Самуил Миримский - Скворец №17 (рассказы) Страница 13

— Как зверя-то зовут?

— Василек.

— А в ухе кто у тебя живет?

— Кто? — насторожится Василек, ожидая подвоха.

Петух.

— Петух?

— Набери в ковшик водички и вытури его оттуда.

Отмоется Василек дочиста, залезет на печку, упрется локотками в теплую овчину, запустит пальцы в жесткие свои кудряшки и потребует:

— А ты мне сказывай сказку!

— Это про волчка? Ну-к, слушай… Влез он в ухо, огляделся, хотел обратно уйти, глядь — высоко прыгать, ушибется. Посидел, зубами пощелкал и спать улегся па пустое брюхо. Спит, сон видит: зверь идет…

— Какой?

— Медведь, должно быть. Проснулся, темно, никакого зверя нет. А под утро встал голодный, а есть-то нечего, зубами пощелкал и снова спать. Солнышко высоко, а он все спит. Проснулся, зубами пощелкал и снова на бок. Так и жил один, брюхо совсем подвело, да скучно стало, поиграть не с кем. И надумал жениться. Где жену найдет? Никто не хочет в ухо лезть, хата тесная. Лиса пришла, посмотрела: «Нет, — говорит, — грязно здесь, не пойду замуж». Сорока прилетела, посмотрела: «Живи один, — говорит, — а я себе другого найду» Прискакала мышка, понюхала и тоже убежала. Никто замуж за волчка не хочет. Скучно жил волчок. А потом думает-«Дай приберу, может, кто и пойдет замуж». Взял прибрал чисто. Ан, глядит — опять кто-то грязь наволок. Кто бы это, а?

— Я! Кто же ещё! — радостно кричит Василек.

Дня не пройдет, все. бывало, требует сказок. Есть не сядет без них. Помыться не заставишь. На улицу не выгонишь. Сказывай да сказывай.

И поселились в избе сказки, полным-полно их было — и запечных, и чуланных, и амбарных, жили они в ушах, в карманах, у скотины на рогах и на хвостах. А воробьи, что ютились в соломенной крыше, под стрехой, были вовсе не воробьи, а солдаты Воробей-царя, и звали их: Турухан-воробей, Кииреян-воробей, Митрофан-воробей и Алихаи-воробей. И было у Воробей-царя столько сынов-воробеичей, что расселились они на две деревни, на пасху куличи пекли, на престольный праздник бражку варили, стенка на стейку ходили, драки чинили меж собой.

Раньше, бывало, приводила Василька мать, а теперь сам к Нине прибегал. Вечером зайдет Полина за малым, оглядит его и вздохнет:

— Парень вроде потише стал. Спать уложишь, а ои сядет на кровати и бормочет разное… Сказки ему читаешь, что ли? Все пристает — расскажи да расскажи. Тут и так времени нет, а он — сказки. Подрастешь, говорю, в школу пойдешь, сам читать будешь. А он что? Сам сказку начнет говорить. Господи, спасу нет! Тут одно, тут другое, а он бубнит тебе в ухо, пока не цыкнешь… Ну как, твои-то пишут тебе?

— Давно письма не было.

— Видела я твоих стариков на базаре, картошку твою продавали. Деньги тебе отдают?

— Да зачем они мне? Есть у меня все…

Полина подбирала губы, сурово и властно говорила:

— А им куда же копить? Молода ты ещё, а в старухи записалась. Насбирала бы, уехала отсюда. Деньги ой как нужны! Мой-то Павел, слыхала, косой Варьке дворик разделал — любо-дорого, загляденье одно! Денег, что ли, дала? Бери, говорит, яблок. Своих-то, что ли, у меня нет?

И пойдут разговоры про нехватки, про цены базарные. Слушал Василек бабьи разговоры, и странные сказки сочинялись в голове. Молоко, яйца, картошка, яблоки — все, что перебирали женщины в разговоре, улетало на базар, а там машина стояла, глотала все и обратно денежки выплевывала. А денежки были не простые, на железных лапках, крикучие, занозливые и дрались меж собой. Скучные какие-то сочинялись сказки. Василек убегал от них на улицу, спускался в овражек, где в ручье плескались утки, а рядом прыгали солдаты Воробей-царя: Турухан, Кипреян, Митрофан и Алихан…

Однажды Полина уехала с мужем в город. Василька отвезли к бабке, к матери Полины, в соседнюю Жуковку. Вернуться думали не раньше как через неделю. Однако на второй день прикатил Василек в деревню. Сам, без бабки, на колхозной полуторке. Вылез из шоферской кабины — и прямо к Нине.

— Ты откуда? — удивилась Нина.

— От бабки удрал.

— Это как — удрал?

— А так вот: бегунки привели!

— Какие ещё бегунки?

Василек снял сандальку, задрал ногу и показал:

— А вот тут бегунки! Они в пяточках да в пальчиках живут!

— Ах ты, пятки-пальчики! — рассмеялась Нина, вспомнив потешку, которую сама и сочинила.

Так и остался у неё Василек.

К вечеру приехали из района старики Пылаевы — погостить и на огороде помочь. Сели вместе обедать. Василек первый к столу, первый и ложку в миску. Старая Пелагея Васильевна повязала его полотенцем, утерла ему нос и пристроилась рядом. Сидят взрослые, смотрят, как Василек молотит. Переглядываются.

— Ровно сроду не ел, — сказала Васильевна, подвигая к нему миску. — Не кормят тебя, что ли?

— Это у меня волчок там, есть просит. — И стукнул себя по животу.

— Какой волчок, что болтаешь?

После обеда между взрослыми возник странный разговор.

— Николай-то свататься не приходил? — спросила мать.

— Приходил.

— Ну, а ты что?

— Да на что я ему, старуха? Пускай помоложе поищет.

— Дура! Так и век твой пройдет, в девках останешься!

Василек залез на колени к Нине, угрюмо смотрел на Васильевну, сопел.

— Пускай замуж не выходит.

— А почто ей замуж не выйти? Может, ты возьмешь?

— Пускай за меня идет.

— Так ты же маленький.

— Маленький, а подрасту, большой буду.

— Так Нина старухой станет.

— Не станет, — сказал Василек, — она всегда такая будет.

— Спасибо тебе на добром слове. — Нина потрепала его по щеке. — Иди-ка лучше во двор, прохладись, от тебя жаром несет, как от печки.

Когда Василек убежал, Васильевна сказала сурово:

— Ты, Нинка, не больно малого приучай. Смотри тут за ним, корми, а мать-то носится но свету, как чумовая. Бабы-то мне на базаре всякое говорили…

— Не зову я его, сам бегает.

На другой день пришла бабка из Жуковки. Ходила по всей деревне, плакала, искала беглеца.

— Не у вас ли Вася-то наш? Вот беда: дочка уехала, на меня свалила, а с ним горе одно. Случись чего с мальчонкой, я буду виноватая. Люди сказали — посмотри у Пылаевых…

Василек, завидев бабку, спрятался на сеновал, а бабка сидела в избе, причитала, жаловалась на соседей, на колхозного председателя, на дочь, на внуков, а наговорившись, стала собираться.

— Ну, так я на вас в надежде, — сказала она, прощаясь.

— Да что с ним сделается, — махнула Васильевна рукой. — И так тут цельными днями пропадает.

Когда бабка ушла, Василек выбрался из своего убежища, нашел своих дружков-приятелей и гонял по деревне до самой ночи.

Дня через три наутро прикатил домой Павел. Приехал один, без Полины — та ещё в городе оставалась кое-чего прикупить. Бросил бульдозер во дворе — и к Пылаевым.

Вошел в избу — тихо. Взрослых нет, Василек сидит за столом, язык прикусил, рисует что-то на белой картонке.

— Здравствуй, сынок!

Василек оглянулся, похлопал глазами — и снова к картонке.

— Один, значит? — спросил Павел и присел па лавку. Слегка удивился встрече такой, но виду не подал, достал папиросу. — Как тебе тут? Ничего?

— Я сейчас… — Василек оглянулся и снова к картонке. — Дорисую теремок, а то Нина придет…

Павел привстал, взглянул — что он рисует там? Домина в три этажа, в окошках человечки, кошки, птицы. И когда только научился? Оглядел Павел избу. Полевые букеты по окнам, на стенах березовые охапочки, дух от них легкий и чистый. Его бы Полину сюда, подумал он. Углы барахлом бы забила, духоту развела. А эта чудная какая-то, безгрешная.

В сенях послышались шаги. Василек швырк табуретку в сторону, бросился к двери, чуть Нину с ног не сбил.

— А я раньше кончил! — и показал ей картонку, но тут же, забыв о ней, в сумку полез: чего принесла?

— Ишь цапун рукастый! — рассердился Павел и встал. — Воли ему много даешь…

Нина оторвала от себя Василька и сумку всю отдала.

— Здравствуй, Паша, — сказала она и покраснела. — Ничего, он меня слушается. Правда, Вася?

— Правда, — кивнул Василек, запихнул за щеку кусок сахара и, вспомнив о рисунке, потащил Нину к столу, — Вот тут синица-певица, а тут дятел-работник. А кошка в клетке будет жить. Здесь у них столовая, а там кино показывают.

— А кто у них киномехаником? — спросила Нина.

— Кто? — наморщил лоб Василек. — Яшка-козел.

Павел смущенно хмыкнул в кулак и снова присел на скамью. «Умеет она с ними, — подумал он и несмело оглядел Нину. — И вообще ничего…»

Нина и Василек расселяли зверье в новом доме и о Павле совсем забыли. А он докурил папиросу, встал и тихо вышел во двор. Потрогал привалившийся плетень и в сарай заглянул. «Помочь бы надо, — подумал он. — Сама ничего не попросит».

Вечером из города вернулась Полина. Заглянула сперва в Жуковку, к матери, там и Павла застала — колол тещё дрова.