Александр Власов - О вас, ребята Страница 14

Но есть все же хотелось, и Чиркун продолжал крутиться вокруг продавца аппетитной домашней колбасы. Наконец руки вняли мольбам пустого живота и вылезли из карманов. Чиркун прицелился… И вот в этот ответственный момент кто-то тихо, но властно прогудел у него над ухом:

— Сын мой! Уйди от соблазна!

Рядом с Чиркуном стоял толстый высокий поп в черном одеянии.

— Пойдем со мной! — окая, сказал он. — Я не виню тебя. Мир суров, людей одолела гордыня! Никто не хочет помочь ближнему! Пойдем, отрок, я накормлю тебя и наставлю на путь истинный!

Раньше бы Чиркун сиганул в толпу — и пропал бы для непрошеного доброжелателя бесследно. Но поп появился вовремя — как раз тогда, когда в сознании беспризорника назревал перелом. И Чиркун не побежал. Больше того, повинуясь мягкой широкой ладони, лежавшей на его плече, он вышел из рынка…

Поп привел Чиркуна домой, заставил вымыться, накормил его по-царски и, почесывая бородавку на мясистом носу, прочел длинную проповедь о божьем промысле. Из витиеватой, мудреной речи Чиркун выделил и запомнил только две мысли, достойные его внимания. Первая — ему предлагают еду, одежду и даже деньги. Вторая — от него требуют послушания и участия в невинной, по мнению Чиркуна, комедии. Ее-то и назвал поп божьим промыслом.

— Пойми, отрок! — басил отец Павел. — Даже ложь, изреченная во имя Христа, священна. Трудные времена настали. Люди отвернулись от господа бога нашего. Помочь отступникам вернуться в лоно церкви — сие и значит — вершить божий промысел и испить божественную благодать.

Божественная благодать не очень привлекала Чиркуна. Что касается божьего промысла… А чем этот промысел хуже того, каким Чиркун занимался на рынке? Судя по обеду, божий промысел обещал быть и прибыльным, и безопасным…

Чиркун пропал. Напрасно звено Кати Смирновой ежедневно после уроков приезжало с Васильевского острова к Московскому вокзалу — излюбленному месту беспризорников. Пионеры ходили по дворам, по закоулкам, «прочесывали» привокзальные пути и вагоны, караулили на Кузнечном рынке — Чиркун больше не появлялся. Несколько раз попадались похожие на него мальчишки — такие же обездоленные маленькие оборвыши. Но Катя ни за что не соглашалась заменить Чиркуна другим беспризорником: полюбился ей этот быстроногий востроглазый паренек. Она жалела безродных и бездомных. Была бы возможность, — Катя приютила бы их всех. Но звено могло взять под опеку только одного беспризорника.

У пионеров все было продумано до мельчайших подробностей. Они заранее определили, кто и по каким предметам будет заниматься с Чиркуном, составили «График жизни» и согласовали его с родителями. По этому документу Чиркун получал право на стол и постель у каждого члена звена по очереди: одну неделю он живет у Кати, вторую — у Сережи, и так далее. Дело было за Чиркуном, а он — как сквозь землю провалился.

Из-за него звено Кати Смирновой начало отставать от других звеньев по сбору лекарственных трав. Каждое воскресенье пионеры отряда выезжали за город за ландышем, валерианой, солодкой и полынью. А звено Кати вместо интересной и полезной прогулки по лесам и полям бродило вокруг рынка и вокзала.

— Может, его забрали и отправили в дом беспризорников! — высказал предположение Сережа Голубев.

— Нет! Не может быть! — горячо возразила Катя.

— Почему не может быть?

Катя не знала, почему, но ей так хотелось, чтобы Чиркун был в их звене! И она твердо верила: раз хочется, — значит, сбудется! И все же к концу недели ее уверенность поколебалась. Катя не решилась пропускать второе воскресенье и объявила звену, что с утра назначается поездка за город.

В вагоне ехали в то воскресенье какие-то странные пассажиры: старухи в черных косынках, молодые женщины с болезненными детишками.

Сережа Голубев увидел знакомое лицо. Это была глухонемая Даша — семилетняя девочка, которая вместе с матерью и маленькой сестренкой Раей жила в Сережином доме, в подвальном этаже. Присмотревшись, Сережа заметил и Дашину мать. В глазах у ней светилась надежда. Она жадно прислушивалась к разговорам в вагоне.

Пионеры стояли в проходе между скамеек. У окна сидела старуха с кустистыми черными волосинками на подбородке. Она долго смотрела на ребят в красных галстуках и вдруг прошамкала глухим голосом:

— Калеки-то всякие бывают… Но бог милостив — любых исцеляет: безногих и безруких, и таких вот, испорченных бесовским наваждением…

Старуха указала скрюченным пальцем на ребят.

— Посмо́трите, подышите святым воздухом — и скинете красные тряпицы!

Пионеры молчали. Они еще не разобрались, что к чему. Заговорила соседка старухи — молоденькая женщина с грудным ребенком на руках.

— А что, бабуся, и слепенькие исцеляются? — спросила она, вкрадчиво заглядывая в бесцветные старухины глаза. — У меня родился сынок… Видел хорошо… Сам к соске ручонки протягивал! А потом бельмочки пошли… Сначала на левом, а теперь уже и на правом глазку… Не видит! Лампу поднесу — а он и головкой не пошевелит — света не принимает!

— Прольется божий свет — и прозреет твой сын! — ответила старуха.

Женщина расцвела.

— Бабуся, миленькая, ну расскажи, что делать надо!

— Что рассказывать! Едешь не случайно… Сама знаешь. Посетила нас божья благодать! Молиться надо денно и нощно! Объявился святой мученик. Принес исцеление! В такую пору пришел… В страшную пору! Знать, Христос не оставил нас в беде!.. А твое дело простое: пожертвуй на храм божий да поднеси к великомученику свое чадо! И коли веруешь, — прозреет оно! И не такие прозревают!

— А ты сама видела? — страстным шепотом спросила женщина.

— За веру свою я и мук натерпелась, и чудес навидалась! Не здесь… В других местах… отдаленных. А здесь впервой это свершится! Вишь, народу-то поднялось! Весь Питер едет! Вон — даже они к свету божьему потянулись!

Старуха второй раз ткнула пальцем в сторону пионеров.

Катя кивнула головой ребятам, и звено стало пробиваться к выходу в тамбур. Катя поторопилась увести пионеров, потому что увидела, как взъерошились ребята. Еще минута — и они бы наговорили старухе много резких слов.

В тамбуре мальчишки дали себе волю.

— Старая ведьма! — горячился Сережа Голубев. — Надо было всыпать ей по первое число! А то эти дурехи слушают, раскрыв рот, и верят! И Дашкина мать — тоже!.. Почему ты нас увела?

Катя прикрыла ему рот ладошкой.

— Если бы вы умели вежливо разговаривать, я бы вас и не увела! — объяснила она. — Грубостью ничего не докажете! Взять и разоблачить всю их комедию! Вот это было бы по-пионерски!

— А что! — крикнул Сережа. — Поехали с ними! Возьмем — и разоблачим! Это какой-нибудь проходимец вроде Ивана Кронштадтского! Мне отец рассказывал, как он деньги драл за то, что ему руку целовали!

Ребята поддержали Сережу. Одна Катя попыталась отговорить пионеров.

— А трава? — спросила она. — Забыли? Мы и в прошлое воскресенье не собирали!

— За ней в любой день можно съездить! — возразил Сережа.

Катя уступила большинству. Ей и самой хотелось посмотреть на поповское «чудо».

После сытного обеда Чиркун сидел на лавке в избе пономаря. Беспризорника было трудно узнать. Лицо у него округлилось, шея потолстела. Рядом с лавкой лежали два обшарпанных костыля. Чиркун стал калекой. Левая нога, обмотанная грязным бинтом и чуть прикрытая рваной штаниной, не сгибалась в колене. Но несчастье ничуть не отражалось на настроении Чиркуна. Он негромко беззаботно посвистывал и поглядывал в окно: на церковь, на толпу, густевшую с каждой минутой.

Чиркун был спокоен. Люди его не смущали. Он знал свою роль и верил, что выполнит ее не хуже двух других оборванцев, пригретых отцом Павлом. Чиркуна смущало только одно обстоятельство: он боялся рассмеяться, увидев, как двое других беспризорников, таких же здоровых, как и он, начнут кривляться и паясничать, подражая убогим калекам.

Когда зазвонили на колокольне, Чиркун подхватил костыли, проверил скрытую тесемку, поддерживавшую левую ногу в согнутом положении, и вышел на улицу, изобразив на лице плаксивую гримасу. Через минуту он залез в самую гущу толпы и пробился в первые ряды людей, стоявших напротив входа в церковь.

Справа он увидел своих «разнесчастных» товарищей и почувствовал страх и брезгливость. Щека одного из мальчишек была обезображена волчанкой. У другого парша завладела половиной головы. Чиркун знал, что все это ловкая подделка, но не мог преодолеть в себе испуг и отвращение. А вдруг и на самом деле мальчишки заболеют? Кто их, этих попов, знает! Может быть, и у него нога больше не распрямится? Он незаметно подергал скрюченной ногой. Мускулы послушно сокращались. Чиркун вздохнул с облегчением.

Вокруг него бурлили страшные, исступленные, болезненные люди. Казалось, у церкви собрались калеки со всей земли, привлеченные слухом о чудесном исцелении.