Наталия Лойко - Дом имени Карла и Розы Страница 13

Ася обиделась.

— Что же, я обманщица?.. Как все?

Оставшись одна, Ася вспомнила с тоской, как они вместе с матерью заглянули сюда, в актовый зал, восхитились высоким лепным потолком, красивым, пусть затоптанным, паркетом. Из стен, как и теперь, торчали железные костылики, и мать пояснила, что здесь, вероятно, висели портреты лиц царской фамилии.

Изваяние Карла Маркса по-прежнему стояло а углу у окна. Теперь рядом с ним повесили большую яркую диаграмму. Ася подошла, чтобы взглянуть на рисунки и географическую карту, вычерченную от руки в центре диаграммы. Интересней всего была подпись, уверявшая, что если все книги, изданные за год Комиссариатом просвещения, сложить в ряд на полке, то полка протянется от Москвы до Рязани. В Асином воображении возникла вьющаяся меж лесов и нив проселочная дорога и по краю ее — книги, книги…

Сквозь распахнутые двери, как и в тот раз, доносились спорящие голоса, так же мелькали фигуры торопливо идущих людей. Про молодых, обязательно куда-то спешащих, напоминающих Андрея, мама сказала, что это скорее всего курсанты, что у Наркомпроса тысяча разных курсов. И вздохнула: «Счастливцы… Верят, что перевернут не только школу, но и весь мир».

Асю потянуло к окну. Прошлый раз стекла еще не были охвачены морозом и Ася любовалась лицейским садом. Среди голых кустарников и деревьев бегали дети, швырялись охапками мокрых листьев. Сейчас Асе захотелось увидеть сад в зимнем уборе. Она поскребла варежкой по шершавому инею. Затем догадалась взобраться на подоконник, отворить фортку. Белели ветви деревьев, белел весь сад. Среди сугробов толкались дети с лопатами и метлами, расчищали дорожки. Много детей…

Кто-то сзади дернул Асю за пальто. Послышался тихий, но настойчивый голос:

— Слезай! Так высунулась, что ничего не слышит…

Обернувшись, Ася мигом захлопнула фортку.

Ослушаться было невозможно: та, что стояла перед ней, была, несомненно, учительницей. Простой, скромной, может быть, даже сельской, откуда-то между Москвой и Рязанью. Из тех учительниц, которые, не повышая голоса, умеют добиться полного послушания. В этом-то Ася разбиралась! И одета, как учительница: кофточка, закрытая до самого подбородка, темный длинный жакет, юбка почти до полу, еле видны ботинки, похожие на детские, на низком каблуке. Глаза не то что сердитые, но строгие и как-то странно выпуклые. И сама, видно, усталая…

— Так слезай же! Свалишься!

Поспешно спрыгнув, Ася ушибла коленку, а главное, задела и без того ноющий локоть, но только чуть поморщилась и лихо поправила сбившийся набок капор. Вряд ли кто из учеников этой женщины решался хныкать в ее присутствии.

Ася сказала с деланной веселостью:

— А что? Баловаться нельзя? В саду полно ребят, а я и посмотреть не могу…

— Вот ты кого высмотрела! — улыбнулась женщина и сразу стала другой. Она как-то по-домашнему пригладила свои темно-русые волосы, прикрутила растрепавшийся пучок. — Понравились наши ребятишки?

— Как, ваши?

— У нас, у Наркомпроса, свой показательный интернат.

Слово «интернат» было знакомо Асе. Она похолодела от страшной догадки.

— Могут сразу схватить?

— Кого?

— Меня! В приют… В интернат ваш несчастный.

— Чего же ты испугалась? И как это ты очутилась у нас?

— Добрая фея привела.

— Кто?!

— Большевичка одна. Хитрая! Как и все они, понимаете? — Черные глаза Аси вдруг сердито блеснули. — Вы чему смеетесь? Истинная правда! Вела меня сюда, а про интернат ни словечка. Зубы заговаривала.

— В интернате у нас все переполнено, глупая. Попросишься, не возьмут. А ты что? Ты в семье живешь или как?

Асина собеседница беспокойно оглянулась на двери; было видно, что она не располагала свободным временем. Однако присела выслушала Асины жалобы, затем произнесла:

— Глупенькая… Бояться тут нечего. Для чего же сейчас так спешно создают детские дома? Чтобы всех вас сохранить. — Улыбка тронула ее губы. — Тоже большевистская хитрость! Так кто же эта посторонняя женщина, что ради тебя пришла к нам?

— Так, одна… Дедусенко. — Ася выложила все, что знала про Татьяну Филипповну. Последние слова произнесла, осуждающе поджав губы: — Не только шить умеет, но и командовать. И сказки рассказывать, когда ее не просят.

— Очень хорошо!

— Ничего хорошего.

— Но ты все-таки дождешься ее, не сбежишь? Или струсила? Признавайся…

— Может, и струсила, а дождусь! Не обманщица!

— Я и вижу, что не обманщица. Только в форточку больше не лезь. А Дедусенко передай, чтобы сразу шла ко мне. Пусть войдет в приемную и скажет, что ее звала Надежда Константиновна.

— Кто? Ладно. Скажу.

Уже в дверях Надежда Константиновна сказала:

— И не грусти. Никто тебя насильно не схватит.

— Пусть хватают. Мне все равно.

— Уж и «все равно»! Почему же нам, взрослым, не все равно, что с тобой станет? Ну, ну, не вешай носа! Будет невмоготу, прибежишь сюда. Запомнишь, к кому? К Надежде Константиновне.

Декрет, подписанный Лениным

В кабинете Надежды Константиновны Крупской, как и в других комнатах Наркомпроса, бросалось в глаза характерное для того времени сочетание так называемых «остатков былой роскоши» с суровыми вкусами новых хозяев. Стильный дивен для посетителей — и донельзя скромное убранство письменного стола. Массивный, черного дерева стол, примыкающий к письменному, предназначенный для того, чтобы вокруг него рассаживались участники небольших совещаний, — и скромные венские стулья, обступившие этот стол. Великолепно отделанные стены — и два небольших портрета в простеньких рамках: Маркс и Энгельс.

Преодолев смущение, Татьяна села.

— Так вы жена Дятла?

Вот как!.. И партийную кличку Григория знает. И помнит, как он заезжал к ним в Краков…

Муж не раз рассказывал Татьяне о Крупской, помощнице и друге Ленина. Он восхищался тем, с какой точностью, неся на своих плечах утомительную будничную работу большевистского ЦК, она запоминала все необходимые сведения — шифры, фамилии, партийные клички. Теперь Татьяна сама удивлялась ее поразительной памяти. Надежда Константиновна знала многих товарищей Григория, помнила, кто где работал в годы подполья, на какой участок работы послан сейчас.

Расспрашивая, каким делом занимался Дедусенко в Москве до того, как стал командиром, Крупская — так показалось Татьяне — старалась побольше разузнать и о ней самой. Роясь в ящике письменного стола, она спросила:

— Вы читали письмо, которое ваш муж направил мне накануне отъезда? О детских домах.

— Не только читала, каждую строку помню.

— Хочется показать вам один документ, декрет, который на днях будет опубликован. — Крупская вышла из-за стола и тихо позвала своего секретаря: — Голубушка, Ольга Степановна!

Взяв из рук секретаря бумагу, она попросила разыскать какую-то Гущину:

— Попробуйте, Ольга Степановна. Возможно, она еще не ушла. А вы, товарищ Дедусенко, пока ознакомьтесь с декретом.

Татьяна стала читать. В руках у нее был подписанный Лениным и Луначарским декрет об учреждении «Совета защиты детей».

Совет Народных Комиссаров объявлял одной из важнейших государственных задач снабжение детей пищей, одеждой, помещением, топливом, медпомощью — всем необходимым. Прямо, без всяких обиняков в декрете было сказано о тяжелых условиях жизни в стране. Сказано, что революционная власть обязана сберечь в опасное время подрастающее поколение. Сдвинув светлые брови, Татьяна старалась затвердить слова декрета. Она хотела, не упустив ни одной подробности, написать о нем Григорию. Ведь именно об этом — о том, что сказано в декрете, — ее муж мечтал в последний вечер перед отправкой на фронт.

В кабинет вошли два паренька с завода Бромлей. Разговор зашел о только что возникшей там профтехнической школе. Крупская внимательно выслушала обоих, не мешая им препираться, перебивать друг друга. И Татьяне вспомнилось, как один из товарищей Григория, побывавший в свое время в партийной школе в Лонжюмо[2], уверял, что никто так не умеет слушать, как Крупская. По его словам, где бы Надежда Константиновна ни была — в уличной ли толпе, на собрании ли, — она все впитывала в себя, чтобы потом передать Владимиру Ильичу. Татьяна подумала, что, верно, до Ленина и теперь доходило то большое и малое, что Крупская выясняла из разговоров со множеством лиц, посещавших ее кабинет.

Напутствуя бромлеевцев, Надежда Константиновна сказала:

— Главное, не пугайтесь трудностей. У всех так. Дело новое. Поверите, вот в Наркомпросе работаешь, так каждый вечер словно уроки готовишь! Жизнь ставит тот или иной вопрос, и для того, чтобы ответить на него, разобраться в нем, надо ряд книг перелистать, посидеть над материалами.

В кабинет заглянул пожилой наркомпросовец с потрепанным портфелем под мышкой, в пенсне на замерзшем носу.