Ключик-замочек(Рассказы и маленькие повести) - Кузьмин Лев Иванович Страница 10

— Что ж, конечно… Если ты трусишь, я тебя не зову.

Этот коварный вздох решил все. Принять на себя обвинение в трусости Митя не мог. Он подумал, помолчал и тихо произнес:

— Ладно. Как ты, так и я. Когда бежать-то?

Бежать мальчики решили в полночь, когда уснет весь интернат, когда в первый раз пропоет петух. Петя Петров.

— Нет лучшего сигнала для побега, чем петушиный крик, — сказал Саша.

А перед тем как интернат уснул, перед самым отбоем, мальчики слышали: к ним в спальню приходил Филатыч. Они слышали его, но не видели. При первом звуке его бубнящего в коридоре голоса, еще до того как открылась дверь, они закутались в одеяла с головой, притворились крепко спящими, и Филатыч потоптался у кроватей, поскрипел половицами, сказал негромко вслух: «Пущай спят, завтра поговорю!» — и ушел.

— Слыхал? — высунулся наружу Саша. — Слыхал? Завтра опять с ним беседовать придется.

— Отвечать придется, — вздохнул Митя и теперь сам сказал: — Скорей бы Петя Петров пропел, скорей бы полночь.

А потом Саша и Митя лежали под одеялами и слушали, как дежурные принесли в спальню и поставили им на тумбочку ужин, потом слушали, как в спальню пришли все остальные мальчики и, стараясь не мешать «больным», стали потихоньку укладываться. Видно, Павла Юрьевна их строго предупредила, а то бы тут еще целый час стоял шум, гам, в воздухе свистели бы подушки, раздавался бы писк, хохот, а потом кто-нибудь чего-нибудь рассказал бы веселое, и в темной спальне все бы еще долго кисли от смеха.

Но сегодня все угомонились быстро. Только в ближнем от Мити углу немножко пошептался со своим соседом Егорушка.

— У меня завтра День рождения. Мне Митя дудочку обещал сделать.

— Какой тебе день рождения! — ответил сердитым голосом сосед. — Какая тебе дудочка, когда кругом больные! И Митя болен, и Саша болен, и Зорька в конюшне стоит под тулупом больная.

Егорушка озадаченно помолчал, подумал, потом почти громким голосом сказал:

— Так ведь день-то все равно будет!

— Будет, будет, — согласился сосед. — Перестань разговаривать, а то Павла Юрьевна придет.

Малыши замолчали, но Егорушка еще долго ворочался, видно, переживал: будет у него завтра день рождения или опять не получится.

Митя тоже переживал. В голове у него теперь все перепуталось: и Зорька, и жеребеночек, и Егорушкина дудочка, и неведомый, далекий корабль. Митя устал от этих переживаний и вот незаметно уснул.

Сколько он проспал — неизвестно. Может, три минуты, а может, три часа.

Разбудил его Саша.

— Вставай, Петя Петров кукарекнул.

Митя открыл глаза, увидел в окне светлую холодную луну и сразу вспомнил, что вот сейчас, что вот прямо в эту же минуту надо вылезать из теплой постели и выходить в ночь, в тьму, и бежать под этой стылой луной неведомо куда, и ему сделалось жутко.

Но Саша прошептал:

— Дрейфишь?

И Митя свесил голые ноги с кровати, стал одеваться.

Саша свою куртку уже натянул и теперь засовывал в карманы хлеб, лежащий на тумбочке рядом с нетронутым ужином.

— Провиант на дорогу. Надо бы и кашу прихватить, да не во что… Давай, пошли.

Осторожно ступая босыми ногами по гладким прохладным половицам, они выскользнули в темный коридор. Саша остановился возле комнатушки Павлы Юрьевны, приложил ухо к двери. Там было все спокойно, и мальчики принялись ощупью разыскивать на вешалке свою одежду. Пальто и шапки нашарили сразу, а валенок под вешалкой не было. Там ничьих валенок не было.

— Вот так раз… — едва слышно выдохнул Саша.

Но Митя сообразил:

— Так мокро ведь было. Вся обувь на кухне сушится.

Пришлось открывать дверь на кухню. Дверь, к счастью, не заскрипела. Вышла заминка только с самими валенками. На теплой плите их стояло так много, что выбрать впотьмах свои собственные было невозможно.

— Натягивай любые, — скомандовал Саша, — лишь бы по ноге пришлись. Теперь все равно.

— Теперь все равно… — согласился Митя.

И вот они сняли в сенях с дверного пробоя тяжелый крюк, тихонько вышли на крыльцо, и навстречу им хлынул холодный, лунный свет, протянулись по синему блескучему снегу резкие тени сосен.

Мальчики замешкались у крыльца. Но тут к ногам их упала сухая сосновая шишка, мальчики вздрогнули, припустили во весь дух к воротам.

Они выскочили на проезжую дорогу и побежали по ней в ту сторону, где хмурился на краю поля под звездным небом ночной лес.

На опушке у первых елок Саша остановился, посмотрел на темные, теперь далекие окна школы и сказал:

— Адью! Прощай!

А Митя ничего не сказал. Митя даже не помахал варежкой. И не потому, что ему было все равно, а потому, что он боялся заплакать.

Потом они помчались дальше и бежали до той поры, пока у обоих не закололо сердце. Тогда мальчики пошли быстрым шагом и все посматривали вперед, все ждали, когда покажутся крыши полустанка.

Влево, вправо они не глядели. Смотреть по сторонам было страшно. Подсвеченный луною, мартовский лес был угрюм. В нем что-то вздыхало, скрипело, нашептывало; в нем, должно быть, оседали в глубоких оврагах напитанные талой водою снега, но мальчикам думалось: там кто-то идет, крадется и вот-вот выйдет косматой тенью на дорогу и преградит им путь.

Мальчики схватились за руки, опять помчались изо всех сил.

А тусклый кружок луны все катился и катился по небу; он то забегал за острые макушки елей, то вновь выбегал, а затем его накрыло облако, и вокруг стало еще мрачней. Саша, боясь, как бы Митя не раздумал и не повернул назад, принялся расписывать вслух будущую жизнь на корабле:

— Как заявимся, Митек, так первым делом отрапортуем: «Юнга Кукин и юнга Елизаров для прохождения военной службы прибыли!» Вот папа и лейтенант Бабушкин обрадуются так обрадуются! Они ведь там по нас наверняка соскучились.

— Скажешь тоже… Соскучились! — сомневается Митя. — Лейтенант меня и в глаза не видел.

— Мало ли, что не видел. Все равно соскучился. Моряки знаешь как по берегу, по семье скучают? А ты станешь как сын или как брат.

— У него, может, свой сын есть?

— Нету! Если бы он был, так лейтенант бы тебе привет не послал. Он бы своему сыну послал… Нет, Митек, он сразу тебя признает и даже к себе в каюту жить возьмет. Ты хоть когда-нибудь в каюте на корабле бывал?

— Откуда же…

— А я, Митенька, бывал. Правда, маленьким, еще до войны и многое позабыл. Но вот одно — запомнил. Есть там такое круглое окошко, «иллюминатор» называется. Стекло в нем толстое, чистое, а за стеклом — синее небо. А море тоже синее. И волны в борт корабля под самым окном этим тихонько нашлепывают: шлеп-шлеп… шлеп-шлеп… Они нашлепывают, а в каюте на столике, на белой салфетке стоит стакан с компотом. Компота в стакане совсем немного, в нем чайная ложка, и она тоже негромко названивает: звень-звень… звень-звень… Правда, хорошо? Правда, шарман?

— Хорошо-о, — кивает Митя. — Да только, я думаю, компотов там сейчас никто не распивает, а все стоят на своих боевых местах и смотрят: где враг.

— А я про что? И я про то же! — сразу, не задумываясь, переключается Саша. — Мы тоже будем смотреть. С мачты будем смотреть. Нам бинокли выдадут.

— Раньше ты говорил — автоматы.

— И автоматы, и бинокли, и еще пистолеты!

— Ну, пистолеты вряд ли… Пистолеты бывают у командиров.

— Не только у командиров. Когда к нам на ленинградскую квартиру забегал в последний раз от папы матрос с запиской, у него, у матроса, на ремне висел пистолет. Вот такой! Большущий… Маузером называется.

Мальчики шли, разговаривали, а хмурый, полный тревожных шорохов лес между тем кончился, и за последним поворотом с горки они увидели белеющие в ночи поля, темную прямую насыпь Железной дороги и постройки долгожданного полустанка за ней.

Построек было немного. Крохотный деревянный вокзал с дежуркой, сарай для инструментов и длинный, в сугробах по самые окна барак, в котором квартировали дорожные рабочие и служащие.