Анна Кальма - Черная Салли Страница 13

– От моего Элла… А я даже не могу прочесть…

Вдруг Чарли радостно вскрикнул:

– Нашел! Вот они, бабушка, лежат под тобой, в траве. Ты, верно, выронила их, когда встала.

Бабушка схватила очки и распечатала конверт. Из него выпал сложенный вдвое листок бумаги, исписанный тем же крупным, решительным почерком.

– «Дорогие мои, мне еще раз дали возможность написать вам…» – прочла вслух бабушка. – Эл, сыночек мой, наконец-то я получила от тебя весточку!…

Она прижала письмо к губам. Слезы мешали ей читать, она сняла очки и стала протирать их, Как будто они запотели. Дальше старая негритянка читала уже про себя.

Ребята с любопытством смотрели на таинственное письмо. Смятый конверт валялся на траве у самых ног Мэри. Девочка, будто невзначай, взяла его и расправила. Тотчас ребята сгрудились вокруг нее. Это был самый обыкновенный серый конверт, какие продают в каждом почтовом отделении. Зеленая шестипенсовая марка, с изображением президента Линкольна, была наклеена в углу. Нэнси понюхала бумагу: она пахла клеем и чернилами. Маленькая мулатка разочарованно пожала плечами. Но в это время Тони, перевернув конверт, издал легкое восклицание: на обороте, во всю длину конверта, чернел жирный штемпель:

«Атланта. Фултонская крепость. Внутренняя каторжная тюрьма».

– Негодяи, они зачеркнули все строчки, где он сообщает о себе! – воскликнула бабушка.

Она уронила письмо на колени и закрыла лицо руками.

– Увижу ли я тебя когда-нибудь, Эл?!

– О ком это она убивается? – шепотом спросил Беппо Чарли.

Тот потупился.

– О нашем папе… Давно, когда я был еще совсем маленьким, а Нил только что родился, его посадили в тюрьму. С тех пор он так и не выходил оттуда.

– Мне отец рассказывал об этом, – сказал Стан, – я давно знаю, что твой папа – политический.

– А за что его посадили? – в один голос спросили Тони и Беппо.

– Мама говорит – за то, что папа хотел освободить всех, белых и черных, и боролся с капиталистами, – шепотом отвечал Чарли. – Папа был шахтером в Бирмингаме. Потом тамошние безработные выбрали его своим делегатом. Он здорово чем-то насолил хозяевам, а те подослали к нему шпионов.

– А наш папа их боксом, боксом! – вмешался Нил. – Он еще раньше был боксером в Кентукки. Папа силач. У нас есть его фотография. Хотите, покажу?

И Нил, не дожидаясь ответа, потянул Стана и Беппо к дому. За ним пошли и остальные ребята.

В комнате миссис Аткинс, над столом, висела фотография молодого негра. На нем ничего;не было, кроме белых трусов. Великолепно развитые мускулы выступали под его очень светлой кожей. Унего были широкие плечи, тонкая талия и мощная выпуклая грудь. Негр прищурил один глаз и так лукаво усмехался, что, глядя на фотографию, невольно хотелось засмеяться.

– Это он перед рингом в Лексингтоне, – сказал Чарли, – он тогда побил Хейвуда Поуэла, чемпиона Юга. Мама говорит, что отцу тогда давали Кучу денег, чтобы только он остался боксером. А он не захотел и вернулся к своим в шахту. Чарли высунул голову из-за двери и поглядел на бабушку. Старуха продолжала сидеть не шевелясь, спрятав лицо в ладони.

– А вы теперь уходите, – добавил он: – все равно бабушка больше ничего не будет рассказывать. Я уж знаю: когда от папы приходит письмо, она потом несколько дней молчит и только плачет.

КОГДА ШУМИТ ПОТОМАК

Прошла целая неделя. Ежедневно в школе ребята приставали к Чарли:

– Можно нам прийти? Будет бабушка рассказывать?

Но Чарли мотал головой:

– И не думайте. Она и с нами почти не говорит. Все шепчется с мамой да хмурится.

Наконец однажды он сказал:

– Сегодня приходите, бабушка велела.

И ребята услышали продолжение истории капитана Брауна.

…От Кеннеди-Фарм до Харперс-Ферри считалось шесть миль.

Капитана Брауна, как самого старшего, усалили в возок. Рядом с ним под брезентом дребезжали при каждом толчке разнообразные орудия, собранные бойцами. Люди шли рядом, стараясь ни на шаг не отставать от возка. Дождь не прекращался. Мулы поминутно оступались: ноги их то скользили по мокрым камням, то вязли в грязи. Наполеон вел их на поводу.

Слева от дороги подымались Мэрилендские горы, поросшие у подножия колючей ежевикой и шиповником. Кусты цеплялись за платья путников и как будто хотели удержать их от дальнейшего пути. Справа глухо бурлил Потомак.

– Будто кофе кипит на спиртовке, – сказал Оливер.

Ему никто не ответил. Люди молча шлепали по лужам. Перед глазами Оливера покачивалась на возке прямая спина отца. Так, в молчании, маленькая группа прошла до поворота дороги. Отсюда был виден мост через Потомак и на другом берегу – крыши Харперс-Ферри. Городок спал, утопая во тьме, только где-то на берегу, вероятно около станции, вспыхивал и потухал огонек.

Раздался тихий свист. Из кустов на дорогу выступила кучка людей.

– Бэнбоу, это вы? – окликнул Браун.

– Точно так, капитан!

Джим Бэнбоу подошел к возку. На плече у него болталось ружье. Он вытащил из-под плаща фонарь.

– Все в порядке. Путь через мост свободен, – сказал он: – там был один часовой, мы его сняли.

– Где он? – спросил Браун.

Бэнбоу махнул рукой, и из темноты к нему выдвинули какого-то человека. Джим поднес к нему фонарь. Это был совсем еще молодой парень в форменной каскетке. Он испуганно озирался на окружавших его людей.

– Эй, малыш, неужели ты за рабство? Никогда бы этому не поверил! – сказал Гоу. – Идем с нами бить толстопузых.

– А… а вы кто такие? – заикаясь, пролепетал парень.

– Мы аболиционисты. – Оливер гордо выступил из темноты. – Слыхал?… Ну, малый, поворачивайся да пойдем всыплем горячих здешним боровам.

Джон Браун слез с возка.

– Солдату свободы! – сказал он торжественно. – Мы идем сражаться за самое честное и правое дело, которое только существует на земле. Быть может, за это дело нам придется отдать нашу жизнь. Я не хочу никого неволить. Кто колеблется, может уйти: время еще не потеряно.

Он обвел глазами людей. Никто не пошевелился.

– Хорошо, – сказал он просто, – тогда займите ваши места, друзья. И да поможет нам справедливость!

Он снова сел в возок.

– Бэнбоу, подите сюда. Я хотел поговорить с вами о заложниках. Сядьте рядом со мной, вот на этот тюк. Вы отправитесь с двумя людьми…

Какой-то писк прервал его. Севший было Бэнбоу вскочил, как ужаленный. Брезент, которым было накрыто оружие, зашевелился, из-под него показался синий вязаный колпачок.

– Папка! Ты меня чуть не раздавил, – плаксивым голосом сказала Салли.

– Девочка!

– Ребенок!

– Салли!

Восклицания раздались одновременно. Остолбеневший Джим безмолвно глядел на дочку. Джон Браун осторожно убрал ноги с возка.

Салли между тем окончательно выползла из-под брезента и теперь порывалась взобраться на колени к капитану.

– Что же теперь делать? – машинально произнес Бэнбоу. Он никак не мог прийти в себя.

– Не возвращаться же из-за девчонки обратно! – рассерженным голосом сказал Кук. – Все дело провалим…

– Шесть миль проперли, часового с моста убрали, а теперь обратно? Нет уж, пусть кто хочет возвращается, а я иду вперед, – вознегодовал Оливер.

– Послать кого-нибудь с ней на ферму? Но у нас каждый человек на счету, – рассуждал вслух Гоу. – Мы не можем бросаться людьми.

– Это добрый знак, – вдруг громко сказал капитан, – судьба нам посылает негритянское дитя. Мы возьмем его и будем охранять как наше знамя.

Он поднял на руки девочку и тронул за рукав Наполеона. Глухой впился глазами в лицо капитана.

– Наполеон, я поручаю девочку тебе. Даже если будет стрельба, ты не должен отходить от нее ни на шаг. Слышишь?

Глухой кивнул:

– Слышу. Не отойду.

Джон Браун взял Салли за подбородок:

– Будут стрелять, маленькая. Будет очень-очень страшно.

– А ты разве боишься, дедушка Джон? – спросила Салли. – Нет? Ну, тогда и я не боюсь! – И Салли вздернула повыше свой вязаный колпачок.

Она взобралась на козлы рядом с Наполеоном.

– Что же ты не погоняешь, Наполеон? Но-но, Рыжий! – нетерпеливо закричала она на мула. – Беги живей, мы едем за свободой!

Джим Бэнбоу хотел остановить дочку.

– Оставьте ее, Бэнбоу, – серьезно сказал Браун, – устами ребенка глаголет истина.

ХАРПЕРС-ФЕРРИ ПРОБУЖДАЕТСЯ

Это было очень неприятное пробуждение. Сначала раздалось несколько выстрелов, потом часто и резко забили на церковной колокольне в набат. Где-то на путях запищал паровозик. Захлопали открывающиеся ставни, изо всех окон высовывались бледные, испуганные лица:

– Боже праведный! Что случилось?

Толком никто ничего не мог сказать. День только еще занимался. Дождя уже не было, но небо напоминало плохо выстиранную простыню. С черепичных крыш капало. На взмыленной лошади проскакал шериф. Отстреливаясь от кого-то невидимого, пробежал взвод городской милиции – люди были в грязи; один волочил ногу, кепи у него съехало на затылок, в руках он держал окровавленный платок. Увидев раненого, женщины завизжали и принялись захлопывать ставни и запирать засовами двери. Потянуло гарью. Рябой аптекарь спорил с бакалейщиком о том, где горит. Бакалейщик был убежден, что горит мучной склад, аптекарь утверждал, что подожжено здание железнодорожной станции.