Геннадий Михасенко - Я дружу с Бабой-Ягой Страница 10

Вся заколдованность мигом разлетелась вместе с моими страхами, и я лихо поддал:

— Ура-а!..

— Ура-а! — поддержал Димка.

— Юнга Полыга, у тебя все еще нет настоящего прозвища? — спросил Филипп Андреевич.

— Не-ету!

— Сейчас придумаем! — Все головы исчезли и спустя некоторое время появились опять — Просим прощения — ничего не вышло!.. Волей разума прозвища не рождаются!..Прозвища — плоды импровизации!.. Зато Рэкс придумал рифмы: Полыга — ханыга — прощелыга!.. Но мы его побили!.. Передых!

Мы с Димкой враз, как подрубленные, плюхнулись на чурбак и склеились спинами. И сразу все во мне задрожало и загудело. К груди мгновенно прилипло, как горчичник, солнце. Перестав жевать, я закрыл глаза и словно растворился, словно дрожь, гудение и жжение — все это не во мне, а вокруг меня, а я, бесплотный, в уютной серединочке... Боясь свалиться, я открыл глаза. Плот, как магнит, успел притянуть к себе несколько бревен. Катер был уже близко, но чьи головы торчали над бортом, в фуражках и простоволосые, — пока не различалось. И что там, интересно, за Рэкс-пекс-кекс, умеющий так смачно рифмовать?,

— От имени пострадавших слово просит командир рабочего десанта Ухарь! — объявил Давлет.

— Тот! — напомнил Димка.

— Наверно! — отозвался я.

— Эй, вы, на плоту! — крикнул Ухарь. — Забортную воду не пить! Вас тут поджидает жидкая награда!

— Ого! — обрадовался Димка. — Поехали!

Но мы еще долго шлепали досками, прежде чем ткнулись в катер и нас затащили в каюту под тент. В морских фуражках были остролицый и долговязый капитан и Давлет, круглолицый коротышка, а простоволосыми — Ухарь и еще двое пацанов, один, ровесник Ухаря, а второй помладше года на два. В ровеснике я мигом почуял Рэкса — только он, с такими крохотно-злыми и напряженно-недопрорезанными глазками, мог зарифмовать меня с ханыгой и прощелыгой. Давлет познакомил нас. Так и вышло. А третьего звали Митькой. Левый глаз он сильно прищуривал, словно хотел походить глазами сразу на обоих своих друзей. А что они составляли одну компанию — я уловил мигом. Это и был рабочий десант, который спешил в лагерь, чтобы провернуть некоторые срочные работы к открытию. Но перед последним поворотом катер налетел на топляк, и заклинило вал. Куковать бы им тут до вечера, когда после работы сюда пригоняют на моторках рыбаки, если бы мы случайно не подвернулись.

— Смир-рно! — вдруг скомандовал Филипп Андреевич и взял под козырек. — За своевременную помощь рабочему десанту юнгам Полыге и Бабе-Яге объявляю благодарность!

— Служу Советскому Союзу! — отбухал Димка, а я, забыв слова, только подрявкивал.

— Вольно!.. Юнга Ухарь, выдать нашим спасителям награду из общественных припасов!

Ухарь достал из рюкзака две бутылки вишневого напитка и с ухмылкой вручил нам. Обалделые, мы откинулись на прохладные спинки сидений и давай пить, пить, пить...

— Ну, друзья, если вы каждый день будете так нам служить, то у меня не хватит благодарностей! — с одобрением проговорил Филипп Андреевич, снимая жаркую фуражку. — Придется на алюминиевом заводе медали заказывать! Как ты думаешь, Григорий Иванович? — спросил он капитана.

— Придется, — согласился тот.

— А мы за так служим, — сказал Димка.

— Вот за это «так» и награждают!

— Тогда лучше не медалями, а возьмите нас в юнги насовсем, — брякнул Димка, и душа моя замерла.

После разговора с физруком и с папой ни я, ни Димка не заводили об этом и речи, но по тому, как мы все больше втягивались в лагерную жизнь и как она нам все больше нравилась, я чувствовал, что продолжение того разговора зреет, потому что просто так теперь сдать пилотки и укатить домой мы не сможем.

И вот Димка выдал себя.

— А что, это идея! — Филипп Андреевич задумался, вобрал в рот свои мясистые губы и с пробочным хлопком отпустил их. — Как вы, ребята, считаете? — обратился он к пацанам, но те отчужденно промолчали.— Тогда вот что — включите-ка их в свой рабочий десант! — неожиданно предложил Давлет.— А там — как вы решите: да — да, нет — нет. Договорились?

Ухарь пожал плечами и вяло согласился:

— Давайте.

— А вы не против? — обернулся к нам Давлет.

— Нет, — растерянно сказал я.

— Ну и прекрасно! — снова оживился Давлет.

Для нас же ничего прекрасного в этом обороте не было — Ухарь припомнит нам и палки в колесе, и погнутые спицы, и Димкин удар головой в живот, и мой замах глиной — всю ту, позорную для него, сцену, а заодно припомнит и вот эти две бутылки вишневого напитка, который они, конечно, собирались выдуть сами. Что ж, не выйдет — так не выйдет, а ислы-ток — не убыток.

Решив с капитаном, что трех солидных человек плот верняком удержит, Давлет оставил Митьку, который был помладше и пощуплее, с нами для второго рейса, а Ухарю и Рэксу велел раздеваться. Разделся Филипп Андреевич и сам. В плавках он оказался еще ниже ростом и еще круглее. Каждый скатал одежду в плотный комок, затянул его ремнем, и команда спустилась на плот. Вода угрожающе хлюпала под самым настилом, выскакивая в щели и подмачивая пятки. Парни гоготали и по-собачьи дрыгали ногами, кособоча плот и еще сильнее заливая его. Давлет сел на чурбак с такой опаской, так стиснул на коленях свой узелок, с фуражкой поверх, и сам, как узелок, так весь сжался, что я понял — он опасается. Я хотел взбодрить его, как он взбадривал нас, но тут капитан, тоже, видно, понявший это, кивнул на висевший возле рубки спасательный круг и спросил Филиппа Андреевича :

— Может, прихватишь?

— Ни-ни! — нахмурился тот.— Ну, братва, готова?

— Готова! — гаркнули парни.

— Филипп Андреевич, нате серу! — внезапно вырвалось у меня.

— Серу?.. Зачем?

— Она от покойников помогает!

— От покойников? — бледнея, переспросил Давлет. — То есть как, от каких покойников?

— От всяких: кого утопили, кто сам утонул, а кто может утонуть, — разъяснил Димка.

— Это что, научно?

— Да-а! — заверил Димка. — Нате и мою.

— Хм! Ну, давайте, если научно! — с деланной веселостью согласился Давлет, косясь в глубину.

Разделив серу между членами экипажа, Филипп Андреевич раза три-четыре жевнул с осторожностью,, потом замолол вовсю, нахлобучил по самые глаза морскую фуражку и, подбоченившись, как пират на бочонке рома, скомандовал:

— Полный вперед!

7

На отутюженной глади залива то там, то тут стала вспыхивать рябь — нарождался ветерок, который как будто еще и не знал куда ему дуть, однако вскоре катер вместе с осадившими его бревнами заметно потянуло вдоль залива в сторону лагеря. И к тому времени, когда Рэкс, измученный и злой, пригнал плот назад, мы были прямо против мыса, раза в два ближе к берегу, чем прежде, да и лагерь уже завиднелся, с полускрытыми в зелени каркасами палаток, с черной проплешиной футбольного поля и с дебаркадером.

— Уф! — выдохнул Рэкс, бросая доску и мотая кистями. — Из-за вас, локшадины!

— И мы пыхтели, — напомнил Димка.

— Вы! Вы награду получили, а я что? Куда? — рявкнул он на меня, видя, что я готовлюсь спрыгнуть на плот. — Невежа Полыга-ханыга-прощелыга! Будьте джентельменами! Сначала женщины и дети! Митька, давай сюда рюкзак с харчами! Да, Григорий Иванович, возьмите там булку хлеба и банку консервов — Давлет наказал.

— Обойдусь, — с улыбкой отмахнулся Григорий Иванович. — Скорей вызволят, а то будут думать, что я тут с хлебом а консервами, и пойдет волынка. Так и передайте Филиппу Андреевичу, что, мол, дядя Гриша объявил голодовку.

Капитан помог нам погрузиться и без лишних слов шмякнул на мокрый настил спасательный круг, потому что вода заплескалась под досками с не меньшей угрозой, чем у первого экипажа, а серы, помогающей от покойников, у нас больше не было. Рэкс с рюкзаком на коленях занял чурбак, Митька уселся впереди на спасательный круг, грести пришлось нам.

Только первые взмахи мы сделали энергично, а затем как-то сразу в натруженных мышцах возникло отупение и немощь, руки стали ватными, и перегруженный плот задвигался еле-еле. Дважды подхлестнув нас окриком «газу» и не ощутив пользы, Рэкс заполошно объявил:

— Стоп, машина, кочегар лопнул! Обед! Ну-ка, локшадин! — толкнул он ногой в спину Митьку, Митька вскочил, Рэкс пяткой подтянул к себе спасательный круг, опустил на него рюкзак и дернул бечевку горловины. — Оставаться на местах, я подам. — Он извлек из рюкзака большой золотистый батон в косых пухлых насечках, разломил его по насечкам на четыре части и обе горбушки отдал нам с Димкой. — Хлеб и вода — солдатская еда! — От одной середки откусил сам, а вторую пронес над протянутой Митькиной рукой и снова пихнул в рюкзак.— А ты пробьешься!

— Ну, Рэкс! — притворно хмыкнул Митька.

— Получишь, когда заработаешь. А то хитер! Я напахался, мальцы вкалывают, а он — хоть бы хны.

Митька отдернул руку, глаза его, расширившись, вспыхнули, он отвернулся и фыркнул: