Наум Ципис - Немец

Наум Ципис

Немец

Вагон цепляли то к одному составу, то к другому, то совсем отцепляли и сутками держали в тупиках. Никто не знал, когда поезд пойдет и сколько будет стоять, паровоз гудел, эшелон трогался, и отец несколько раз бежал вдогонку, мать вскрикивала и закрывала лицо руками, когда он повисал на железной скобе закопченного, изрисованного пульмана. Однажды отец чуть было не отстал: эшелон двинулся без гудка, и свалилась на землю деревянная приставная лесенка. Отец спрыгнул и побежал назад, потом еле догнал вагон и забросил в него лесенку, но сам не успел схватиться за скобу. На этот раз их пульман был последним, и нельзя было запрыгнуть в другой, чтобы перебраться к себе на стоянке, и мать, выгнувшись из двери, кричала: «Николай! Господи! Как же теперь, Николай!», и Витька тоже высовывался и кричал: «Папка-а-а!» Поезд вдруг резко затормозил, залязгал буферами, мать удержалась на ногах, а Витька грохнулся на пол и, потирая лоб, улыбался, глядя, как забирается в вагон взмыленный отец. «Повезло, повезло», — повторял отец, а потом ходил в голову эшелона смотреть, отчего случилась остановка, и, вернувшись, рассказывал, что отрезало ноги человеку. Витька представил человека, лежащего на рельсах с отхваченными выше колен ногами, и ближе придвинулся к теплившейся посередь вагона колченогой времянке.

Повсюду были следы недавней войны — калеки, нищие, изувеченные вагоны под косогорами, разбомбленные, изуродованные вокзалы. Когда цепляли к эшелонам с демобилизованными, то ехали весело — в каждом вагоне наяривала гармошка и топотали сапоги под лихие ядреные частушки про Гитлера. На стоянках Витька раза два ходил с отцом поглазеть, как плясали возле теплушек звенящие медалями солдаты, а мать со своей негнущейся ногой оставалась и нервничала, ожидая, потому что случалось всякое, когда бродила в людях водка — бывали и ножевые драки.

Витька замечал, что веселье возле теплушек было не всеобщее, одни солдаты веселились, а другие смотрели на них, сидя или стоя с сосредоточенными лицами. Такие были добрее, чем певцы и плясуны, они гладили Витьку по голове, спрашивали, как его зовут, угощали, а один даже подарил невиданный фрукт — мандарин.

Сидел поодаль сумрачный, чистил мандарин финочкой — тщательно снимал белые волоконца, а Витька неотрывно смотрел на эту невидаль, и поскольку в вагоне с ним была только одна книжка — потрепанная география, — представлял мандарин маленьким, как шарик на резинке, земным глобусом с меридианами, и будто солдат очищал эту крохотную землю от налипшего на нее мусора. Очистив мандарин, солдат увидел Витьку и протянул ему фрукт. «На, бери, — сказал он, — а на ножичек не посматривай, брат, не дам — память». Витьке не до ножа было, он схватил мандарин, даже спасибо забыл сказать, и потом долго помнил дольки необыкновенного вкуса, тающие на языке.

В Ригу приехали ранним морозным утром и еще целый день жили в вагоне, пока отец ходил в город искать своего начальника, прибывшего раньше. Воротился отец под вечер, сказал, что с квартирой в порядке и, помявшись, добавил:

— Только это… немец пока что с нами будет жить.

Витька вылупил глаза, а мать удивленно спросила:

— Мелешь-то хоть что? Какой там еще немец?

— Самый обыкновенный немец, — сердито сказал отец. — Старый, с руками и ногами.

— Не буду я жить с немцем! — крикнул Витька. — С фашистом жить — вот еще!

— Обожди пищать-то! — остановила Витьку мать. — Ты, Николай, толком, что ль, объяснить не можешь? Немец этот нам по кой? Неужто так делатца?

— Делатца, делатца! Деревня матушка! — передразнил отец. Он всю жизнь жил хоть и в маленьком, по городке, а ее взял из деревни и постоянно об этом напоминал.

— Хорошо и такая квартира досталась — разобрано все уж. Я ведь не начальник какой. А немец не навсегда же! Временный жилец.

— Да откуда он взялся, временный-то?

— Чего взялся? Там он и жил. Сын с семьей драпанул от наших, а деда кинул. Может, места не хватало, может, квартиру оставил сторожить. Хотя вещи почти все забрали. Кто их, гадюк, разберет. Соседи кто чего говорят, а сам он по-русски ни бэ ни мэ. Даже мычит и то как-то по-своему.

— Я его отравлю, вот увидите, — пообещал Витька.

— Ладно тебе! — досадливо сказал отец и повернулся к матери. — А ты, Клавдия, чем про немца беспокоиться, вещи лучше начинай складывать. Завтра утром машина придет. А немец не засидится. Домоуправша сказала, что его не сегодня завтра в богадельню заберут, порядок как только наладится.

Ночью Витька спал плохо, ворочался под латаным одеялом возле остывающей печурки и представлял, как расправляется с немцем — входит в новую квартиру с раздобытым где-нибудь автоматом и говорит суровым голосом: «За все, что натворил ты, фашист, на нашей земле, за Петьку и Алешку, братьев моих — вот тебе!» И нажимал на спусковой крючок.

Машина пришла рано утром, отец погрузил часть вещей, остальное шофер обещал взять вторым рейсом, но к полудню отец пришел пешком, ругал шофера, что тот договорился сразу с десятерыми. Потом целый день он возил оставшиеся вещи частями на трамвае, а Витька с матерью ждали на станции, у вагона. С последними вещами поехали все вместе. Витька впервые ехал в трамвае — красном, дребезжащем, полуоткрытом вагончике с кондуктором, покрикивающим на двух языках. Улицы города были ровно устланы шлифованными продолговатыми камнями, дома все какие-то островерхие, на их крутых крышах не удержишься, многие церкви без куполов, похожие издалека на очиненные карандаши. Северный городок, откуда они приехали, был мал, но богат церквами, однако такой странной церкви в нем не было ни одной. От трамвайной остановки шли пешком целый квартал по улице с непонятными вывесками на домах, и мать, выбрасывая вперед негнущуюся ногу и нагоняя ее здоровой, ругала отца, что он несется как угорелый. Витька тоже еле поспевал за отцом, нес коробку с патефонными пластинками и, хотя с интересом смотрел по сторонам, все время держал в памяти, что вот сейчас увидит живого немца, фашиста, который будет — позор-то какой! — жить с ними в одной квартире.

Дом, к которому они шли, оказался старым, трехэтажным, с облупленной штукатуркой, тяжелой, гулко хлопающей дверью и длинным неосвещенным коридором.

— Этаж-то какой? — спросила мать.

— Третий, — виновато сказал отец. — Но ты, Клавдия, не огорчайся. А если бы пятый или шестой достался, тогда как бы?

Мать не ответила и стала тяжело подниматься по лестнице.

Отец отпер дверь, они вошли в большой коридор. Комната была открыта, и Витька увидел немца. Немец поднялся со стула, шаркающей походкой двинулся навстречу. Он был совсем старый, со спутанными седыми волосами и поросшими седой щетиной впалыми щеками, с морщинистым лбом и слезящимися серыми глазами. На нем был помятый, в пятнах, темный пиджак, светлые, тоже все в пятнах, брюки и войлочные туфли. Как-то странно хихикнув, он протянул к Витькиной голове большую руку со скрюченными пальцами. Витька шарахнулся в сторону. Старик жалобно посмотрел на него и что-то сказал.

— Не понимаем мы по-вашенски, — проворчал отец. — Так что, вишь ли, не собеседники мы тебе.

Старик покивал, что-то еще проговорил и вошел обратно в комнату.

— Еще придушит ночью, — опасливо сказала мать. — От них всего дождешься.

— Ну уж так и придушит, — сердито сказал отец. — У него и силы-то никакой в руках нет.

— Пристукнуть чем-нибудь силы хватит, — заметил Витька.

— Ну ты вот что, — сказал отец, — давай маршируй на улицу, с пацанами познакомься, поосмотрись, нечего тебе тут делать — мы уборку начнем, а к ужину кликнем. От тебя все равно пользы с гулькин нос — один беспорядок.

Во дворе сидел на сложенных столбиком кирпичах белобрысый мальчишка и поплевывал из бузиновой трубочки в мишень, нарисованную мелом на сарае. Он уже наловчился, и почти все ягоды точно попадали в цель. Возле кирпичей лежало много других трубочек разной длины, мальчишка брал то одну, то другую, соблюдая ему одному понятную последовательность.

— Ты чего из разных? — спросил Витька.

— Чемпионскую выбираю, — объяснил мальчишка.

— Это зачем?

— Чтобы оставить себе. Остальные выброшу.

— Выбрасывать-то чего? Отдай мне.

— Бери — не жалко. Я знаю, где еще растет…

— Ты местный или приехал?

— Приехал, из Сибири. Отец у меня был местным. Мы — латыши.

— А у нас в квартире немец живет, — сказал Витька.

— Нашел, чем хвастаться, — усмехнулся мальчишка.

— Кто хвастается? Я думаю, что его надо отравить, — сказал Витька. — Они наших сколько поубивали. У меня двоих братьев на фронте убили.

— Это просто, — сказал мальчишка. — Подсыпать в суп той штуки, которой крыс и тараканов травят, ему и капут.

— Поможешь достать?

— Можно, ему много не надо. Старик. Я его видел.