Моника Хьюз - История с танцем призраков Страница 10

Из того, что пел прадедушка, Том почти ничего не понял, но разобрал слова молитвы: «Да будет Том сильным в своем ночном бдении, да встретит мужественно нападение ночных странников. Пусть прежние хранители укладки защитят Тома, пусть никакой голодный странствующий дух не похитит душу из его тела, пока он будет ждать появления своего истинного духа».

После песий и молитвы наступила пауза, потом снова песня и молитва, еще и еще, и вот закончились седьмая песня и седьмая молитва. Старый вождь, разминая затекшие ноги, поднялся, его примеру последовали остальные. И снова запел он, сгибая колени, подпрыгивая и приседая. Тому вспомнилась легенда о Сгустке Крови, который пел и подпрыгивал во чреве Ветродуя, а потом всадил спрятанный в волосах нож в сердце ничего не подозревавшего чудища. Наверное, их перья — это и есть нож Сгустка Крови.

Прадедушка повернулся на запад, и снова — пение и танец с приседаниями. Потом то же самое в северную сторону, в восточную. Он пел, а все в шалаше повторяли его движения.

Танец закончился. Старый вождь сел на корточки у алтаря и снова повернулся к югу. В руках человека у входа оказалось блюдо из березовой коры, он передал его вождю Лайтфуту. Блюдо пустили по кругу, и каждый взял горсточку лежавших на нем диких ягод. Вытянув руки, все помолились, потом каждый передал по ягодке вождю, тот возложил их на алтарь. Остальные ягоды они в молчании съели.

Принесли горшок с супом из бычьего языка, и вождь разлил его по мискам для сидевших перед костром, снова помолился, потом одну миску передал индейцу, который стоял у входа, тот унес ее и вылил содержимое на землю.

Пит был в восторге.

— Это возлияние, — шепнул он на ухо Тому, и умные глаза его сверкнули. — Как в Древней Греции.

Но Том его не слышал. Церемония полностью захватила его. Когда они танцевали, подпрыгивая, ему казалось: они вовсе не в типи, а во чреве Ветродуя, да и в шалаше не десять человек, а гораздо больше. Ему вспомнились мертвые кости в музейном шкафчике — давно почившие хранители укладки, которых прадедушка пригласил па эту церемонию. Он чувствовал: они здесь, эти духи, где-то рядом, они кружат вокруг него, — и хотя по пищеводу растекался горячий суп, унять дрожь не удавалось.

Внезапно напряжение спало, все засмеялись, заговорили. Мужчины закурили, в шалаш внесли огромное деревянное блюдо с жареным мясом и вареной кукурузой. Церемония подошла к концу.

Прадедушка собрал орлиные перья, вместе с колокольчиками и мешочками для цветных порошков положил их на кусок кожи, тщательно все завернул и перевязал укладку ремешком. Потом возложил ее на алтарь рядом с холодным пеплом можжевельника.

— Пойдем, — сказал он Тому, и Том с неохотой вышел за ним в вечернюю тьму, оставляя позади тепло дружеского общения, дразнящий запах жареного мяса, ласкающее сияние костра.

На полянке вокруг типи горели костры, слышался смех, дети гонялись друг за другом, а собаки выли, стараясь подобраться к жаровне как можно ближе. От запаха жареного мяса у Тома защекотало в желудке, потекли слюнки. Но прадедушка отвернулся от огня, от пиршества и зашагал к опушке темного леса, где Амос Грейфезер и его сыновья выстроили парильню.

Небольшой и круглый, сделанный из согнутых осиновых сучьев, этот шалаш скорее напоминал иглу[5]. Для лучшей изоляции он был обложен шкурами, одеялами, старыми кофтами — всем, что подвернулось под руку.

Когда они подошли ближе, Том увидел: в центре шалаша в земле вырыта яма и мужчины закатывают в нее камни, докрасна раскалившиеся в большом костре неподалеку.

— Раздевайся, — приказал прадедушка Тому.

— Что? — Том поежился. — Прямо здесь? — По, увидев, что прадедушка начал разоблачаться, Том медленно расстегнул молнию своей стеганой куртки, и холодный вечерний воздух хлестнул его но лопаткам.

— Твоя одежда — это символ твоей жизни, твоих каждодневных забот и тревог. Она — твое богатство, богатство материальное. И прежде чем войти в парильню, ты должен от нее освободиться.

Сам старец уже стоял нагой — сутулый и худощавый, однако явно невосприимчивый к холоду — у входа в шалаш и терпеливо ждал Тома, который с неохотой расставался со своей одеждой.

— Пар очень колючий, Том, — продолжал старый вождь. — Соберись с силами, тогда он тебе по страшен. И помни: все, что могу выдержать я, можешь выдержать и ты. Слишком разгуляться я ему не дам. Насчет этого не сомневайся. Но будь смиренным, думай о себе, как о крошечной частице, помни: все сущее, жар солнца и огня, сила, чтобы этот жар выдержать, — все исходит от Великого Духа. Помни об этом, и ты выдержишь испытание паром.

Старец опустился на колени и вполз в шалаш. Видя, как тощие ягодицы прадеда исчезают во тьме, Том понял: вход специально сделан так низко, хочешь попасть в шалаш — прояви смирение. Он вполз следом за вождем и уселся на корточки против него, между ними — яма, заполненная раскаленными докрасна камнями.

Воздух загустел, ноздри щекотал сладковатый дымок от сожженной травы, лицом и голой грудью Том ощущал жар, исходящий от камней. Возле прадедушки стояло ведерко, он зачерпнул ковш воды, плеснул немного на землю, немного отпил, а остальное вылил себе на голову и грудь.

— Сделай то же самое, — велел он Тому. — И молись о силе.

Том глотнул из ковшика, омыл тело водой, а старец взял пригоршню шалфея, немного передал Тому и принялся обтирать ароматными травами лицо и тело. Потом выкрикнул: «Закройте вход», и тут же люди, что стояли снаружи, начали закрывать одеялами вход в шалаш.

Стало совсем темно, если не считать легкого мерцания в центре крохотного шалаша — это светились раскаленные камни. Том попытался расслабиться, уверить себя, что все это мало чем отличается от сауны где-нибудь в загородном клубе. Но себя не обманешь — разница была, и немалая.

Откуда-то из-за красного мерцания донесся голос старого вождя — он просил силы у Великого Духа. Вот старец плеснул из ковша воды на горячие камни, и раздалось зловещее шипение. Сразу стало жарче. Воздух наполнился жалящим паром. По лицу Тома заструился пот, вспотели и руки, и грудь. Сознание его будто заволокло туманом, он качнулся вперед и уронил голову на колени. Мир сузился до размеров этой мглистой огнедышащей пещеры, все ощущения свелись к обжигающему жару в плечах.

В какой-то миг Том понял — больше минуты он не протянет, но тут прадедушка приказал:

— Откройте дверь!

Одеяла тотчас убрали. В шалаше возник клинышек золотистого света — от костра снаружи через маленькое отверстие ворвалась струя свежего, холодного воздуха.

— Опусти голову к земле и подыши прохладой, — велел прадедушка, и Том, скрючившись, припал к земле, он вдыхал ее морозные запахи, ощущал голым телом прикосновение каждой отдельной травинки.

Как легко и радостно стало на душе! Но скоро вход снова завесили, температура снова начала расти и на сей раз поднялась еще выше. И опять, когда терпеть стало совсем невмоготу, полог откинули и в шалаш ворвался холодный воздух.

И еще раз все повторилось. В голове у Тома гудело. Мир больше но существовал, все заслонил собой обжигающий жар. Пород его натиском Том чувствовал себя мелкой, крохотной песчинкой. А время словно остановилось. Растворилось, исчезло.

Наконец шалаш снова откупорили и прадедушке поре-дали обрядовую трубку. Он осторожно принял ее, одной рукой поддерживая мундштук, другой — вырезанную из камня чашу для табака. Том видел очертания прадедушки — от костра на него падал оранжевый отсвет. Вождь поднял трубку над головой.

— Я с тобой в мире, Великий Дух, с тобой и с братом моим, — произнес он нараспев, четыре раза затянулся из трубки и передал ее Тому.

Рука Тома так дрожала, что он едва не выронил трубку, старец пришел на помощь.

— Я не могу курить с тобой эту трубку, прадедушка, — тяжело дыша, выговорил Том. — Насчет укладки… я тебе соврал.

— Хочешь сказать правду?

— Должен.

Слова сами катились с языка, как катился по его спине пот. Том рассказал все с самого начала: как они впервые увидели священную укладку за стеклом в музейном шкафчике, как похитили ее. Когда Том умолк, па него тотчас накатила слабость, зато обличающего жара в плечах больше не было.

— Теперь ты имеешь право держать трубку, — вот все, что ответил прадедушка на исповедь Тома, но этого оказалось достаточно — тяжелая трубка уже не вываливалась из рук мальчика, и вслед за старцем он произнес ритуальные слова. Потом вернул трубку прадедушке. Тот бережно отложил ее в сторону, и вход завесили одеялами в четвертый раз.

— Ты не удивился? — прошептал Том сквозь тьму.

— Нет, — спокойно ответил вождь. — Когда я прочитал в газетах, что кто-то забрался в музей, я сразу заподозрил неладное, хотя ничего из музея якобы не пропало. А увидев тебя, я все понял.