Галина Карпенко - Тамбу-ламбу. Три звонка Страница 11

— Только закипает, — отвечает Дим.

— И не думает ещё, — уверяет папа.

— Когда закипает вода, мама кладёт туда капусту, лук, петрушку, — говорит Шура.

— Петрушку не сразу, а потом, — возражает папа. — Ты что-то путаешь.

— Я путаю? Нет, ты послушай…

Шура просто не находит слов от возмущения. Она-то знает, как мама варит борщ. Она-то знает, потому что сколько раз помогала, а папа?

— Знаешь, Дим, — говорит она, — папа даже картошку не умеет варить, совсем не умеет!

Взобравшись на табурет, Шура снимает с полки кастрюлю.

— Видишь? Дно у кастрюли совершенно чёрное. Это он сжёг. А дыму было сколько! Ещё немного — и приехала бы пожарная команда! Мы на память оставили эту кастрюльку.

— Знаешь что? — говорит папа. — Клади свою петрушку, я подчиняюсь, а ябедничать незачем.

Но дядя Дим относится к делу серьёзно.

— Петрушку, — говорит он, — можно положить и сейчас и потом. — Белый корень петрушки он кладёт в кастрюлю. — А вот это, — Дим подносит к папиному носу пучок зелени, — это потом. Понял? А кастрюли жечь не годится.

— Правильно! Правильно! — радуется Шура. — Кастрюли жечь нельзя!

— Ты-то откуда такой профессор? — удивляется папа, отходя от плиты.

— Я не профессор, я капитан дальнего плавания, — отвечает Дим. — Я должен знать, чем кок кормит команду на корабле и что такое настоящий флотский борщ… Должен был знать, — добавляет он, помолчав.

— А теперь кладём помидоры! — командует Шура.

Папа уже с нею не спорит.

— Может быть, мне совсем уйти? — говорит он обиженно.

— Нет, зачем же? — улыбается Дим и, с полного одобрения Шуры, даёт ему задание: — Садись чистить картошку. С этим, надеюсь, ты справишься. Ну, а варить… варить её мы будем сами!

Поживём на берегу…

Посматривая на часы, Шура расставляет на столе посуду. А старшие сидят рядом.

Дядя Дим и Шурин отец — родные братья. Дмитрий — старший, Василий — младший.

Младший, Василий, строит дома́. Старший, Дмитрий, водит корабли.

— Я полжизни на волнах прокачался, — говорит Дмитрий младшему брату, — а теперь пришло время уходить на берег. Ты только не думай, я не жалуюсь.

Дмитрий достаёт из кармана трубку. Василий зажигает спичку, подносит маленькое пламя. Из трубки взлетает лёгкий дымок.

— Плохо вижу, огни в море стали двоиться, — говорит капитан. — А на море плохо глядеть нельзя. Когда шторм, то, скажу тебе, бывает весело. Раньше всё переносил, теперь тяжело, устаю.

Василий слушает брата и не знает, что сказать. Бывает так, что один человек слушает другого и понимает, что надо только слушать, и это гораздо лучше, чем утешать, поэтому Василий молчит.

«Как же? — думает Шура. — Как же Дим будет жить без моря?..»

В комнате очень тихо, и вдруг что-то зазвенело.

— Разбила! — вскрикивает Шура. — Такая хорошая была тарелка, с золотой каёмочкой…

— Руки не порежь! — говорит ей отец, когда Шура приходит с веником и совком.

— Я аккуратно, — отвечает дочь. И, нагнувшись, собирает черепки.

Отважные капитаны тоже стареют, уходят на пенсию. Многим людям нелегко, наверно, оставлять свою работу, привыкать к тишине дома, но это совсем по-другому, чем у дяди Дима. А бывают, наверно, такие, которые уходят на пенсию и очень довольны. У Настеньки бабушка доктор, ушла на пенсию, и какой сад развела, просто волшебный! Шура с Настенькой из этого сада с весны до осени возвращаются с великолепными букетами.

Если бы можно было сажать сирень на облаках, а пёстрые маки в ледяных океанах!

Вот лётчики, они, конечно, привыкли к небу, но они полетают и снижаются, ходят по земле. А капитаны? Им, наверно, труднее всех. Дядя Дим уходил в море на целых полгода и даже больше. Подумать только, день и ночь плывёт корабль, а вокруг только море, берега не видно. На берег дядя Дим приезжал только в отпуск. Как же он теперь будет жить на земле, в квартире, не на корабле, без матросов?!

Шура смотрит на Дима, на его доброе, строгое лицо, и ей хочется, чтобы ему было хорошо рядом с ними.

Капитан взмахивает трубкой и запевает легко, негромко:

Я люблю тебя, жизнь,Что само по себе и не ново…

— «Я люблю тебя, жизнь, — подпевает Шурин папа, — я люблю тебя снова и снова».

Младший поёт легко и звонко, а старший мягко вторит ему басом, будто трогает, перебирает струны гитары.

А Шура думает о том, что вот жили бы люди, жили и никогда не старели. Вырастали большими, становились бы каждый кем захочет и больше не старели.

Песня замолкла. И дядя Дим спросил:

— Что же ты не поёшь?

— Я слов не знаю, — ответила Шура.

— Её и без слов можно петь. — И, попыхивая трубкой, капитан повторил мелодию песни.

Окна давно уже завесили сумерки, а Шуриной мамы всё нет и нет. Что же она так долго не идёт? Где это она запропала?

«Вира! Майна!»

Большая стальная стрела чертила голубое небо. На земле горели яркие прожектора, и кто-то очень громко повторял:

— Вира! Вира! Майна! Вира!..

Стрела подъёмного крана то послушно опускалась, то осторожно шла вверх и несла тяжёлый груз.

Вот громоздкая бетонная плита подплыла к оконному проёму, и ей навстречу протянулись хваткие руки.

— Майна! — неслось снизу.

Когда машина, в которой привезли блоки, опустела, стрела остановилась.

В кабине крана погасла лампочка, по крутой железной лестнице спустилась усталая крановщица. Она прошла в маленький дощатый домик. Сняла замасленный комбинезон, умылась тепловатой водой из-под крана и, неузнаваемая, как Золушка, в лёгком платье, сандалетах и вязаном жакете, поспешила домой.

Это Шурина мама. Уже поздно, а именно сегодня она хотела вернуться домой пораньше. Теперь её ждут не дождутся. В руках у неё сумка, полная душистых антоновских яблок. Крупные, спелые, они будто впитали в себя солнечный свет и тепло. Пассажиры в автобусе глядят на них с нежностью. Им, наверно, вспоминается лето, а может быть, весна, когда яблони ещё стояли в цвету, встречая холодные зори. Весна, когда под лёгкими лепестками рождалась плотная завязь.

— Новые дома! — громко объявил кондуктор.

Шурина мама сошла на остановке. А грузный автобус, светя фарами, покатил дальше.

— Какой запах у антоновки! — вдруг сказал один из пассажиров.

Автобус катил и катил по дороге, и в нём ещё долго держался терпкий, свежий запах антоновских яблок.

Теперь все дома

— Мама! Мама пришла! — кричит Шура, обгоняя Дима и папу, которые тоже спешат открыть дверь.

— Наконец-то! Теперь все Проценки дома.

— Раньше не могла. Ну, как вы здесь без меня? — спрашивает мама, целуя кого в щёку, а кого в макушку.

— У нас готов обед, — сообщает Шура.

Мама достаёт из сумки четыре самых красивых яблока и разрезает их пополам. И они все — Шура, мама, папа и Дим — меняются половинками. Это не игра и не примета. Это ещё давным-давно, когда жили на свете дорогие люди, самые старые Проценки, дедушка и бабушка, так пробовали в их семье первые яблоки из своего сада, который бы рос и цвёл, если бы не спалили его огнём, не примяли бы тяжёлыми танками враги, которые прошли по нашей земле.

Шурин отец режет хлеб, и все садятся за стол.

— Как же прошёл твой первый день? — спрашивает у Шуры мама.

— Мой? — Шура задумывается. — Знаешь, мне очень хотелось домой, как будто я пришла в первый класс. Но я, конечно, привыкну, — добавляет она, взглянув на Дима. — Это только сначала так.

— Ну, а с какой же девочкой тебя посадили вместе? — продолжает спрашивать мама.

— У неё не соседка, а сосед — математик, вот какое дело, — сообщает Дим.

— Как бы с этим соседом драться не начала, — говорит папа.

— Так уж обязательно драться! — возражает мама. — Может, они подружатся.

— Я с ним подружусь? — удивляется Шура.

— А почему нет? — говорит Дим. — Дружба — дело серьёзное, с первого дня не решишь.

— А я не буду! — Шура краснеет от досады, вспомнив рожу на промокашке. — Я лучше с какой-нибудь девочкой подружусь.

— С девочкой, не с мальчиком! — передразнивает её отец. — Удивительно! В детском саду все дружат — мальчики и девочки. В старших классах тоже дружат. А вот с третьего по седьмой — прямо война мышей и лягушек! Девчонки, мальчишки…

— Ты меня тоже изводил с третьего по седьмой, — смеётся мама.

— Я? — искренне удивляется папа. — Что-то не помню.

— Зато я хорошо помню. Сколько раз от тебя плакала!

— Но потом-то мы помирились?

— Ну, уж потом-то помирились, — говорит мама и задумывается.

Шура смотрит на своих родителей с недоверием. Она знает, что папа с мамой учились в одной школе, но ей трудно представить себе, что папа был мальчиком и мог подставить маме подножку и хохотать, если она споткнётся.