Жигмонд Мориц - Будь честным всегда Страница 11

— Заподозрить меня?! Проверьте мой сундук! Пусть проверяет каждый сундук! — орал он во всю глотку.

Старшему по комнате надоел этот крик.

— Не орите, никто и не говорит, что вы украли! Посмотрите на него!

— Докажите, пожалуйста, господин старший, — пронзительно кричал Бесермени, — плюньте мне в глаза, если она у меня!

Устроили проверку. Втайне Миши гордился своей сообразительностью, хорошо, что он избавился от ножа. Он уже не жалел, что больше никогда его не увидит. Главное, что ножа нет в сундучке. Миши демонстративно открыл потайное отделение — пусть видят, что шляпы там нет. Проверили всех, но шляпы не нашли.

Была суббота, после обеда, как обычно, не учились, и время прошло в хлопотах о пропавшей шляпе, а Миши тихонько плакал на своей кровати.

Вечером они остались в комнате вдвоем с Надем.

— Послушайте, Нилаш, я хочу вам что-то сказать.

Миши, подумав, что Надь хочет попросить его за чем-нибудь сбегать, с готовностью вскочил и поспешно к нему подошел. Надь сел и взял Миши за пуговицу.

— Вот уже три года, как я ежедневно с пяти до шести вечера читаю вслух одному слепому старому господину газеты и получаю за это десять крейцеров в час.

Нилаш смотрел на него с недоумением.

— Но в этом году мне нужно много заниматься, не хотели бы вы взять на себя эту работу?

Миши густо покраснел и не смог произнести ни слова, а только кивнул в знак согласия.

— Важно только одно: начинать ровно в пять и ровно в шесть заканчивать: старик любит точность. В месяц три форинта!..

— Большое вам спасибо, господин Надь… — Сказал Миши растроганно.

— Тогда я сегодня же скажу, что с завтрашнего дня вы будете читать ему газеты. А первого числа получите форинт.

— Хорошо.

Миши испугался, что у него разорвется сердце, пиджак вдруг стал тесен. Он сразу почувствовал себя большим, взрослым человеком с самостоятельным заработком и должен был спрятаться, чтобы вволю поплакать от нахлынувших на него чувств.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Фамилия старого господина была Пошалаки. Жил он в очень милом деревянном домике за аптекой, во дворе большого желтого дома.

Миши очень хотелось быть прилежным, поэтому в первый раз он явился к господину Пошалаки на полчаса раньше.

Господин Пошалаки сидел в большом соломенном кресле. Удивительно было, что этот слепой старик, такой опрятный и спокойный, сидит в полном одиночестве у пылающего очага, попыхивая сигарой. И на столе даже стояла зажженная лампа.

— Добрый вечер.

— Добрый вечер. Кто это?

— Это я, пришел вам читать.

— Ну что ж, мой мальчик, садитесь.

Миши сел. Газеты лежали на столе.

— А какую читать?

— Ну еще успеем; начнем ровно в пять.

Миши стало стыдно, он подумал, что неприлично, наверное, было являться раньше времени. Теперь он может показаться старому господину очень жадным. Или несобранным, раз приходит, когда вздумается. Миши покраснел и, не смея заговорить, тихо сидел и слушал тиканье часов.

На полированном коричневом шкафу стояли часы на алебастровых ножках, но не такие, как у Тёрёков, где он жил в прошлом году. На тех часах сверху была фигура золотого гусара, гарцевавшего на коне, и они были накрыты стеклянным колпаком; эти же без стеклянной крышки, а наверху — черный фасад, как у греческих храмов, что изображены в учебнике. Часы господина Пошалаки казались Миши гораздо благороднее, тем более что у Тёрёков стеклянный колпак был с трещиной и заклеен бумагой.

Часы мерно тикали, а Миши считал буквально каждую секунду. Стрелка двигалась страшно медленно. Старый господин спокойно сидел и молчал, видимо о чем-то задумался.

Зато у Миши было достаточно времени хорошенько рассмотреть его. Он был вовсе не такой уж старый. Пышные белые усы на румяном лице напоминали кусты розмарина зимой, когда они покрыты инеем. Выглядел он таким здоровым и безмятежным, взгляд его голубых глаз был так ясен, что не будь у него на лбу защитного козырька из зеленого шелка, просто трудно было бы поверить, что он слепой.

Миши очень хотелось заговорить с ним, но он не знал, что сказать. Спустя некоторое время он все-таки произнес:

— А у нас так рано снега еще не бывает.

Старый господин не ответил.

Мальчик снова приуныл: нет-нет, он не посмеет нарушить покой этого старого человека; кто знает, о чем он сейчас задумался. Да и сказать такую глупость… Какое дело старому господину, когда у них в деревне выпадает снег: здесь-то он выпал сейчас.

Миши хотел взять свои слова обратно или не произносить их вовсе. Он ерзал и покусывал губы. Ему хотелось спросить, действительно ли господин Пошалаки ничего не видит? Даже свет? И не знает даже, когда встает солнце и когда наступает вечер?

Но старый господин только попыхивал своей сигарой, удобно устроившись в кресле, в котором целиком помещалась его крупная фигура; руки у него были мягкие и розовые, тщательно выбритое лицо светилось здоровьем и приятной безмятежностью, губы слегка улыбались.

Так прошло четверть часа.

Начали бить часы, три раза ударили медленно, высоко и звонко, а затем еще четыре — гораздо быстрее и ниже, как-то ехидно, будто насмехаясь над Миши.

Опять стало тихо, мальчик снова смотрел на часы и следил за стрелкой.

Наконец он украдкой заглянул в газету, опасаясь, что старик немного видит и, не дай бог, подумает, что Миши пришел сюда читать в свое удовольствие. Пробежав глазами только название газеты и начало передовой статьи, Миши хотел развернуть сложенную газету, но побоялся шелестом привлечь внимание старика и перескочил на другой столбец. В статье речь шла о том, что конка будет везде переделана на паровик, и в основном это заслуга бургомистра, так много сделавшего для процветания города, и что в Дебрецене еще никогда не было такого бургомистра.

Это Миши заинтересовало, он очень уважал знаменитых людей; мальчик слышал, что господин Пошалаки, пока не ослеп, был муниципальным советником, и ему хотелось спросить, когда построили первую железную дорогу. Ну, а первую конку? А что было в Дебрецене раньше, до конки? Из аптеки видно, что конка доходит только до гостиницы «Золотой бык», там лошадь выпрягают и впрягают с другой стороны вагончика, кондуктор пересаживается, дует в медную трубу, и… покатился маленький вагончик! А железная дорога идет до Большого леса, но Миши еще никогда по ней не ездил, за это ведь нужно платить, поэтому он даже со станции шел с вещами пешком и до Большого леса тоже добирался пешком, когда ходил туда с ребятами собирать дикие груши. Но ему очень хотелось хоть раз проехать по этой дороге. Как это, должно быть, прекрасно!

Миши вздрогнул: внезапно начали бить часы кафедрального собора. Били с достоинством, медленно, так что между двумя ударами можно было сосчитать до пяти. И вдруг загудел большой колокол. Удары его слышались так близко, точно он прямо в окно говорил: «Вот когда нужно было прийти, выскочка!»

Затем и комнатные часы, словно посмеиваясь, высоким звонким голоском пробили четыре раза и басом — пятый.

Тогда Миши смело взял газету и начал читать передовую статью:

— «„Будущее Дебрецена“. Теперь, когда наш город гигантскими шагами идет по пути современных преобразований, нам стало известно, что принято решение заменить функционирующие на территории города две конные дороги…»

Читал Миши так быстро, что если раньше он понимал и мог даже поразмыслить кое над чем из прочитанного, то теперь ни одно слово не доходило до его сознания. Он только произносил слова четко и ясно, следя за тем, чтобы звуки не сливались, чувствуя, как движутся его губы. Мальчик вкладывал в чтение всю душу, чтобы каждое слово звучало как можно лучше.

Он так и летел по строчкам. Заголовки следовали один за другим. Если старика что-то не интересовало, он говорил:

— Проскочим!

И Миши «проскакивал». Но заголовки даже самых мелких заметок надо было прочитывать все до одного, правда, чаще всего старик приказывал:

— Проскочим!

Когда пробило шесть, Миши как раз был на середине одной интересной статьи. В ней говорилось о том, что в дебреценских лесах насчитывается десять тысяч хольдов пахотной земли: «Крестьяне, живущие здесь в полуразвалившихся домишках, среди песчаных холмов и топких болот, ведут ожесточенную борьбу за урожай, отвоевывая у природы в один год немного ржи, в другой — кукурузы. Стоящие вокруг вековые дубы как бы оплакивают погибших собратьев и хмуро глядят на редкую рожь и жалкую худосочную кукурузу. Крестьяне оберегают и ценят эту землю не столько за то, что она кормит их самих, сколько за то, что обеспечивает кормами их скот, который пригоняют сюда время от времени, ведь для его перевозки понадобилась бы мощная тягловая сила и затраты на транспорт превысили бы стоимость самих кормов».

Как раз на этом месте начали бить часы, и старик сказал: