Эдуард Веркин - Мертвец Страница 11

Это было... Я никак не мог придумать слово даже, потом всё-таки придумал. Это было мерзко. Мерзко.

Так мерзко и погано, что я даже, как полный придурок, принялся лупить по стене и лупил до тех пор, пока не сбил костяшки. Это меня чуть-чуть успокоило, я достал перекись водорода и залил кулак, кровь зашипела и запузырилась белым. Я смотрел на руку долго, даже не знаю, как долго, будто заворожило меня это пузырение. Потом встряхнулся. И увидел своё отражение в окне.

Я выглядел как человек, который решил в чём-то раскаяться.

Однажды я украл духи. Пять флаконов. Мы пошли в гости, уже не помню к кому, к родственникам кажется. Пока все гости и хозяева сидели за столом, я зашёл в спальню, а там собрал с туалетного столика всю парфюмерию, которую нашёл. Не знаю, зачем я это сделал, совершенно не помню. Но по пути домой мне вдруг стало стыдно. И когда мы вернулись, я признался в хищении. Мать долго ругалась, потом сложила в пакет награбленное и повела меня в милицию.

Возле районного отделения я совсем расплёлся. Почти готов был заплакать, однако ещё держался. До отделения оставалось совсем немного, у меня жутко болел живот, здорово вспотели руки и внутри дрожало, будто у меня разломалось там всё. Когда мы проходили мимо милицейского мотоцикла, я увидел своё отражение в зеркальце.

В милицию меня мать, конечно же, не отвела, но выражение своего лица я запомнил. Тогда я выглядел точно так же, как сейчас.

Жалко. Позорно. Будто в штаны наделал, и все об этом знают. Вот это страшное выражение моего лица во многом мне и помогло.

Пошли они!

Я немного успокоился. И решил немного почитать, начать новую книгу, я давно собирался. Называется «Последняя война». Толстая книжка, сантиметров в пять, не меньше. Тысяча девятьсот шестьдесят второго года издания, бумага ветхая и жёлтая, пахнет макулатурой. И, судя по картинке на обложке, про какие-то лучи. Империалистические лучи.

Пролог тоже ничего, мне понравился. Эсэсовец Зигфрид Шпандау на подводной лодке драпает в Бразилию, но прямо посреди Атлантического океана лодку перехватывают американские эсминцы. После непродолжительной бомбёжки Шпандау командует всплытие, сдаётся в плен. В результате чего в руки империалистических агрессоров попадают чертежи и прототип секретного оружия, способного, само собой, раскокать мир.

Книжка разворачивалась интересно и вообще оказалась удачной, я очень быстро уснул.

А проснулся рано, как обычно. Надо было идти на отработку. На отработку я решил не ходить. Валялся в койке. Скоро в животе забурчало, захотелось есть. Огляделся. Ничего питательного в окрестностях. Значит, придётся идти в большой дом завтракать. А там будет мать. А просто так я на неё не смогу смотреть, никаких сил не хватит...

И я решил немного позлиться. Злость укрепляет, я это давно ещё заметил, позлишься — и легче как-то. Я поставил на подоконник «Последнюю войну», сконцентрировался и стал злиться, старался книгу с подоконника столкнуть. Злобы у меня было через край, однако и в этот раз ничего не получилось, книга даже не сдвинулась, сколько я ни старался. Значит, мало во мне злобы, значит, надо мне и дальше.

Но злобой сыт не будешь, надо и подкрепиться немного. И я всё-таки отправился в большой дом.

Мать и Сенька уже сидели за столом, брякали ложками. Здороваться я не стал, сразу налил себе. Рассольник. Ненавижу рассольник. Он у матери получается синий и страшный, а по вкусу так и вообще кошатиной отдаёт какой-то, причём несвежей. Он всегда у неё такой получается, но сказать об этом нельзя. Во-первых, она сама рассольник уважает. А во-вторых, у нас в погребе бочка солёных огурцов. Их надо куда-то девать.

Так что рассольник у нас два раза в неделю.

Я ел. Если не будешь есть с аппетитом, мать обидится. А Сеньке на все эти церемонии плевать, он молодец. Он не любит перловку, выбирает её из супа и складывает справа от тарелки отдельной горкой, прямо на клеёнку.

Мать ему ничего не говорит. Молчит, хотя она вообще-то не в настроении, я это чувствую. Потому что ложкой гремит по-особому, звук получается раздражённым. Такой танец с саблями, но только не с саблями, а с ложками.

Так мы и брякали, и мамашкино бряканье становилось всё громче и громче, мне это надоело, и я где-то на середине тарелки сказал:

Родионова поработать приглашает. На подсеку. Пойдём, Сенька?

Я слишком мал ещё, у нас с четырнадцати можно работать, — сразу же ответил братец. — Особенно на таком вредном производстве. Там в этих кустах один свинец, а у меня растущий организм. Свинец очень на стекловидное тело плохо влияет. Можно ослепнуть раньше времени.

Сенька подтянул горчичницу, намазал на хлеб ненормально толстым слоем, откусил. Блаженно закрыл глаза.

Я просто видел, как у него в голове происходят термоядерные процессы, мать делала горчицу такой мощности, что мне на кончике ножа хватало. А Сенька мог ложками её есть. Непробиваемость — она во всём непробиваемость.

Прекрати горчицу есть, — рыкнула мать, — гастрит заработаешь.

Обычно матери не жалко горчицы. Но сегодня, видимо, не тот день. Но Сеньке на все эти вопли сморкать через левую ноздрю.

Сказала же — не ешь горчицу! — Мать забрала банку.

Не... — помотал ушами Сенька. — От горчицы мысли прочищаются, от горчицы хорошо... А работать пусть Никита идёт, а я ещё молод.

Ничего себе молод, — хмыкнул я. — Метеорит искать ты не молод, по дорогам шатаешься целыми днями...

Спокойно, бразер, — перебил наглый Сенька. — Метеорит — это святое, ты пойми. Если я его найду, метеорит, мы отсюда в нормальное место переедем...

Этот метеорит уже сто лет ищут — найти не могут, а ты найдёшь сразу!

Они все дураки, — улыбнулся Сенька.

А ты умный? — спросил я.

А я умный.

А если ты такой умный, то чего же у тебя...

Прекратите, — оборвала мать. — Прекратите собачиться. Пусть ищет свой метеорит, не трогай его.

Опять она Сеньку защищает.

А про то, что кусты рубить вредно, мать ничего не сказала. Значит, придётся идти пахать. Убить Сеньку? Или пусть живёт? В конце концов, лучше пахать, чем с каким-то муродом возиться.

И сколько там? — спросила мать.

Это она насчёт денег.

Сколько?

Я не ответил, добивал рассольник, скрипел перловкой, хрустел огурцами.

Там нормально платят, — влез Сенька. — И работа тоже... плёвая. Там Синицын бригадиром, он каждое лето ребят набирает.

Ну и правильно, — довольно сказала мать, — ну и хорошо. Месяц-другой поработаешь, это только на пользу.

Месяц-другой. Спасибо. Месяц-другой — это значит до августа. Может быть, даже до середины августа. А мне только на пользу. Ну да, мне только на пользу.

Всё равно летом делать нечего, — сказала она. — А через годик-другой и Сеня пойдёт работать...

Да-да, — подтвердил Сенька. — Обязательно. Я просто жду не дождусь, как бы пойти поработать! От энтузиазма у меня даже подмышки чешутся! Мы будем вместе там работать — Никита и я, брат с братом, плечом к плечу, как Минин и Пожарский...

Мать поглядела на Сеньку с укоризной, он заткнулся. А про вчерашнюю нашу беседу не вспомнила. То ли не хотела при Сеньке говорить, то ли моё согласие устроиться на работу как-то ситуацию поменяло...

Ладно, посмотрим.

Я потребил последнюю ложку этой баланды, поднялся из-за стола, сгрузил тарелку в мойку и отправился к себе. Полежать, подумать, книжку почитать, там как раз интересное пошло.

Открыл на двадцать седьмой странице, где тайный агент Пински похитил из лаборатории консервативного профессора Блэксворта чертежи генератора Е-вибраций. С помощью этого генератора хозяева агента Пински — миллиардер Морган и президент Вайсхауэр собирались сдетонировать все взрывчатые вещества на территории Советского Союза. Прочитал восемь страниц. Профессор Блэксворт облучил Е-вибрациями американскую ондатру, американская ондатра сожрала пескаря.

Я снял с полки телефон, скрутил провода, позвонил Катьке. Дома её не было, перезвонил в музей.

Алло? — Катькин голос был преисполнен холодного официоза, будто я пересёкся с автоответчиком.

Привет, — сказал я.

Слащёв... — протянула она разочарованно. — Это ты...

Что делаешь?

Читаю, — ответила она.

Она вообще тоже читательница. Читает. Такое нынче редко. А родители только поощряют, не нарадуются. Для Катьки специально в книжный магазин даже новинки завозят. Обычно туда только детективы завозят, ну или как грибы солить, а для неё ещё и литературу настоящую. В единственном экземпляре. Задорого.

Это потому, что тётя Шура, Катькина мама, закончила только семь классов и хочет теперь, чтобы Катька пошла дальше её. Катька уже пошла, уже девять классов одолела. И кучу книг прочитала. Спроси её, кто такой Юкио Мисима, она скажет — японский писатель, который хотел стать диктатором, а только кишки себе расстроил. Всех литературных нобелевских лауреатов знает, а я только эту, которая про Нильса и бешеных гусей сочинила. Сельма Лагерлёф. Ну и наших тоже некоторых.