Елена Попова - Удивительные приключения мальчика, который не называл своего имени Страница 13

— Спасибо, — сказал я.

— Ты поступил бы иначе? — сказала дочка Очкарика.

Она была такая хорошая и такая красивая, и я так рад был ей, что мне не хочется дальше называть ее дочкой какого-то Очкарика, пусть даже написавшего в книге Учителя целую главу. Лучше я буду называть ее чудо-девочкой, а еще лучше Миракл.

Тут мы увидели, как по улице, громыхая пустой тележкой, идет старик. Я сразу узнал в нем индуса, который ночью открыл нам дверь.

— Не будем терять время, — сказала Миракл.

Миракл привела меня на заброшенную стройку, освещенную лишь тусклой лампочкой и подвела к куче мусора, под которой, по ее словам, лежал «я», как вдруг она сказала:

— Постой, мы же не подумали о самом главном. Если ты сейчас вернешься в свое тело, мы не сможем общаться. Я не смогу дать тебе совет, ты меня не услышишь. Куда ты пойдешь? Как мы встретимся?

— Может, я вернусь в гостиницу, к Бородачу?

— Я не доверяю ему.

— Что он мне сделает?

— Он уже сделал тебе плохое, значит, может сделать еще. Мой дом сам ты не найдешь, это очень далеко отсюда.

Мы долго переминались в нерешительности, а потом Миракл сказала:

— В любом случае надо дождаться дня, это опасный район, здесь не стоит гулять по ночам. Я «путешествовала» по городу, много видела. Утром ты будешь ждать меня здесь, я приеду за тобой на такси.

Мы еще немного побродили по стройке. Вдруг из-под кучи мусора, под которой «я» лежал, раздалось шуршание.

— Может, это какое-то животное, — сказал я. — Мышь или крыса… Если оно набросится на «меня», мы не сможем его даже отогнать.

Миракл тоже заволновалась:

— Хорошо, — сказала она. — Возвращайся. Делай, как мы договорились. Жди меня здесь, пока я не приеду за тобой на такси.

… Первое, что я почувствовал, была боль и тяжесть — на руках, на ногах, на животе. Сверху куча мусора, которым индус завалил мое тело, была не такая уж страшная. На деле оказалось не так. Мне стоило освободить руку или ногу, как какой-нибудь угол картона или кусок деревяшки упирались мне в другой бок. Я чуть не заорал, но сдержал себя, потому что Миракл все еще была рядом. И какого это было ей слышать, как я ору. Ведь она ни чем не могла мне помочь. Я стал потихоньку освобождать руки и тянуть их к своему лицу. С одной это мне удалось, я закрыл ею лицо — но не все, только нос. Потом я стал переворачиваться на живот — вокруг затрещало, что-то больно ударило по затылку, поднялась страшная пыль — нечем стало дышать, но я уже не останавливался, я встал на четвереньки, прополз немного вперед и, почувствовав, что на спину уже не так давит, встал на ноги, стряхивая с себя все оставшееся нагромождение, как какой-нибудь Гулливер. Я оглянулся — да, сверху эта куча мусора выглядела совсем не такой страшной. Но попробуйте-ка оказаться под ней? Тут я услышал голоса. Приближалось утро, но было еще довольно темно, мне совсем не хотелось в этом месте столкнуться с какими-то чужими, подозрительными людьми. Может, бродягами? Какой нормальный человек в это время бродит по заброшенным стройкам? Стараясь не шуметь, я еле слышно подкрался к недостроенному дому и спрятался за стеной…

Голоса приближались… Можете представить, как я удивился, узнав в одном голос Бородача. Вообще-то, он один можно сказать и был, второй голос почти не различался. Я осторожно выглянул из своего укрытия, да, это действительно был Бородач и старик-индус. Индус показал Бородачу на кучу мусора, которым завалил мое тело, Бородач стал разгребать этот мусор, при этом он яростно кричал:

— Мальчик! Мальчик! Прости меня! Бес попутал! Я был пьян, мальчик! Я был безобразно пьян! Прости меня, мальчик!

Можете себе представить, он чуть ли не волосы на себе рвал. Перед кем он так выколбасивался, не знаю. Наверное, перед собой. Потом они с индусом стали шарить по стройке, чуть что я слышал грохот и чертыхания Бородача, был момент когда они прошли совсем близко от меня — я чуть не умер от страха, сидел ни жив, ни мертв, мне кажется, даже не дышал. Они опять подошли к куче мусора, вернее к тому, что от нее оставалось. Бородач в сердцах пнул какую-то банку, подошел к индусу и не то чтобы ударил, тряхнул, но так сильно, что тот отлетел на пару метров в сторону. Бородач развернулся и пошел со стройки, старик-индус поплелся за ним, но в какой-то момент вдруг отстал и вернулся… Я слышал его кошачьи, крадущиеся шаги. У меня появилось плохое предчувствие. Последний год предчувствия меня не обманывали. И действительно, жесткая, сильная, костяная рука схватила меня за плечо и сжала так сильно, что я заорал от боли, другой рукой он ловко зажал мне рот и… потащил… Было уже светлее и в какой-то момент я увидел его глаза — они были, как у сумасшедшего. Он ловко столкнул меня в отверстие в полу, а сверху придавил чем-то тяжелым — потом я, как ни старался, не мог это тяжелое сдвинуть. Я оказался в пространстве не больше двух ящиков из-под телевизора, на каких-то мешках, на каких-то плохо пахнущих тряпках. Утешало меня одно — Миракл должна была все еще быть рядом, она все видела, она меня спасет.

Я старался думать о Миракл, о том, что она мне поможет, но тяжелые, плохие мысли все равно лезли в голову. Вдруг Миракл вернулась к себе домой раньше, чем индус запрятал меня в эту яму? Вдруг индус явится раньше, чем она приедет, и перепрячет меня? Да мало ли что! Я представлял себе и совсем страшное — он посадит меня на цепь, как собаку в каком-нибудь заброшенном месте, пещере или колодце, станет кормить, как собаку, из собачьей миски и заставит добывать для себя и его друзей-бандитов разные сведения — где что лежит и как до этого добраться. Не зря же у него так блестели глаза. Нет, не как у сумасшедшего, а как у очень алчного человека, у зверя, хватающего добычу. Я так ясно себе это представил, — себя на цепи, представил даже жестяную собачью миску, — что прямо затрясся от ужаса. Я обшарил свою тюрьму в поисках какого-нибудь твердого или острого предмета — бесполезно, там были одни тряпки. Ногти у меня всегда были коротко обстрижены — мать за этим следила, оставались зубы. «Буду кусаться, — решил я. — Я его укушу.» Но вспомнил его костяную руку и сразу скис. Я даже заплакал, кис себе, кис и даже не заметил, как заснул.

Меня разбудили шум над головой и голоса. Я посмотрел вверх — надо мной стояли какой-то незнакомый мужчина и Миракл. (Потом она сказала мне, что в тот момент у меня было выражение лица, как у затравленной собачонки, а я ей сказал, что просто приготовился кусаться. Она смеялась.) Мужчина протянул руки и вытащил меня. (Миракл рассказывала мне, что еле уговорила шофера такси сдвинуть тяжелые доски, он не хотел ввязываться в эту историю и собирался просто вызвать полицию.)

Сказать, что я выглядел не ахти, значит, ничего не сказать. Но Миракл была предусмотрительной. Она привезла чистую майку, наверное, кого-нибудь из братьев, и влажные салфетки. Когда она протирала меня салфетками, я все время вскрикивал — ведь я был весь в ссадинах. Потом мы сели в такси и тут обнаружилась новая проблема — мы не могли общаться. Миракл знала английский, но я-то его почти не знал. Когда Миракл что-то быстро говорила по-английски, я ничего не понимал. Мы могли объясняться только с помощью жестов и отдельных слов. Я понял, что Миракл хочет, чтобы мы поехали к ней домой, к ней и ее отцу Очкарику. А я хотел вернуться к Бородачу. И я, и Миракл видели, что он раскаивается, что он подговорил индуса увезти мое тело, потому что был пьяный, потому что по его словам — его «бес попутал». Ведь он мне завидовал. Я с самого начала знал, что он мне завидует. Но теперь он раскаивался и, наверное, очень переживал. Не знаю почему, но я ему верил. А может, я просто привязался к нему за время нашего путешествия? Не знаю… Короче, я хотел вернуться к Бородачу, а Миракл этого не хотела. Мы отчаянно жестикулировали и даже поссорились. Конечно, я слушаюсь мою мать, но она часто говорит — думай сам. Я же рассказывал — она даже в школу никогда не ходит. Поэтому, бывает, я и думаю сам и поступаю сам, и даже, когда поступаю неправильно, она меня особенно не ругает. Так что я все-таки привык к какой-то свободе. А тут раскомандовалась — даже не мать — какая-то девчонка. Старше меня только на пару лет. Я решил возвращаться к Бородачу и все тут. Я узнал место, за которым был поворот на улицу, на которой была наша жуткая гостиница и приоткрыл дверцу такси. Таксист остановил машину и стал дико орать на совершенно незнакомом мне языке. Миракл тоже обернулась — она сидела на переднем сидении — и стала быстро-быстро говорить что-то по-английски. В этот момент мне было только на руку, что я ее не понимаю.

— Не понимаю! — закричал я по-русски. — Не понимаю!

Я выскочил из машины, завернул за угол и помчался уже почти бегом.

Конечно, я не имел никакого желания столкнуться со стариком-индусом. Несколько раз я видел его сидящим за прилавком на первом этаже. Когда мы первый раз поехали к Очкарику, Бородач покупал у него сигареты. Он все время был какой-то полусонный и на меня даже не смотрел, я был для него просто пустым местом. Вот и теперь я подумал, если он там, за прилавком, я быстро промчусь мимо наверх, в нашу комнату. Он сообразить не успеет.