

— Совсем никакой. Вот поэтому мы с тобой и будем о них заботиться. Хорошо, дочка?

— Хорошо, — сказала Люся и вытянула за колечко нижний ящик от маминого письменного стола. Там было всё Люсино богатство: краски, тетради, куриные пёрышки и тряпочки для куклиных платьев. Все тряпочки Люся собрала в одну кучу.

— Это ещё к чему? — удивилась мама.

— У них, небось, куклы неодетые ходят, — сказала Люся. — Кто же им лоскутки даст, если у них нет мамы?

Мама и Люся оделись. Сложили свои подарки. Мама положила квадратики в портфель, а Люся запихала тряпочки в корзинку, и они пошли в детский дом.

Улица, где стоял этот дом, называлась переулком. Она была тихая, узкая, а двор возле дома был широкий, и небо над ним было широкое, — его не заслоняли ни крыши, ни дома.

Весь двор был залит солнышком. Снег уже совсем растаял, а в загородке лежал мокрый рыжий песок. В песке валялось чьё-то зелёное ведёрко.

Мама и Люся пересекли двор и поднялись вверх по намытым деревянным ступенькам. Лестница была светлая, на окошке висела белая занавеска, и всюду было так чисто и тихо, как бывает только летом на даче.

Маму и Люсю встретила наверху какая-то женщина в белом халате и шапочке, как у доктора. Люся сперва даже немножко её испугалась, но у женщины не было ложечки в руках и чёрной трубки в кармане. Ей очень понравились квадратики, которые мама принесла для детей.

— Какие чудесные картинки! — сказала женщина в шапочке. — Было бы замечательно, если бы вы сами их отдали ребятам. Если у вас, конечно, есть время. Ребята сейчас обедают. Ну, а если торопитесь…

— Нет, нет, — сказала мама, — я не тороплюсь. Я подожду.

Мама взяла Люсю за руку, и потихоньку, чтобы не мешать ребятам обедать, они подошли к двери той самой комнаты, где ребята сидели за столом.

Комната была большая, светлая. Пол блестел, точно каток.

Посредине комнаты стояли два низких-низких круглых стола, — маме по колено, Люсе по пояс, — а вокруг на совсем уж игрушечных стульчиках сидели ребята и обедали. Самых маленьких няни кормили с ложечки.