Виктор Сидоров - Повесть о красном орленке Страница 15

Наступал вечер. Лагерь жил своей немудрящей, однообразной жизнью. Вон макаровские снова, поди, кашу налаживают — костер раздули такой, что и быка изжарить можно. У куликовских тихо: или спят уже, или поразбрелись кто куда. Устьмосихинцы в сборе. Сидят кружком, смолят самосад и слушают балалайку, на которой наигрывает их односельчанин Колька Бастрыгин.

У командирской землянки собрались молодые парни — в карты режутся. Там и Кешка Хомутов. Туда Артемка не ходит. Встретился с Кешкой недавно. Подошел он вплотную к Артемке, замахнулся, но не ударил, прошипел только:

— Теперь не попадайся — пришибу.

Вот Артемка и не попадается Кешке на глаза.

В бору темнеет быстро: солнце еще на горизонте, а здесь сумрачно, солнце спряталось — темно, не то что в степи, где почти до полуночи светло.

Артемка смотрит на заходящее солнце. Его, собственно, уже не видно из-за высоченных сосен, но лучи так и блещут на вершинах горячей медью. Чудится Артемке, будто раскалил кто докрасна каждую ветку, каждую хвоинку — так сверкают они. Но вот луч скользнул по вершине и исчез. Медь сразу потухла. И нет уже золотистых крон: они сделались сизыми, будто покрылись окалиной.

Засмотрелся Артемка и не заметил, как невдалеке, за потемневшей кущей, занялась тихая жалобная песня. «Снова Тимофей поет»,— с грустью подумал Артемка и пошел на песню.

Тимофей сидел на пеньке, опершись локтями о колени, чем он думает всегда, о чем думает сейчас? Или о своей нескладной судьбине, или о том солдате, о котором сложена горькая песня?..

...Горит свеча. В вагоне тихо.Солдаты   все  тревожно  спят.И-ех, поезд наш несется лихо,Колеса звонкие стучат...

Смотрит Артемка на сгорбленную спину Тимофея, слушает песню, а в сердце тревога, к горлу ком подступил — дом вспомнил...

Одному солдатику не спится,Склонил он голову на грудь.И-ех,  тоска  по   родине   далекойВсе не дает ему уснуть...Ой ты, мать, ты, матушка родная,Зачем на свет меня родила?..И-ех, судьбой несчастной наградила,Шинель мне серую дала...

Примолк Тимофей, обернулся на присевшего рядом Артемку, произнес задумчиво:

— Хорошо тут... Лес... Люблю лес и речку. Лесную. Вода звенит, пташки щебечут, смолой пахнет...

Артемка тронул Тимофея за руку:

— Пой еще... Песня хорошая.

— Хорошая,— подтвердил Тимофей.— О доле мужицкой. Жил, хлеб сеял, взяли, нарядили в шинель и бросили в чужие края под пули. Вот уж и нет его — один холмик в степи... Жизня-то и закончилась, а дома мать-старушка, жена да детишки... Ну, слушай  дальше.

Тимофей запел, сначала тихо, будто неуверенно, но вот песня начала подниматься, звенеть. И только она окрепла, хрястнул выстрел. И Тимофей и Артемка вздрогнули.

— В лагере,— тревожно проговорил Тимофей, поднимаясь.— Беды бы не случилось.

Беда, однако, случилась: Аким Стогов застрелил парня из своей компании.

Когда Артемка и Тимофей подбежали, у бубновской землянки уже собрались все мужики, плотно обступив убитого. Двое держали связанного Акима.

— Да,— раздался чей-то тяжелый вздох.— Отжил...

И сразу всколыхнулась толпа, рванулась к Акиму.

— Братцы! — завопил тот не своим голосом.— Мужики! Не хотел я... Простите! Сдуру! Простите Христа ради!.. Думал, мимо пальну...

Мужики взъярились.

— Тебе, гад, оружию для этого дали — своих убивать, а?

— Да што с ним говорить. Бей его!

Над головами взлетел приклад.

— Отыди, мужики, счас шмякну! — раздался визгливый злой голос.

Артемка узнал его: макаровского мужика голос, того, что в солдатской фуражке.

— Отыди!

Но ударить не пришлось — Бубнов перехватил ружье, заорал:

— А ну,  сдай  назад! Быстро! Не  позволю   самосуд!

Стогов, почуяв защиту, еще сильнее завопил:

— Егор Егорыч... Христа ради... Христа ради, Егор Егорыч! Спьяну, по глупости... Простите, братцы...

Сумерки настолько уже сгустились, что Артемка видел вместо акимовского лица бледное пятно с большими темными впадинами-глазницами да черным провалом рта, когда он начинал вопить.

Хоть и дрянь парень Стогов, а Артемке жалко. Поэтому обрадовался, когда Бубнов заступился за Акима. И даже крикнул:

— Нельзя бить!

Но голос его потонул в шуме толпы.

— Это как не позволишь судить? — наседал на Бубнова Колька Бастрыгин.— Ты што, убийцу покрываешь?

Бубнов сильно оттолкнул в грудь Бастрыгина.

— Замолкни! Не твое дело.— И дыхнул на него тяжелым самогонным перегаром.

Бастрыгин обернулся к мужикам, закричал:

— Братцы! А Бубнов сам пьян в дымину.

— А ну, заткни глотку, гада, или я ее сам заткну! — в бешенстве проговорил Бубнов, выхватывая маузер.

Из толпы вышагнул Неборак. Тихо и спокойно произнес:

— Спрячь. Вынимай не своих бить — врагов. Не так, как этот,— кивнул на Акима.

Сбоку раздался раздраженный голос бровастого:

— Ишо один учитель выискался! Што он, Бубнов-то, ребятенок, чтобы учить его? Командир! Знает, што делает!

— Верно,— нестройно поддержали бровастого макаровские.— Правильно! И нечего тут указы указывать. Говори, Егор Егорыч, што с Акимом делать?

Ответил Неборак все так же тихо, твердо:

— Судить народом будем. Как общество решит, так и сделаем: помилуем так помилуем, нет — расстреляем. Чтоб другим неповадно было... Обленились, разболтались: карты, пьянки, драки. Теперь убийство. От безделья. Не отряд — шайка. Скоро грабить начнем.

— Это ты в кого камни кидаешь? — угрожающе спросил Бубнов.— Ты, Неборак, осторожнее в словах будь, кабы худого не получилось.

— Ты меня не пугай. У самого есть чем пугнуть. А с дела нас не сбивай: распорядись судить Стогова. Такое нельзя прощать.

Бубнов трудно перевел дыхание. Поослабили мышцы мужики: боялись, как бы перепалка в серьезное дело не перекинулась.

— Вот что,— резко бросил Бубнов,— слушай, мужики, мое решение: судить не будем Акима. А пусть он своею кровью в боях смоет позор... Не густо людей у нас, чтобы по двое в день убивать. Верно?

Первым радостно гаркнул Кешка:

— Верно! Верно, Егорыч!

— Верно! — прохрипели макаровские. Зато остальные промолчали. А Колька Бастрыгин крикнул:

— А мы не согласны!

Бубнов круто повернулся:

— Кто такие?

— Мы! — И Бастрыгин провел рукой по своей стороне круга.— Правильно, Неборак?

— Правильно. Против общества не дело идти, Бубнов.

Бубнов захохотал:

— Это вы-то общество? — И уже в другую сторону: — Развязывай Стогова.

Двое куликовских, что держали Акима, неохотно распутали веревки. И когда руки у Акима освободились, один из них наотмашь хлестанул его по лицу, прошипел:

— Прочь, гнида...

Макаровские засуетились, чтобы заступиться, да Бубнов остановил:

— Довольно! Кончай базар.

Неспокойным в этот вечер был лагерь. Не спали долго: все были взволнованы, возбуждены, обсуждали происшествие. Бастрыгин говорил:

— Верно ты сказал, Неборак, не то еще будет, если не уберемся отсюда. Ты погляди: почти через день ходят тайком в Макарово, тащат оттуда самогон, жратву. Едят, пьют да отсыпаются.

— И Бубнов с ними заодно,— произнес пожилой устьмосихинец.— Сегодня откуда-то прикатил пьяный.

— Уходить надо, братцы,— произнес Бастрыгин.— Стыдоба берет: сидим, как зайцы, а в селах стон да слезы. Сходил бы ты, Неборак, к Бубнову, поговорил: то да се, выходить, мол, надо.

И Артемка просит:

— Сходи, Неборак...

Ох, надоело Артемке в лесу, а сегодня и робость взяла: страшно так жить. Передраться, перестреляться можно. Все злые, того и гляди сцепятся.

Неборак молчит, слушает. Молчит долго, потом отрывисто:

— Поглядим. Дело серьезное. Наспех тоже решать нельзя... А к Бубнову схожу.

Утром за стоянкой между двух огромных сосен похоронили убитого.

Два дня Аким где-то скрывался, на третий заявился.

Жизнь снова начала входить в свою обычную колею. Да вдруг Артемке радость — Илья Суховерхов неожиданно явился в отряд, усталый, худой и еще сильнее обросший. На плече у него висел новенький карабин, а на поясе — патронташ и две гранаты.

Артемка как увидел его, бросился, будто к родному. Дядя Илья крепко обнял Артемку:

— А ты, брат, как очутился здесь?

Артемка торопливо рассказал. Суховерхов с удивлением оглядел Артемку.

— Отчаянный же  ты!   Значит,  вместе  воевать  будем?

Артемка кивнул:

— Вместе.— И, не вытерпев, спросил: —Где вы такое оружие добыли?

Суховерхов немногословно рассказал:

— Был в партизанском отряде, колчаков били. Крепко били. А позавчера и нам попало. Разгромили каратели нас. Многих убили, остальные разбежались.— Помолчал, тяжело задумавшись, потом добавил: — Прямо на засаду напоролись... А оружие, Артем, в боях добыто.