Лидия Чарская - Том 37. Игорь и Милица (Соколята) Страница 14

- Могу я просить вас на две минуты разговора без свидетелей, господин капитан?

Тот удивленно вскинул глазами на юношу.

- Но, кажется, y нас давным-давно улажены все наши дела с вами, Корелин… - начал было офицер.

- На одну минуту, господин капитан, только на одну минуту… - взмолился Игорь.

Что-то было такое в его молящем голосе и взволнованном лице, что капитан, немного подумав, уступил юноше.

- Хотите здесь или пройдем ко мне на квартиру?

- Если разрешите, то к вам, господин капитан…

- Хорошо.

- Разрешите пройти с нами и моему товарищу? Дело, касается, собственно говоря, только его…

Капитан опять быстро взглянул на Милицу и в голове его бегло промелькнула мысль: «Что надо от меня этому ребенку? Какое-такое y него может быть дело ко мне? A славный парнишка, что и говорить! Глаза смелые, смелые, хорошие глаза»…

- Идем все трое… Что будешь делать с вами, коли с боя берете! - засмеялся Любавин и пошел вперед, указывая дорогу своим спутникам.

В его крошечной холостой квартире хозяйничал, делая последние приготовления к отъезду, денщик. Посреди миниатюрной прихожей стоял уже совсем уложенный чемодан, a из походного тюка торчал своим никелированным носом чайник.

- Ну-с, я слушаю вас. В чем дело? - присаживаясь тут же, на подоконник, и жестом руки приказав солдату выйти, произнес, обращаясь к своим гостям, капитан Любавин.

Тогда Игорь выступил вперед.

- Вы были так добры, господин капитан, так великодушны, приняв меня к себе в роту и согласившись взят меня с собой в поход…Довершите же ваше благодеяние, возьмите и его… Тут Игорь мотнул головой в сторону Милицы. - Это мой товарищ детства, мы вместе росли с ним и за него я ручаюсь, как за самого себя. Он сирота круглый, y него нет ни родных, ни родственников. Кончил в этом году городское училище, а на дальнейшее образование нет средств.

- Как кончил училище? - удивился капитан. - Да сколько же тебе лет, мальчуган? - неожиданно обратился он к Милице.

- Шестнадцать… - дрогнувшими звуками отвечал робкий голос.

- Неужели? Уже шестнадцать? A я думал…

- Мы ровесники с ним! - спешно ронял слово за словом Игорь, торопясь договорить, как можно скорее, самую суть дела, и страшно волнуясь, что он не успеет этого сделать. - Митя - серб по национальности, серб и круглый сирота… Понимаете? Сирота. И, если его убьют, никто не будет по нем тосковать и плакать. Господин капитан, я умоляю вас взять его с собой. Если он еще слишком молод на ваш взгляд для того, чтобы сражаться в рядах ваших храбрецов-солдат, то определите его в разведчики. Говорят, y наших врагов намереваются служить в скаутах или разведчиках даже тринадцатилетние малыши. A Мите Агарину, как и мне, уже давно стукнуло шестнадцать. К тому же, он прекрасно ездит верхом и еще лучше того стреляет из револьвера и винтовки… Вы не раскаетесь, взяв его, уверяю вас, господин капитан!

- Гм! Гм! Серб, вы говорите? Бывший ученик городского училища… Круглый сирота?… Прекрасно ездит верхом и стреляет?… Как все это странно… - размышлял вслух капитан Любавин, поглядывая на Милицу, и вдруг обращаясь уже непосредственно к ней, произнес коротко:

- Дай мне взглянут на твои бумаги, мальчуган.

Девушка помертвела. Какие бумаги, какие документы могла она ему показать? Все ее документы находились в канцелярии Н-ского института. И даже, если бы они были при ней, разве она могла бы предъявить их своему будущему начальству? То краснея, то бледнея, стояла она, как уличенная преступница перед капитаном.

Растерялся на этот раз даже и Игорь, втайне досадуя и проклиная себя за свою оплошность. Как мог он упустить такое важное обстоятельство из вида! Непростительная рассеянность с его стороны! С минуту он молчал, как убитый, не зная, как выйти из беды.

Еще сильнее отчаяние заговорило в душе Милицы.

- Все погибло, - вихрем пронеслось y нее в мозгу. - Не возьмет, не примет теперь ни за что на свете!

И с последним усилием утопающего, хватающегося за соломинку, она заговорила, умоляющими глазами глядя на все еще подозрительно поглядывающего на нее капитана:

- Ради Бога, ради всего для вас святого и дорогого возьмите меня с собой… У меня нет никаких документов нет ни метрического свидетельства, ни паспорта… Но неужели из-за них, из-за этой простой формальности вы лишите меня возможности принести хотя бы крошечную пользу моей второй родине России?… Я не могу сидеть здесь, сложа руки, когда там будут драться за честь нашей общей родины храбрые русские витязи-богатыри! Не могу оставаться безучастно… безучастным… - густо краснея за свою обмолвку, поправилась она вовремя, - когда там, y меня на моей родине, разрушается родной город, наша прекрасная столица Белград… Когда мои братья-сербы проливают свою кровь за свободу нашей храброй, маленькой, героической родины. Так неужели же я, сильный, здоровый юноша, могу сидеть теперь дома и довольствоваться только чтением газетных известий, приходящих к нам с театра военных действий? Нет, воля ваша, я не способен на это, господин капитан. И если вы отказываетесь взят меня с собой, со своей ротой, я, все равно, убегу на войну и примкну к какой-нибудь другой части. И это истинная правда, как перед Богом! Я исполню все то, что говорю.

Нежный, молодой контральто Милицы звучит горячо, искренно, с захватывающим волнением. Синие глаза мечут пламя. Обычно смугло-бледные щеки пылают сейчас ярким румянцем. Резко сдвигаются в одну линию черные брови и упрямая вертикальная черточка прорезывает лоб, упрямая маленькая черточка, появляющаяся y нее всегда в минуты исключительного волнения.

Ее горячая искренность, ее неподдельное воодушевление и страстный порыв невольно подействовали на ее слушателя и прежние намерения капитана поколебались. В его мозгу зародились новые, иные мысли.

О, эти славянские дети! С молоком кормилиц всосали они в себя эти высокие порывы души, беззаветную смелость и самоотречение, которые выступили теперь во всей их красоте. Какую эпоху, какое время они все сейчас переживают! Сама война родит героев, и выводит витязей богатырей с самых юных лет… О каких документах будет он еще говорить? Какие бумаги нужны еще ему - капитану Любавину, чтобы дать возможность отличиться или умереть этому смуглому ребенку с глазами, как васильки? Да разве не было примеров в прошлом тому, что в военное время преступников отпускали на свободу и принимали в ряды армии, чтобы дать им возможность геройскими подвигами самоотвержения загладить самую жестокую вину? И этот мальчик, скромный и тихий, как девушка, с его чистыми глазами и открытым лицом, мог ли он быть преступником или темной личностью? И потом, вдобавок ко всему, он - сирота, значит, снимается ответственность перед семьей на случай возможного с ним несчастья. Кроме того, он, капитан Любавин, прикажет своим людям беречь их, насколько это возможно только в военное время, от страшных боевых случайностей. Да, решено. Этого синеглазого смелого мальчугана он тоже возьмет с собой.

Сам капитан Любавин был еще молод. Его относительно солидный чин и знаменательный крестик Георгия, который он носил на груди, были приобретены им еще в Японскую кампанию, где он отличился в рядах армии, будучи совсем еще юным офицером. И горячий порыв обоих юношей-подростков тронул его до глубины души, найдя в нем, молодом и горячем воине, полное сочувствие.

- Клименко! - неожиданно крикнул капитан, приоткрыв в соседнюю комнату дверь.

Небольшого роста, тщедушный солдатик, со вздернутым, настоящим русским носом и веснушчатым лицом, вырос перед ним, словно из-под земли.

- Чего изволите, ваше высокоблагородие?

- Вот в чем дело, братец. Сбегай ты в нашу роту, да кликни сюда Онуфриева, - приказал капитан.

Не прошло и трех минут, как через порог капитанской квартиры перешагнул бравый, рослый солдат-пехотинец.

- Видишь этих молодцов, Онуфриев? - обратился к солдату Любавин. - Они идут при нашей роте в поход. Так вот тебе их поручаю. Заботься о них, потому, сам видишь, как они молоды оба. Так вот, равно они мои родные братья, кровные, так о них и пекись. Понял?

- Так точно, ваше высокоблагородие, понял! - гаркнул солдат.

- A сейчас раздобудь ты им рубахи да штаны защитного цвета, спроси y каптенармуса, мои не подойдут, да фуражки две запасные из третьей роты захвати тоже. И еще фельдфебелю скажи: нужны де две винтовки и патроны… Шинели на месте найдем. Ступай.

- Слушаю, ваше высокоблагородие! - и бравый солдатик исчез также быстро, как и появился.

Не слушая выражений признательности со стороны чуть не прыгавшей от радости молодежи, Павел Павлович Любавин поспешил снова на плац.

- Переоденьтесь живее и ступайте на молебен. Будут кропить полк святой водой, - донесся до Игоря и Милицы откуда-то уже издали его громкий, привычный к командованию голос.