Михаил Глинка - Славная Мойка — священный Байкал

Михаил Сергеевич Глинка

Славная Мойка — священный Байкал

Тили-били

Перемена была как перемена, и только в конце коридора четверо мальчишек из седьмого «а» стояли в бумажных треуголках и держали руки по швам. А около них толкались другие семиклассники.

Мы с Андрюшкой к ним подошли посмотреть, и я их спросил:

— А чего это вы тут стоите?

Тогда все четверо отдали честь и хором сказали:

— Мы стоим здесь, ваше благородие, за то, что не умеем играть в футбол!

— Чего-чего? — спросил Андрей.

— А ну, мелочь, брысь! — сказал один.

— Уговор! Уговор! — закричали остальные семиклассники. — Уговор дороже денег!

— Вы еще из третьего класса кого-нибудь позовете, чтобы они нас спрашивали, — сказал тот, в треуголке.

— А мы и этих не звали! Они сами подошли! Уговор! Уговор!

Андрюшка мигом все сообразил.

— Ребята! — сказал он. — Все же мне непонятно, зачем вы тут стоите?

Кругом даже затихли, а эти, в треуголках, снова приложили по два пальца к треуголкам и доложили:

— Мы стоим здесь, ваше благородие, за то, что не умеем играть в футбол!

— Приходите, — сказал Андрюшка, — мы вас научим.

Что тут началось! Я думал — его сейчас в окно выкинут, такая поднялась свалка!

Андрей убежал, но заодно и мне пришлось убегать, потому что те, которые стояли в треуголках, совсем озверели. Я вбежал в наш класс, а за мной влетел семиклассник, и мы стали носиться вокруг парт. Вдруг, смотрю, он уже на четвереньках, а сзади него Нинка Томашевская на одной ножке подпрыгивает, а за вторую руками схватилась и то ли делает вид, что плачет, то ли действительно плачет. Он вскочил — и к ней.

— Ты, — кричит, — кукла на резинках! Чего ты ножки ставишь? Я ж тебя одним ногтем могу на стекле размазать!

Смотрю — он на полторы головы выше Нинки. Я классное полотенце скомкал в комок, а оно мокрое еще, хорошее, и — через парты в семиклассника! Голову он не успел убрать — полотенце так и шмякнулось! Он сначала даже не понял, а потом прямо взвыл, как серый волк. И ко мне. Через парты. Да только Нинка опять его сзади за ногу схватила. Он в парте и завяз. Обернулся, хотел ей дать, а она отскочила и стоит, не убегает. И нога у нее как будто прошла.

— Ну! — говорит семиклассник. — Сейчас я вам объясню!

А тут звонок. И в класс сразу наши повалили. Семиклассник с меня глаз не спускает:

— Я тебя, — говорит, — шуруп белобрысый, еще найду!

И — из класса. Чуть Евдокию Васильевну не сбил. А за ней Андрюшка проскальзывает, встрепанный весь, видно, его изловили все же. Пишет мне на уроке записку: «Надо убегать — бить нас придут!»

Но убежать не удалось. Евдокия Васильевна задержала нас после звонка, а как только она вышла, в класс сразу же ворвались семиклассники — уже не только те, что стояли в треуголках, — и нас с Андреем уволокли к себе. Прямо татаро-монгольское иго! Нинка Томашевская бежала рядом и ножки им подставляла, и еще кое-кто с ней — но не дружно. Не отбили нас. А потом Нинку кто-то из семиклассников назвал «невестой», она и отстала. А нас затащили в седьмой «а».

— Что мы с ними сделаем? — говорят. — Может, в шкаф их посадим? Или по десять горячих?

— Давайте, — говорит один (самый, кстати, маленький из семиклассников, меньше даже Андрюшки), — давайте мы им за шиворот чернил нальем…

Маленькие всегда самые вредные, это даже по зоологии известно.

Чернил не налили, побоялись, но воды все же налили. Пятеро держали, шестой лил. По полкружки.

— По шейному желобочку, — говорит, — по шейному желобочку… Чтобы шейку держали чистой и чтобы к старшим не задирались…

Вышли мы от семиклассников, идем как-то негордо, ноги сдвигать не хочется.

— Протекло, — сообщает Андрюшка. — А у тебя?

Что тут спрашивать! Мне меньше, чем ему налили, что ли? Мокнет все, липнет. До самых подколенок.

— Знаешь, — говорит Андрюшка, — давай-ка урок промотаем. Лучше нам сейчас в класс не ходить. Пойдем над физкультурным залом на батарее подсохнем…

Пошли. Сели. Слышу — пар стал подниматься.

— Отомстить надо, — говорит Андрей.

А я тоже только об этом и думаю. За что они нас так? За тряпку, что я этому барсуку в нос кинул? Так он еще не того стоил. Может, мы с Томашевской дружим — откуда он знает? Я до того распалился, что мне и правда стало казаться, будто я к Томашевской не так отношусь, как к другим девчонкам. Я бы, может, об этом даже серьезно подумал, если бы она все время нарочно при мне не причесывалась. Чуть я к ней поближе подойду, она сразу вынимает гребенку и начинает волосы чесать. А они у нее густущие, так и трещат.

— Ты, — говорю, — как электростанция!

— А умней, Митенька, ничего не можешь придумать?

Зачем придумывать? Все девчонки одинаковые — воображают, что мы только о них и думаем.

— Отомстить надо, — говорю я Андрею, — только как?

— Они сегодня после школы опять в футбол будут играть, — говорит он.

— В тили-били, — поправляю.

Тили-били — это вроде футбола, но в одни ворота.

— Надо им как-нибудь помочь, — говорит Андрей. — Ты как, сушишься?

— Сушусь. А ты?

— И я. Сушеный скоро буду. Ну, так что придумаем-то?

— Мяч, — говорю, — надо куда-нибудь забить.

— Мяч… — говорит Андрюшка, — это мысль… Не… Мы забьем, а они достанут! Нет, не годится.

— А так, чтобы не достали?

— А как это сделать?

Как? Мы сидели, сушились и думали. И придумали.

За отсутствие на уроке нам, понятно, влепили по замечанию, и Нина мне сделала сочувствующие глаза, но уже не до нее было, я все думал, где достать длинную бечевку. Андрюшка, наверно, тоже думал об этом, мы с ним еще на географии чуть не схлопотали по замечанию, но обошлось, потому что урок был последний и географичка куда-то торопилась. Как учителя торопятся — одно удовольствие наблюдать, они тебя с полуслова понимают, не то что в начале урока.

— Придумал, — сказал Андрей, когда урок кончился. — У девчонок в том шкафу, где рукоделие, есть толстые нитки.

— Не выдержат, — сказал я.

— Еще как выдержат. У них там сороковой есть размер — это тонкие, и десятка — толстые. Я на десятке змея запускал, и портфель, правда, без книг, с балкона вниз передавал. Выдержит. Но вообще-то можно и вдвое взять нитку.

Окна нашего класса выходили на школьный двор. Во дворе после уроков семиклассники играли в тили-били.

План был такой: я добываю от нашего класса ключ, запираюсь в классе и вывешиваю из форточки длинную нитку. Андрюшка внизу привязывает к нитке авоську (авоська у него всегда лежала в портфеле, чтобы он за хлебом из школы заходил) — и ждет. Как только в игре случится удобный момент и мяч выбьют на аут около Андрюшки, он хватает его и пихает в авоську, а я авоську поднимаю.

За Андрюшкой гнаться долго не будут, потому что мяч-то все же не у него, а на виду. Кроме того, чтобы Андрюшке легче было убегать, портфель его на время операции доверяется Томашевской, которая стоит тут же, за углом школы. Я вытаскиваю нитку, пока мяч не повиснет около нашего окна, заматываю нитку за оконную задвижку и либо успеваю убежать, либо остаюсь в запертом классе, потому что семиклассники, конечно, в школу ворвутся. О том, как вернуть ключ на место в учительскую, мы пока не думали.

План Нине очень понравился. Она сказала, что если мы сделаем, что задумали, то семиклассники будут опозорены.

— Мы тоже так думаем, — сказал Андрюшка.

— А может, я буду внизу? — спросил я.

— Нет, — сказала Нина. — Ты, Митя, будешь наверху, это опасней.

— Это почему же опасней? — спросил Андрей.

— Так уж. Опасней.

— Мне тоже могут накостылять, — сказал Андрей.

— Могут. Еще как могут, только ты бегаешь быстро… А тебе точно накостыляют, — шепнула она тихонько мне, когда Андрей привязывал сетку к нитке. И глаза ее снова стали большими и круглыми. Не нравилось мне это.

Ключ я добыл довольно легко. Я вошел в учительскую, будто за мелом, хотя уроки уже кончились, но завуч в это время распекал каких-то малышей и внимания на меня не обратил, только кивнул. Наш ключ лежал на столе, покрытом сукном, среди других ключей, я сгреб его незаметно и еще, поискав для виду мел, сказал, что найти не могу.

— Значит, у тети Маши возьми, из кладовой, — посоветовал завуч.

— Хорошо, — сказал я и побежал в класс.

Семиклассники уже сложили кучей свои пальто на скамейку и, съежившись от мороза, спорили, кому с кем играть. Мяч у них был хороший — это и отсюда, с третьего этажа, было видно.

Андрюшка с Ниной прошли мимо семиклассников и посмотрели вверх на мое окно. Я им помахал рукой. Они мне тоже помахали. Нина взяла у Андрюшки портфель и отошла подальше.

Андрей стал подходить прямо под окно, мне уже было его не видно, и я решил, что надо окно раскрыть. Оно у нас на зиму не заклеивалось, чтобы быстро проветривать. Я открыл раму и лег животом на подоконник. Стало холодно, но зато все видно. Нитку я держал в руках. Снизу к нитке уже подходили малыши и даже подергивали, но Андрей стоял рядом и малышей отгонял. Авоська лежала на земле, чтобы было не так заметно.