Ирина Стрелкова - ЧЁТ И НЕЧЕТ (полный текст) Страница 10

Тут его и засекла Серафима Гавриловна:

- Садвакасов! Что-то ты там разговорился с интересной соседкой. Иди-ка к доске. Есть хитрая задачка - все лето тебя дожидалась.

Еркин вскочил словно ошпаренный.

Из школы за Машей увязался рыжий Акатов. Сама виновата: могла уехать на автобусе, как все ученики из городка, но вздумала пройтись пешком. С Садвакасова, что ли, собезьянничала? Теперь вот отдувайся.

- Понимаешь, тебе одной гулять опасно! - посмеивался Акатов. - Пустыня! Муюн-кум! Тут хищные верблюды водятся. Могут напасть на беззащитную иностранку.

- Отстань, - просит Маша, но безуспешно.

- Польщен вашему вниманию! - кривляется Акатов. - Нет, не так… Польщен вашего внимания… Скажи, пожалуйста, какой тут нужен падеж? Родительный или творительный?

Маша не отвечает. Рыжий не хуже ее знает русский язык.

- Хочешь, я тебе свою тайну открою? У нас в степи говорят: тайну можно многим доверить, но сохранит ее только один. Вдруг ты и есть этот человек?

У Нурлана Акатова в самом деле завелась одна скверная тайна, про нее он не сказал даже Кольке. Тем более не расскажет этой девчонке из городка. Просто захотелось под смешок безопасно разболтать, распылить свою тяжесть.

Они миновали переезд. Полосатый столб, на нем приколочены дощечки: «Берегись поезда» - «Поездан сактан».

Показался крайний дом военного городка. В городках окна глазастые. Кто-то уже видит: восьмиклассница возвращается из школы - в первый же день! - не одна, с провожатым. С мальчишкой! Вот они, нынешние детки. Что скажет Мария Семеновна? «Берегись, Маша» - «Маша, сактан».

За спиной визгнули тормоза: зеленый военный «газик», дверцу распахивает лейтенант Рябов.

- Маша, вы домой?

Возмутительный вопрос! Куда еще она может идти в этот час со школьным портфелем?

- Здравия желаем! - нахально откозырнул Рябову непрошеный провожатый. - Разрешите доложить? Назначен сопровождать иностранную леди. Несу, так сказать, конвойную службу. Замечания будут?

- Вольно! - засмеялся Рябов.

- Иными словами, можете убираться? - прищурился Акатов. - Что прикажете, леди, передать Коле Кудайбергенову, моему лучшему другу? Я вернусь, а он меня взволнованно спросит: «Маша что-нибудь велела передать?»

- Не смущайтесь, - сказал Рябов. - Это же Акатов. Человек известный. Артист.

- Я не смущаюсь! - буркнула она.

- Что ж, поехали. - Рябов пропустил Машу на заднее сиденье «газика». - На Акатова не обижайтесь. Он любит дразнить, разыгрывать. Ребята прозвали его Ржавым Гвоздем. Наверное, не только за цвет волос, за характер тоже.

Рябов довез Машу до въезда в жилой городок, а сам покатил дальше - в километре видны зеленые ворота с красными звездами на обеих створках.

Дома Витя разгуливал в мамином, до пят, байковом халате.

- Ты чего так вырядился?

- Удобная одежда. - Витя подобрал полы, повернулся перед ней. - Свободная. Не жарко в халате, если жара. Если холод - греет. Традиционный наряд жителя пустыни. Проверено веками.

- Тебе все игрушки! Играешь, играешь… Когда ты начнешь серьезно относиться к жизни? - голосом старшей говорит Маша.

Здешних ребят Рябов знает хорошо. В части он считается вроде ответственного за шефство над школой. Под его начальством приезжают солдаты на школьные вечера, на матчи со старшеклассниками. По пути, в автобусе, Рябов напоминает Муромцеву: «Только без драк. Понятно?» Володя Муромцев - москвич, из интеллигентной семьи - слушает наставления с корректной улыбкой, отвечает туманно: «Наши первыми не полезут, но навряд ли обойдется…» Рябов и сам понимает: навряд ли… Часть многое делает для школы, стадион помогли оборудовать; Лева Кочарян, мастер на все руки, печи переложил. Недавно в городке аквариумы появились - школе рыбок дали на развод. Но все налаженные шефские отношения летят к чертям, стоит на школьном вечере кому-то на кого-то неосторожно поглядеть: тому же Кочаряну на Амину из десятого «А», пышную девушку монгольского типа с крепким румянцем на скулах. У Амины поклонник - здоровенный десятиклассник Исабек. Майор Коротун возмущается: «Ненормальные отношения с местным населением». Зато директор школы Ахметов посмеивается: «Какие ненормальные? Молодость!»

Рябову симпатичен грузный, медлительный директор.

Канапия Ахметович родился и вырос здесь, в Чупчи. За год до войны он закончил десять классов и поехал в Ленинград, в педагогический институт. Оттуда ушел на фронт.

Однажды он рассказывал Рябову, как его часть отступала с боями через южные области России - по степи, почти такой же, как казахская степь, только покороче под Воронежем степной простор. Там, в степи, колонну солдат нагнала «эмка», и сидевший рядом с шофером дивизионный комиссар приказал Ахметову: «Садитесь, покажете, как ехать». Он сел позади, рядом с молчаливым адъютантом. Дивизионный комиссар, полуобернувшись, расспрашивал Ахметова, кто он и откуда родом. Ахметов рассказывал про казахскую степь, про то, как в детстве пас овец, как закончил в поселке школу и поступил в институт.

«Пасли с отцом овец, а после поступили в институт?» - не поверил комиссар.

И тут Ахметов понял: никакой это не комиссар! Это немец-диверсант! Чего бы комиссару удивляться, что сын пастуха учился в институте.

Удивиться мог только чужой. Русский язык знает, а этого не знает -не жил в нашей стране. А двое с ним наверняка и русского не знают, вот отчего молчат.

Как только он понял все, тут же и диверсант почуял, что раскрыт. Счет пошел на секунды: кто опередит. А шофер гнал «эмку», ни о чем не догадываясь. На счастье Ахметова, машина влетела в пыльный городишко, запруженный повозками. Ахметов рванул дверцу и вывалился из машины. Но пока очухался - диверсантов и след простыл. Только приметы их записали - там, где полагается. Этот случай и привел Ахметова в отчаянные десантные войска. Он приземлялся с парашютом в Польше и Словакии, видел разную жизнь. Вспоминая чужого, который так чисто говорил по-русски, Ахметов думал: почему же, посылая на опасное дело, диверсанта не предупредили, что он может на советской земле встречать людей, которые родились в юрте, в курной избе и стали учеными, артистами, директорами. Всему нашему чужого научили, а такого знания не дали, не захотели открыть.

В тот день директор школы пригласил шефа из городка по делу малоприятному.

- Наша родная милиция недавно посетила школу, - отпыхиваясь, выкладывал Канапия Ахметович. - Участковый Букашев, вы его знаете. Поступили сигналы, что появился перекупщик смушек. С ним видели какого-то мальчишку. Букашев считает, что, возможно, из нашей школы.

- Каракуль? - Рябов покрутил головой. - Дело серьезное. Букашев про кого-нибудь из ребят у вас особо спрашивал?

- Как всегда, про Мазитова из пятого «Б». Про Акатова из восьмого «Б»…

- Насчет Акатова - чепуха. Талантливый мальчишка. На прошлом вечере пел что-то свое. Прирожденный артист.

- Я помню его деда, акына Садыка. Не первой руки акын, но, случалось, выступал на больших айтысах, вместе с Джамбулом, с Нурпейсом Байганиным… Они - орлы, а он - крикливая лягушка. По-нынешнему сказать: не стеснялся подхалтурить. По пирам с домброй таскался… - Директор говорил все медленнее, неохотнее. - Вы, наверное, осудите меня, но я, вопреки своим учительским обязанностям, не беспристрастен к своим ученикам, не даю каждому в своем сердце места поровну. В уме - да, но в сердце - нет. Вы знаете младшего сына Мусеке?

- Еркина? Я с ним не раз в шахматы сражался, в тогыз-кумалак. Умный парень.

- У казахов есть такая похвала человеку: «журекты». Это значит «львиное сердце». Львиное сердце мы противопоставляем волчьему, ненасытному. Журекты! Такой человек не идет как собака за чужим караваном. Он сам поворачивает коня на истинный путь. Он бывает послушен, но только тому, что справедливо, хотя нелегка ему такая покорность. И он не покоряется ничему, что не выдерживает испытания разумом. - Директор шумно отдышался. - А ваш любимец Акатов - легкий человек. Все, что он делает, не серьезно. Если добивается успеха - легкий успех. Проступок совершит - легко отделается.

Во время этого разговора пришла Серафима Гавриловна. Она относится к лейтенанту как к вчерашнему школьнику. Не раз по просьбе солдат Рябов уговаривал Серафиму Гавриловну отменить контрольные в десятых классах наутро после бала, но она стоит на своем: «Всю жизнь назначаю после школьных вечеров контрольные. После вечеров нельзя давать новый материал - мысли не тем заняты». Лейтенант возмущался: «Это живодерство», - но безуспешно. С Серафимой Гавриловной ему никогда не договориться.

- Я сказал лейтенанту насчет каракуля, - сообщил ей директор. - Из разговора с Геннадием Васильевичем кое-что прояснилось.

- Мазитов? - спросила она, очень желая подтверждения.

- Возможно. Однако Геннадий Васильевич считает, что надо поискать кого-нибудь потрусливей, помягче…

Рябов удивился: разве он это говорил?