Елена Озерецкая - Звенит слава в Киеве Страница 12

— Бывает, Ярославна. Не дома ведь…

— А от тоски, говорят, одно верное лекарство есть.

— Какое ж?

— Жена молодая да красивая… Погоди, не дёргай головой-то. Вчера мы с Генрихом про тебя рассуждали. «Пусть, — говорит, — женится у нас, семью заведёт, я и надела для него не пожалею, и титул дам графский».

— Титул мне не надобен, да и надел тоже. А пожалуй, что и жена ни к чему…

— Да ты хоть спроси, кого приглядела-то я?

— Кого ж?

— Приятеля твоего сестрицу, Мадлену де Геменэ. Хороша она, да и богата. Опять же с дружком своим побратаешься… Ты мне сейчас ничего не отвечай. Дело не минутное, сгоряча не решается. Даю тебе неделю сроку, подумай хорошенько…

В дверь постучали. Вошла придворная дама в сопровождении пажа с подносом, на котором лежало письмо.

— Чужеземный купец привёз для вашего величества, — низко приседая, сказала дама.

Анна вскочила с прежней, совсем не королевской живостью и схватила письмо.

— От братца Святослава! — радостно воскликнула она. Андрей хотел выйти, но Анна удержала его.

— Ты останься, Андрей. Тоже, поди, хочется знать, что в Киеве делается, — быстро и весело говорила она, проворно распечатывая письмо. Но, едва бросив взгляд на затейливые, кириллицей выведенные строчки, всплеснула руками и зарыдала.

— Матушка! Матушка! На кого же ты меня покинула! — отчаянно заплакала королева Франции. — Почитай, Андрей, почитай, что братец пишет!

Андрей поднял выпавшее из рук Анны письмо.

Подробно и обстоятельно рассказывал сестре Святослав, что на Руси всё, слава богу, хорошо и тихо, только княгини-матери уж нет больше. Поехала она навестить своего родственника, Рогволода, в город Альдейгабург, да вернуться оттуда не довелось. Там скончалась, а похоронена, как сама наказывала, в Новгороде, под полом новгородской Софийской церкви. Батюшка сильно об ней горюет: для того писать ему, Святославу, наказал, у самого духу на то не хватило…

Придя в свои покои, Андрей сел у камина и, глядя на весёлые языки пламени, задумался. Ишь что придумала Анна! Жениться… ему и на мысль того не приходило.

Мадлену де Геменэ он встречал на пирах королевских, случалось — и на охотах. Хоть и не скакали французские дамы на конях, как Анна, а за охотниками на повозках езживали.

Красива, ничего не скажешь, только горда больно. Однако ж с ним, с Андреем, не гордилась. И разговаривала, и смеялась, и повидаться выходила, когда он у Жака гостил. Жак даже посмеялся как-то: «Милостива к вам, Андрэ, наша красавица. Мало кого она своим обществом балует!»

Не раз певала при нём Мадлена, и глаза её вовсе не сурово на него поверх лютни[10] глядели. А однажды, когда он ноднял оброненную ею розу и, как полагалось по вежливости, спросил, нельзя ли ему ту розу себе на память взять, Мадлена взмахнула длинными ресницами, зарумянилась и сказала: «Возьмите, господин Андрэ». Где, кстати, та роза? Не упомнишь, куда и сунул её…

Пальцы Андрея задумчиво вертели перстень с Перуном-камнем. То совсем другое было, не забудешь. Ах, Предсла-ва, Предславушка! Где ты? Жива ли? Вспоминаешь ли когда-нибудь? Не заменят глаза французской красавицы твоих тёмных очей…

Глава XVI. АРНО

— Молодец, Арно, молодец! Давай ещё!

— Ловко он кувыркается!

— Да и поёт не хуже!

— Слушайте, слушайте! Сейчас он споёт про своего сеньора!

Андрей протолкался сквозь густую толпу на маленькой площади близ рынка. В центре стояли худой юноша, почти мальчик, и глубокий старик с морщинистым, тёмным лицом, обрамлённым седой клочковатой бородкой.

— Я спою вам, как славно живёт крестьянин, — сказал юноша и, ударив по струнам маленькой лютни, запел.

Голос его был чист и звонок, мелодия песни весёлая, и он приплясывал в такт. Но странно — лицо его было серьёзно, даже грустно, да и вокруг никто не смеялся.

«Какой чудной скоморох!» — подумал Андрей и прислушался к словам. Арно пел о том, как крестьянин, отработав и заплатив оброк сеньору, начинает выплачивать ещё и пошлины. Сперва — рыночную, потом — мостовую, потом дорожную… Ну что ж, теперь всё? Куда там! Остаются ещё баналитеты! А это значит: хочешь смолоть зерно дома — плати! Хочешь испечь хлеб в собственной печи — плати! Хочешь давить виноград на собственном жоме — опять плати! Иначе сеньору будет убыток — ведь у него монопольное право и на мельницу, и на печь, и на виноградный жом! Ну, скажем, выполнил всё это крестьянин, хотя одному господу богу известно — как. Решил жениться… и что же? Плати брачную пошлину. Помер у него отец, схоронил его крестьянин, погоревал, но получить в наследство жалкие крохи, оставленные стариком — как бы не так! Плати!

Андрей слушал песенку Арно и думал, что как ни тяжела жизнь киевского смерда, но такое терпеть ему вряд ли доводилось. Ограничил князь Ярослав поборы и строго наказывал лихоимцев, когда узнавал. Впрочем, часто ли он узнавал?..

— Сладкая, сладкая жизнь у крестьян! — продолжал Арно, проделав несколько ловких кульбитов. — До того сладкая, что двадцать лет назад во время неурожаев в Бургундии они копали корни и собирали водоросли, чтобы не умереть с голоду. Но всё равно умирали, даже и те, кто пёк и ел хлеб из белой глины.[11]

Струны лютни медленно и грустно затихли.

Арно кончил петь и обходил слушателей с шапкой. Бросали ему гроши, да и то не все. Богачей в толпе не было… Охваченный чувством острой жалости, Андрей кинул в шапку золотую монету. Арно вздрогнул и посмотрел на него.

— Как благодарить вас за щедрость, господин мой? Я ещё никогда не держал в руках таких денег!

— Я рад помочь тебе… Не хочешь ли выпить вина в соседнем кабачке? И старик, должно быть, не прочь.

— Это мой дед. Но почему господин так милостив? — Во взгляде юноши мелькнуло подозрение.

— Я приехал издалека, — сказал Андрей, — и хотел бы, чтобы ты рассказал мне обо всём, что я услышал в твоей песне.

Арно нахмурился. Зачем этому чужестранцу знать про горе крестьян Франции? Может быть, он вовсе не приезжий, а шпион? Недаром из-под распахнувшегося плаща мелькнуло богатое золотое шитьё камзола… Но в правильной французской речи собеседника музыкальное ухо юноши и впрямь улавливало лёгкий чужеземный акцент. Да и может ли быть у соглядатая такое честное, открытое лицо?

— Из какой же страны приехал господин? — спросил Арно.

— Моя страна называется Русь. Я из свиты королевы.

— Королева милостива к бедным… — задумчиво протянул юноша. — Ну, что ж! Благодарю господина за честь. Пойдём, дед!

В низком, грязном, сводчатом кабачке им подали кислое красное вино, несколько чёрствых, хлебцев и большой кусок жареного мяса. Больше у хозяина ничего не было, но это угощение показалось Арно и старику царским.

— О чём же хочет узнать господин? Я рад служить ему, но что я знаю?

— Расскажи мне о себе, Арно. Почему вы с дедом ходите по Парижу? Почему не живёте дома?

— Эх, господин! От нашего дома ничего не осталось. Когда умер отец, сеньор забрал всё за долги. И я… решил удрать.

— Удрать? Разве ты не имел права уехать?

— Нет, конечно. Я должен был работать на сеньора. Но если я проживу в Париже год и ещё один день, я стану свободным. Так полагается по закону.

— И долго тебе ещё осталось ждать?

— Два дня, господин, только два дня! — ликующе воскликнул юноша. — Завтра исполнится ровно год, как мы пришли сюда!

Человек в чёрном плаще, сидевший за соседним столиком, встал и вышел. Ни Андрей, ни Арно не обратили на него внимания, а дед, разморённый непривычно сытной едой и вином, дремал.

— Кто же твой сеньор?

— Высокородный граф де Геменэ…

— Жак? — вздрогнул Андрей.

— Нет, господин. Граф Жак сын моего сеньора.

— А как ты будешь жить, когда станешь свободным?

— Да так же, господин. Буду петь, плясать, играть на лютне. Свободный, я смогу ходить и по деревням. Ведь мы, скоморохи, желанные гости на любой свадьбе…

В дверях показался человек в чёрном плаще и с ним два стражника. Он указал им на Арно.

— Вот ты где! — засмеялся один из стражников. — Ну, побегал — и хватит! Пошли! — И он схватил юношу за руку. Другой стражник, встряхнув, поднял на ноги деда. Арно, побледнев до синевы, не пытался вырваться. Он знал, что это бесполезно.

— Пошли, пошли! — толкнул его стражник. Арно встал и с укором посмотрел на Андрея.

«Бог мой! — подумал тот. — Ведь он считает, что это я его предал!»

— Минуточку, господа! — обратился он к стражникам. — Может быть; вы разрешите предложить вам вина?

Андрей сбросил плащ. Золотое шитьё камзола ослепительно сверкнуло. Стражники приосанились.

— Эг-ге, — пробормотал один из них, — да это, видно, важная птица! С чего это он забрёл в такую трущобу? Верно, за какой-нибудь девицей… Благодарю вас, господин, — громко ответил он Андрею, — мы с удовольствием выпьем за ваше здоровье…