Нина Раковская - Мальчик из Ленинграда Страница 10

— Ты к дяде приехал? И адрес его помнишь?

— Конечно, помню! Дом пять, улица Янги-Хайят…

Военный снова пристально оглядел мой грязный ватник, рваную ушанку.

— А ну-ка, покажи свои справки, — приказал он.

Я понял, что он не особенно верит мне. Торжественно вынул билет до Коканда, справку, по которой хлеб получал. Школьный мой билет остался в куртке, у картавого… Военный посмотрел справку, отдал её мне и сказал:

— А на базаре тебе делать нечего! Пойдём, я тебя до улицы Янги-Хайят доведу. А то вон в какие истории попадаешь. Испугается инженер Семёнов, когда тебя в таком виде встретит!

Мне стало стыдно, что я столько на базаре проболтался. Но оправдываться я не стал. Мы пересекли площадь. На углу военный показал мне башню с балконом вокруг самой крыши и спросил:

— Мечеть видишь?

Башню с балконом я видел.

— Там, за углом, улица Янги-Хайят начинается. Понял?

Я было бросился бежать, но военный опять остановил меня:

— Только не задерживайся. И никуда не сворачивай. Я тут постою, посмотрю на тебя…

Эвакуированные

Я простился с военным и побежал к мечети не оглядываясь. На первом перекрёстке прочёл надпись: «Янги-Хайят». Уф! Наконец я добрался до неё! Я даже несколько раз перечёл название улицы, не веря своим глазам. Вот она, улица, которую я себе столько раз рисовал в воображении.

Она мне показалась именно такой, как я думал. Солнечная, зелёная, широкая. С одноэтажными красивыми белыми домами. Я на всю жизнь запомню, как шёл по ней. В душе у меня всё замирало от необыкновенного счастья… Хоть я ещё не взрослый, но и молокососом себя не считаю: вполне самостоятельный человек. Когда жил в Ленинграде, хотел объехать весь мир, всю жизнь путешествовать. А сейчас сам себя не узнавал. Думаю: дудки, теперь меня из дома долго никуда не вытянешь. Три дня на улицу не покажусь. Улягусь на диван с книгой… Сяду за стол, буду дяде Жене и тёте Соне описывать все свои приключения…

А они? И тут я невероятно возгордился. А всё-таки я герой. Скажете, не герой? Через всю страну колесил. Дядя Женя, наверное, сам скажет: «Молодец наш Юлька! Один добрался!» А я ему скажу… И увидел серый дом с красивыми колоннами. На доме висела крупная чёрная цифра «5».

Я взошёл на крыльцо по каменным ступеням и постучал.

Никогда я не думал, что в эту последнюю минуту буду так волноваться. Меня даже знобить начало. Но мне не открывали. Я подождал ещё немного и постучал сильнее. Тогда дверь открылась. На пороге появилась незнакомая высокая худенькая девушка. Она была хорошенькая, хотя курносая, со светлыми волосами. Губы и ногти у неё были очень красные — накрашенные.

— Инженер Семёнов тут живёт? — спросил я.

— Уехал! — ответила девушка с накрашенными губами. Она хотела уже захлопнуть дверь, но тут же ласково спросила: — Тебе хлебца дать?

Сердце у меня быстро-быстро заколотилось. Куда он уехал?

— Не надо, — сказал я тревожно. — А тётя Соня, Семёнова, тут?

— Нет, — ответила девушка, — она теперь в Баку живёт. Когда инженера Семёнова взяли в армию, она к родителям в Баку уехала. А ты зачем пришёл? — спросила она участливо.

Я совсем растерялся.

— Я приехал. Из Ленинграда. Я племянник.

Девушка всплеснула руками:

— Я ведь тоже ленинградская, эвакуированная!

Она подумала и прибавила:

— Бедненький!.. Что ты теперь делать будешь?

Я молчал. В глазах у меня ещё от базара рябило: красные мушки плыли перед глазами. Неужели дядя Женя уехал? Неужели это правда?

— Не знаю, что мне делать, — сказал я растерянно. — В Ленинград уеду!

— В Ленинград нас, эвакуированных, теперь не скоро пустят! — сказала девушка. — Теперь ездить вообще нельзя. Поезда нужны для армии, для всяких важных грузов. И потом, нужен пропуск. А кто без разрешения ездит, того обратно возвращают.

— Всех? — спросил — я.

Она кивнула головой. Постояла и предложила:

— Войди!

Я вошёл за девушкой в тёмную прихожую. Девушка открыла вторую дверь, и я будто в оранжерею попал. Около большого окна стояли кадки с пальмами и такими крупными растениями, что зелёные ветки доставали до потолка. Ни у кого ещё я не видал такой красоты в комнатах!

— Погоди, — сказала девушка и вышла за дверь.

Я стал оглядывать стены, на них висели портреты. «Да это мой папа и дядя Женя! — обрадовался я. — Мальчиками. На крылечке бабушкиного дома.

В Поволжье. У нас такая же карточка в Ленинграде осталась». Я подошел поближе к стене. На другой карточке уже мы втроем. В Гатчине, в пионерлагере, снимались. Удивительно как! Нет, правда ли дядя Женя уехал? А если бы он здесь был, как мне хорошо бы жилось в Коканде!

Девушка вернулась в комнату и велела мне сесть к столу. Она поставила на стол кружку чая и тарелку. На тарелке лежали хлеб и маленькая конфетка — подушечка.

— Видите, — показал я, — это мы на карточке: папа, мама и я. Папу в финскую войну убили. А мама сейчас на фронте… А вы тут писем от неё не получали? — вспомнил я. — Мама обязательно должна сюда письмо прислать. Может, оно уже пришло?

Девушка молча покачала головой. Я сел к столу. Во рту у меня было сухо, в груди жарко. Голова болела. Я взял кружку, стал пить чай большими глотками и выпил залпом.

Девушка взяла кружку со стола, но второй мне не предложила. Не глядя на меня, она стряхнула со скатерти крошки, вышла, вернулась с половой щёткой и стала подметать пол. Потом принялась двигать кадки с цветами. Она сделалась какая-то другая, сердитая. Видно, ей хотелось, чтобы я поскорее ушёл. А я всё сидел за столом. Ноги у меня стали тяжёлые, как пудовые. Неужели я заболел? Что мне теперь делать?

— Знаешь что, — сказала девушка, — я сейчас…

Она поставила зеркало на стол, повязала на голову клетчатый платок, кончиками, как рожками, наперёд.

— Я сейчас ухожу, — сказала она, — мне надо обязательно уходить.

Я даже обрадовался, подумал — она меня оставит в дядином доме, я прилягу на диван, отдохну.

— А ты, — сказала мне девушка, — обязательно иди в гороно — в городской отдел народного образования. Там эвакуированных детей в детдома устраивают. Давай вместе пойдём, я тебе покажу, куда идти надо.

Я был в каком-то тумане. С трудом поднялся и пошёл за девушкой. Девушка вывела меня на улицу, что-то быстро объяснила и ушла в другую сторону. А я пошёл по улице снова к базару. Скоро я очутился около мечети, оглянулся и увидал, что девушка уже вернулась, стоит на крыльце, отпирает дверь. Потом она вошла в дом и захлопнула за собой дверь.

Значит, ей никуда не надо было уходить! Она всё это придумала. Ушла для вида, чтобы не оставлять меня в доме.

«Тоже хороша! — подумал я. — Вроде бабушкиных жильцов в Поволжье». Может быть, я всё-таки вернулся бы к ней. Но я вспомнил военного с рукой на перевязи. Мы с ним здесь расстались. Он обещал даже поглядеть мне вслед. Вот кто поможет мне. Обязательно поможет. Ведь он сказал: «Пошли ко мне в детдом». Это учитель, директор, наверное… Замечательный он. Он не похож на эту девушку. Сам позвал к себе. И я пойду к нему, сейчас отправлюсь. А устроюсь, напишу дяде Жене, тёте Соне, какие жильцы в их доме поселились… Но куда мне идти?

Я остановился на перекрёстке и стал припоминать улицу, которую назвал военный. Я ругал себя, злился, что не запомнил адреса детдома. И не мог вспомнить. Передо мной была базарная площадь с той же толпой, осликами у арыка. В толпе мелькали пилотки, шинели, гимнастёрки. Может, он ещё тут, военный?

Я пробрался к столам. Военного не было.

Теперь на столах я увидал глиняные горшки с молоком, похожие на чугуны, выдолбленные сухие тыквы с простоквашей. Голова у меня кружилась, очень хотелось пить. Горло болело. Сесть бы, прислониться к чему-нибудь…

Я не помню, как выбрался с площади.

Помню только, что сидел на крылечке и отдыхал. Я всё время хотел подняться и отправиться искать военного. Но голова болела всё сильнее, ноги не шли, глаза слипались…

Я поудобнее прислонился к холодной стене дома и закрыл глаза.

Наверное, я спал долго. Когда я проснулся, надо мной, наклонившись, стояла пожилая женщина в белом халате. На мостовой я увидал пролётку с белым чехлом на сиденье и рыжую лошадь.

Я посмотрел на женщину и опять закрыл глаза.

— Встать можешь? Попробуй! — сказала она ласково. — Повезу тебя в городскую больницу.

Она посадила меня на пролётку, и я опять уснул, откинув голову на жёсткую подушку. В полусне я слышал, как тряслась пролётка по камням мостовой. Как я очутился в больнице, не помню.

В больнице

Я болел три месяца, сразу корью и воспалением лёгких. Лежал я в углу, за круглой, из чёрной жести печкой, у самого окна, в палате для мужчин. Но в больнице я не скучал.

Ко мне за печку часто заглядывала больничная нянечка Галя. Гале было семнадцать лет. Она была, как я, эвакуированная. Она мне напоминала маму. У Гали тоже были гладкие чёрные волосы. И руки тёплые и мягкие. Лицо у Гали было круглое, как у панночки из «Майской ночи» Гоголя. Но Галя была не грустная, как панночка, а весёлая. Она рассказывала про Украину, про свою белую хатку с мальвами, братишку Петю. Она говорила, что её Петя похож на меня.