Илья Дворкин - Трава пахнет солнцем Страница 13

— Чтоб краска не обдиралась, — пояснил он.

Владька попытался чем-то помочь, но Жорка остановил его.

— Отойди-ка ты лучше, — холодно сказал он.

Дядя Федя пришел со смешливым молодым парнем — газорезчиком. На лбу парня торчали, уставясь в небо, лупоглазые темные очки, а за спиной извивались по земле два резиновых шланга с газовой горелкой на конце — такой медной трубкой в форме буквы «Г».

Парень улыбался, и глаза у него были синие и добрые, как у теленка.

— Попались, значит? Запутались, значит, как бобики? Молодцы! Ну, Руслан выручит. Не бойсь. Руслан дело знает, — сказал он.

Тамико счастливо заулыбалась. И оттого, что этого парня с широким вздернутым носом звали шикарным именем Руслан, и вообще оттого, что ей было очень хорошо и все время хотелось улыбаться.

Видно, здесь не любили долгих разговоров, а привыкли дело делать. Быстро и ловко.

Дядя Федя полез в свою будку.

Стрела крана дернулась, мягко описала полукруг и замерла точно над катером. Потом раздалось частое стрекотание и крюк с коротким тросом на конце пошел вниз.

Вот он опустился почти на уровень бортов, и Димка ловко набросил петлю троса на восьмерку.

Димка выскочил на пирс, поднял вверх ладонь и крикнул:

— Вира!

Тросы туго натянулись, и вдруг тяжеленный катер легко, как игрушечный, оторвался от воды и повис, сияя блестящим красным брюхом.

Прозрачные крупные капли бесшумно шлепались с него в Неву.

— Золотые кадры… Это же золотые кадры, — бормотал дядя Арон и целился всеми своими аппаратами по очереди.

Катер плавно проплыл по воздуху, опустился на невысокий штабель бревен, и к нему вразвалочку подошел газорезчик. И мальчишки тоже, и Олег, и Тамико.

Только дядя Арон бегал в стороне и все целился.

Винта не было видно. Под кормой, будто ком рыжей шерсти, торчал тугой клубок проволоки.

Проволока намертво вцепилась в винт, срослась с ним, и Жорка вдруг засомневался. Как-то не очень верилось, что этот невзаправдашний Руслан один сможет справиться с этим.

Но вот высунулся из горелки мохнатый оранжевый язык пламени, газорезчик повернул какие-то колесики, и огонь сразу стал голубым и жестким, а самый конец его совсем синим, острым и злым.

Горелка загудела.

Руслан опустил на глаза очки и медленно повел вздрагивающим огнем по проволоке.

И сейчас же ржавый клубок взорвался искрами и задымил.

Сколько они мучились с этой проклятой проволокой, какой она казалась сильной и цепкой!

А тут на глазах, под руками веселого и немножко смешного человека по имени Руслан, она податливо распадалась, как гнилой шпагат.

Вот уже матово засветился латунный винт, еще немного, еще… и все кончено.

Катер стоял освобожденный, стройный, готовый снова бежать по гладкой чистой воде.

— Ур-ра!!! — завопил Жорка и подпрыгнул, и заплясал, и все завопили тоже и стали обнимать Руслана, и хлопать его по плечам.

Только Владька стоял в стороне, опустив голову.

А Руслан погасил горелку и, как показалось Тамико, удивленно поморщился. Видно, Руслан не любил, когда вопят и обнимаются.

— Да ладно, будет вам. Ухожу я, — сказал он и пошел туда, где громоздились стальные фермы и дрожали над ними голубые сполохи электросварки.

А все глядели на его спину в брезентовой прожженной робе и молчали. И всем было немножко стыдно своих воплей и телячьего восторга.

— А ведь он настоящий Руслан, — сказал Тамико.

— Кто Руслан? Какой там Руслан? — за кричал подбежавший дядя Арон. — Кадры! Какие кадры! Золотые кадры! На цветной пленочке! Днище красное, проволока рыжая пламя синее и фон… какой фон!.. Надо бы повторить на всякий случай. Повторить нельзя? — спросил он у Олега.

— Нельзя. Такое не повторишь, — ответил Олег.

Катер снова проплыл по воздуху и опустился на воду у самого пирса.

Это был чудесный день. Самый долгий день в жизни.

Тамико вспомнила вдруг, что она больна, и удивилась. Она забыла об этом. Столько всякого приключилось, что она просто забыла.

Вот бы видела мама!

Тамико глядела на мальчишек, привязывающих катер, и жалела, что этот день кончается.

Но впереди было еще одно приключение.

С крана спустился дядя Федя. Он подождал, пока все соберутся, и сказал дяде Арону:

— Вы хотели сверху снять? Так надо торопиться, солнце заходит. Девочка, пойдем с нами! Покажем тебе Питер с птичьего полета.

Он поглядел на мальчишек и усмехнулся. Видно было, как они мучаются. Просто на лицах написано.

Не было бы Тамико, можно было бы и поупрашивать, поканючить: одних берут, а других нет. Но тут… Мальчишки страдали молча. И дядя Федя оценил это.

— Ладно, чертенята, шут с вами. Лезьте. Только, — голос у дяди Феди стал свирепым, — если что-нибудь тронете, вниз головой сброшу. Без жалости.

Дядя Федя взглянул на Олега.

— Не знаю только, как поместимся.

— Я в катере подожду, я высоты страсть как боюсь, — сказал Олег.

— И я с тобой. Я уже был там, в башне, — сказал Димка.

— Молодец, Дмитрий. Пошли.

Дядя Федя повернулся к Тамико и вдруг увидел, что она стоит очень грустная. Радости в ее глазах не было.

Дядя Федя остановился, и лицо у него сделалось совсем не суровым, а растерянным, даже немного испуганным.

— Ну, маленькая? Чего-нибудь я не так сказал? Или ты не хочешь наверх? — спросил он.

— Я очень, очень, очень хочу. Только… Я не смогу.

Дядя Федя секунду соображал, потом облегченно вздохнул.

— Фу ты, напугала… Очень даже сможешь. И не заметишь, как наверху будешь. Погляди, какая шея, — он похлопал себя по загорелому могучему затылку, — только держись покрепче.

Наверху было жутковато и прекрасно. Говорить не хотелось. Было тихо-тихо: слышно, как посвистывает ветер да жужжит кинокамера дяди Арона.

Садилось солнце, и окна домов багряно полыхали. Будто полгорода охвачено пожаром. Это был закатный пожар — тихий и не страшный.

Владька наклонился к Жорке. Жорка никогда еще не видел его таким: напряженный, сжавшийся в кулак, а глаза печальные и замученные.

— Жорка, ты не скажешь Тамико? — прошептал он. — И Димке, Олегу? Жорка… Я никогда… никогда больше… Лучше помереть…

Он поглядел Жорке прямо в глаза и добавил:

— Честное ленинское! Под салютом!

Жорка не стал много разговаривать. Он только улыбнулся чуть заметно и буркнул:

— Посмотрим.

Тамико обняла Жорку и Владьку за плечи и глядела вниз.

А внизу, насколько хватало взгляда, раскинулся громадный город, такой громадный, что и представить себе трудно, где он кончается.

Потому что края его растворялись в вечернем тумане, и там, где уже ничего не было видно, угадывались новые кварталы, новые улицы, и казалось, нет городу ни конца ни краю.

Башня медленно поворачивалась, и город поворачивался тоже, рассеченный широченной, матово поблескивающей Невой.

— К батьке твоему вместе пойдем, к Демьянычу. А то еще отлупит не разобравшись, — сказал дядя Федя Жорке. — Я с ним потолкую.

— Все будет хорошо, все будет отлично. Я тоже пойду, — пробормотал дядя Арон, не отрываясь от кинокамеры.

Тамико глядела вниз.

Дома стояли плотно, плечо к плечу. Разные — высокие и низкие, старые и новые. И в каждом десятки окон. И за каждым окошком кто-то живет. Такие же люди, как дядя Федя, Владька или Жорка. А если так, то в этом городе живут одни хорошие люди.

«Ведь мы случайно встретились, — думала Тамико, — я ведь не выбирала их — чтобы получше, а вот они какие все оказались. Значит, и другие тоже такие».

От этой мысли щеки у Тамико стали горячие, а руки сильные и теплые.

Мир был надежный и добрый.

Примечания

1

Гамарджоба (груз.) — грузинское приветствие.

2

Тамико, девочка, опять тебя обидели эти противные мальчишки? Не плачь, родная! (груз.).