Николай Печерский - Кеша и хитрый бог Страница 12

Долго стонал Кеша и, не сдерживая своих чувств, лил слезы в подушку.

Устав от крика и слез, Кеша наконец затих. Пришло какое-то странное, вялое равнодушие и к тому, что было, и к тому, что еще могло случиться в его жизни.

Пускай будет что будет. Пускай…

За окном послышались шаги. Кто-то подошел к двери и тихо, будто прислушиваясь к тому, что было в избе, постучал.

Кеша вскочил с кровати и открыл дверь.

На пороге в черном платочке, с маленькой погашенной свечкой в руке стояла Тоня. В стороне, будто тень, маячила фигура ее матери.

— Чего тебе? — не глядя на Тоню, спросил Кеша.

— Пойдем, Кеша, с нами.

Кеша устал от волнения. Не было сил ни спорить, ни возмущаться:

— Я не пойду, Тоня. Оставь меня в покое.

— Пойдем, Кеша, чего ты тут один? — Тоня потянула Кешу за рукав и тихо добавила: — Ты просто так иди. Ты посмотришь, и все. Пойдем…

Кеша закрыл дверь и побрел вслед за Тоней.

Вдалеке еще печальнее, чем прежде, звенел и звенел колокол.

Будто во сне, переступил Кеша порог церкви. Возле старых икон, слабо озаряя лица святых, горели лампады, покачиваясь, плыл к выходу дымок кадила.

Спиной к Кешке стояло несколько черных старух, а чуть правее, возле тусклого бронзового распятия, крестился без конца дурачок Игнашка.

Петух читал, вернее, пел по книжке. Добравшись до точки, он умолкал на минутку, а затем скороговоркой, уже от себя, добавлял:

— Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй!

Старухи падали на колени и вслед за попом такой же невнятной скороговоркой трижды повторяли призыв к богу.

Сначала Кеша совсем не разбирал слов молитвы. Вслушавшись как следует, он наконец сообразил, что Пашка и все остальные просят бога спасти рыбаков.

— Яко имей милосердие неизреченное, — пел Пашка, — от всяких мя бед освободи, зовуще: Иисусе, сыне божий, помилуй мя…

Несколько раз Кеша ловил на себе недовольный, укоризненный взгляд Пашки. Кеша догадывался, о чем говорил этот взгляд:

«Мы тут все молимся, а ты стоишь просто так и даже не перекрестишь лба. Бессовестный ты после этого человек! Понял?»

А Кеша смотрел, как старухи бьют поклоны, и думал: бог всевидящий, всемилосердный и вдобавок ко всему — всемогущий. Разве ж не может он помочь рыбакам просто так, без этих поклонов и жалких просьб?

Кеше невольно вспомнился Степка Покотилов, который раньше учился вместе с ним в школе.

Этого Степку никто в школе, кроме учителей, по имени и по фамилии не называл. А звали Степку за его жадность и вообще за его подлый характер Жилой.

Однажды Кеша шел мимо избы Жилы и увидел такую картину.

Жила сидел на бревне и свистел на какой-то пустяковой глиняной свистульке. Рядом стоял Леха Казнищев. И, видно, Лехе очень понравилась эта свистулька и он не мог жить без нее ни одной минуты.

«Дай свистульку, — стонал Леха, — ну дай!»

Жила придавил пальцем одну дырочку, потом другую, и свистулька от этого заворковала и запела прелестным, неслыханным голосом.

«Да-ай свистульку! — взревел Леха. — Ну дай!»

Жила, казалось, только сейчас заметил Леху. Он вытер свистульку рубашкой, поглядел на нее, будто бы это и в самом деле была невесть какая ценность, и сказал:

«Ты ласково проси. Разве так просят?»

Леха был готов на все. Он подобрал языком скатившуюся со щеки слезу и начал просить снова:

«Степочка, дай мне, пожалуйста, свистульку».

Жила хмыкнул в ответ.

«Ты не так проси, — сказал он. — Скажи, что я золотой и что я дорогой».

Не помня себя от злости, налетел Кеша на Жилу. Затрещал воротник, пулей прожужжали и отлетели прочь пуговицы, понесся над Байкалом вопль перепуганного насмерть Жилы: «Ая-я-а-ай!»

После этой схватки Кеша целый час ходил возле своей избы и боялся туда зайти. Кеша думал, что Жила наябедничал отцу и ему влетит за драку. Но нет, жаловаться Жила побоялся и только до самого своего отъезда не здоровался с Кешей и обходил его десятой дорогой. Что-то очень похожее и такое же неприятное и противное, как в тот день, когда он встретил Жилу, испытывал Кеша и сейчас.

Поп Пашка все пел и пел. Дымилось кадило, остро пахло теплым воском. Пашка, видимо, обалдел от долгой, начатой еще засветло службы. Кеша видел, как он подошел к столику, на котором лежала большая икона в серебряном окладе, облокотился на нее рукой и стоял так без движения несколько минут. Смолкли и прихожане. Наверно, и они устали от угарного дыма и поклонов. Подчеркивая тишину, трещали возле киотов свечи, слышалось, как бесновался старик Байкал.

И тут Кеша понял, что люди тратят ночь на глупости и пустяки. Разве помогут рыбакам эти песни и несвязная болтовня? Нет, если человек не сделает все для себя сам, не кинется туда, куда его зовет сердце, спасения ждать нечего. Не подадут ему руки, не скажут душевного слова ни бог, ни его святые помощнички, ни рогатые черти. Никто не поможет. Человек сам себе бог и сам себе хозяин.

А еще Кеша понял в эту темную, страшную ночь, что надо ему бежать отсюда и самому спасать рыбаков, потому что человек человеку друг, товарищ и брат. Пускай он даже погибнет. Пускай. Теперь ему ничего не страшно!

Шаг за шагом отступал Кеша к двери. Никто не обратил на него внимания. Только Петух Пашка, который стоял на деревянном помосте, увидел бегуна. Он возвысил голос и замахал кадилом так, что вокруг посыпались угольные искры.

Кеша вышел на паперть, осмотрелся по сторонам и, будто бы за ним кто-то гнался, побежал прочь.

Вперед, Кеша!

Сарма улеглась так же неожиданно, как и налетела. Измятые ветром, угрюмо и устало смотрели на Байкал деревья. Сырой свежестью пахли песчаные плесы.

Одна за другой катились по морю крутые, изгибающиеся от собственной тяжести волны. На черных верхушках вспыхивали искристые отблески звезд.

Кеша стоял на берегу. Он уже давно продрог и устал. Казалось, стоит опуститься на колени — и тут же уснет на холодной, смоченной заплесками волн траве.

Порой в темноте слышался клекот потревоженных чем-то лысух, попискивал в тальниках куличок-перевозчик, будто просил перевезти его самого куда-то в теплые края, погреть там перышки и тонкий холодный нос.

Из-за гор выкатилась бочком тяжелая, накаленная докрасна луна. Осветила вершины гор, напилась у самого берега воды и вдруг побежала по Байкалу, оставляя за собой светлую широкую дорожку.

И тотчас выплыло из темноты то, что скрывал до сих пор Байкал: снявшиеся с якорей бакены, деревья с черными рогатыми корнями, плывущие вдоль берега стожки сена.

Но что это там впереди? Кеша насадил поглубже очки и стал всматриваться в даль. На лунной дорожке, вынесенная откуда-то из мглы, показалась черная точка. Она то исчезала в глубоком, вырытом волной провале, то снова появлялась на упругой, светящейся хребтине.

Человек! Конечно же, это был человек!

Он барахтался среди волн, загребал под себя воду уставшей рукой. Волны наотмашь били в лицо, но он упрямо плыл все вперед и вперед. По-видимому, у него был пробковый пояс или жесткий, раскрашенный в две краски спасательный круг.

Кеша приложил ко рту ладонь и, напрягая силы, закричал:

— Ого-го-го-го!

Он и сам не знал, зачем делал это. Скорее всего, потому, что было ему страшно.

— Ого-го-го-го! — снова крикнул Кеша. — Ого-го-го-го!

Море молчало. Холодное и мрачное, будто после ледохода.

Казалось, пловец был уже совсем у берега. Но вот откуда-то справа, собирая попутные волны, прикатила высокая темная гора. Всею своей тяжестью она свалилась на человека и понесла его прочь…

Кеша понял, что медлить нельзя. Не думая о том, что ждет его впереди, Кеша бросился к причалу. Наполнившаяся почти до краев водою, темнела у берега его лодка. Глухо позвякивала ржавая цепь. Покачиваясь, плавал и стучал о борта деревянный черпак.

Кеша прыгнул в лодку и начал выплескивать воду. Только бы успеть, только бы хватило у пловца сил продержаться еще немножко на воде. От быстрой работы Кеша согрелся и перестал щелкать зубами.

Глухо постукивал по ребристому днищу черпак. Воды в лодке с каждой минутой становилось все меньше и меньше.

Кеша бросил черпак и начал отвязывать цепь. Кольца сплелись в тугой горбатый узел и никак не хотели распутываться. Кеша обломил на большом пальце ноготь, разозлился и рывком потянул железный узел на себя. Крякнули старые доски, и цепь вместе с крюком плюхнулась в лодку.

Уже на ходу Кеша вставил весла в уключины, уперся ногами в поперечную планку на днище и, откинувшись назад всем телом, бросил лодку на волну. Лодка взлетела ввысь, задержалась там на какое-то мгновение и помчалась вниз, в черную расступившуюся пропасть…

Кеша знал, что лодку надо вести носом к волне и, если дрогнет и ослабнет рука, тогда пиши пропало…

Он греб без передышки, поглядывая из-за плеча вперед. Пловец уже заметил лодку, махал рукой и кричал издали глухим, простуженным басом: