Евгения Ярцева - Соло на водонапорной башне Юмористическая повесть Страница 15

Все в глубоком молчании созерцали приближающуюся фигуру. Даже собаки перестали гоняться друг за другом и насторожились.

Незнакомец остановился в нескольких шагах от компании на дороге. Казалось, он был польщён вниманием, с которым его встретили.

Сеня сдавленно хихикнул, Соня пихнула его локтем, и он тут же принял невозмутимый вид. И спросил у незнакомца как можно серьёзней:

— Вы — дядя?

— Я — дядя, — басисто отозвался незнакомец.

— Это дядя того самого мальчика, Ника, — подсказала Соня Дмитрию Палычу.

Дмитрий Палыч с изумлением разглядывал высокую фигуру. Похоже, он заподозрил какое-то надувательство. А незнакомец с достоинством ждал, пока Дмитрий Палыч и остальные его как следует рассмотрят. Солнце переливалось в его чёрных очках.

Наконец Дмитрий Палыч откашлялся. И, решительно сдвинув брови, заговорил голосом, в котором, тем не менее, сквозила некоторая нерешительность:

— Так вот… Мы, члены садоводческого товарищества «Березняки», полагаем, что дети, за которыми не следят, вырастают…

— Ещё как вырастают! — с готовностью подхватил незнакомец. — Настоящими дылдами становятся! — он гордо оглядел свои длиннющие ноги. — Полностью с вами согласен!

Брови у Дмитрия Палыча полезли вверх, как будто жили самостоятельной жизнью. Он произнёс: «Э-э-э». Вернул брови на место. И снова начал:

— Ни в какие ворота не лезет…

— Точно! — откликнулся незнакомец. — Если эти дылды полезут в ворота… Да они снесут их к чёртовой бабушке! Это какие ж ворота надо строить! А дома какие, кстати? Всю архитектуру придётся менять. Полностью с вами согласен!

Сбитый с толку этой пламенной речью, Дмитрий Палыч сделал явное усилие, чтобы вспомнить, о чём он вообще собирался говорить. Покрутил головой, пытаясь сосредоточиться. И сделал ещё одну попытку:

— Куда смотрят люди, ответственные за…

— Вот именно! — радостно перебил незнакомец. — Куда они, спрашивается, смотрят, а?! Совсем не туда, куда надо! Смотрели бы лучше на свои ворота! И строили бы их повыше! Чтобы в них смог заехать вон тот грузовик! — он показал на старенький ЗИЛ, который как раз подкатил к участку старика Скрипкина. Задний борт грузовика был откинут, оттуда свисали неровные доски со следами коры. Для ворот грузовик оказался высоковат: вот-вот снесёт верхнюю поперечину и раскурочит ворота к чёртовой бабушке!

— Назад! — закричал старик Скрипкин, бросаясь к грузовику, будто хотел остановить его голыми руками.

Грузовик дёрнулся назад, доски ткнулись в противоположные ворота — Дмитрия Палыча, распахнув их настежь.

— Стой! — теперь Дмитрий Палыч схватился за голову. Грузовик резко остановился, доски по инерции съехали назад и рухнули на газон. И опрокинули лейки и вёдра с водой, приготовленной для полива.

Все кричали, ругали водителя, грузовик и доски, собаки лаяли и носились кругами.

Высокий незнакомец тем временем потихоньку пятился к лесу. Только Соня с Сеней заметили, как он допятился до деревьев, развернулся и проворно зашагал по тропинке. Они побежали следом.

…Ник остановился возле рюкзака, лежавшего под кустом. Закатал брюки, отстегнул ходули, снял бороду и тёмные очки.

— А мы тебя сначала не узнали, — сказала Соня. — Подумали, что твой дядя и вправду приехал.

— А он, кстати, вправду приезжал! Только, м-м-м… уже улетел.

— Как — улетел?..

— На самолёте. Он же лётчик. Разве я вам не рассказывал? Дядя в промежутке, когда перестал быть пожарным, но ещё не сделался клоуном, работал лётчиком.

— Здесь же нет аэродрома! — сказал Сеня. — Как он приземлился? И как взлетел?

— А у него маленький самолёт, он взлетает с земли прямо в облака! И такие витки в облаках выделывает — залюбуешься! — Ник рукой изобразил, как витает дядин самолёт: виток, ещё виток, ещё виток!

— Разве возможно, чтоб у дяди было столько профессий? — сказала Соня.

— Так нельзя! — поддержал Сеня.

— Вот и дяде всю жизнь долбили, что так нельзя. Но он не слушал!

— А кто ему долбил?

— Тётя, кто ж ещё.

— Они ведь ни разу не встречались!

— Она ему писала.

Завалила его письмами! Дядя из-под них с трудом выбрался, такая это была гора.

— Как же он их прочитал, такую гору?

— А он их не читал. Ни одного!

— Тогда как он узнал, что в них написано?

— Да что тётя может написать? Она всю жизнь твердит одно и то же: «Не витай в облаках, не витай в облаках, не витай в облаках…»

Глава пятнадцатая. Гудбол

У Дудкиных — ну, вы их помните, — всего через край: музыка оглушительная, крапива двухметровая. Сегодня их магнитола распевала даже нахальней, чем обычно, так что в глазах темнело; зато в крапиве отсвечивало что-то белое. Сеня — он обожает коллекционировать всякое барахло — полез доставать это «что-то». Когда он выбрался, весь лохматый, на свободу, в руках у него был мяч. Кто-нибудь его забыл или потерял.

Или просто выбросил — вон он какой истёртый, обшарпанный.

— Во что сегодня сыграем? — услыхали Соня с Сеней.

Ник вприпрыжку бежал к ним по улице.

— Что это у тебя?

Он выхватил у Сени мяч, повертел его и обнаружил линялую надпись, сделанную фиолетовой ручкой.

— «Good ball», — прочитал он. — Всё ясно. Это мяч для гудбола.

— Что ещё за гудбол? — спросил Сеня.

— Игра с мячом, само собой.

— Такой игры нет, — сказала Соня.

— Как это нет? — возмутился Ник. — Вот же, русским… ну почти русским языком написано: «гудбол»!

— Тогда какие в нём правила?

— Правила?.. — Ник призадумался; почеканил мячом оземь, подбросил его разок-другой высоко вверх, отбивая то головой, то коленом. Доигрался — мяч отскочил от колена и сиганул за забор старика Скрипкина.

В этот самый момент старик Скрипкин укладывал в штабель доски, которые незадачливый грузовик свалил на участок Дмитрия Палыча. Когда мяч хлопнул по доске, старик Скрипкин невольно отшатнулся, и штабель с грохотом развалился. Наверное, у этих досок на роду было написано грохаться куда попало и заодно что-нибудь крушить. Конструкции старика Скрипкина — а все они держались на честном слове — начали валиться одна за другой по цепочке, точь-в-точь как костяшки домино, уставленные в ряд. Круглый чурбак, венчавший многоэтажную поленницу, перевалился на забор, разделяющий Елкиных и Палкиных. Забор заскрипел… и упал. Другой чурбак вдарил по доске, которая взвилась, как катапульта, и наподдала мяч!

Он взмыл высоко-высоко, перелетел через улицу — Соня, Сеня и Ник, щурясь от солнца, проводили его глазами — и исчез за оградой Соловьёвых. Как будто ядро залетело в крепость!

Из крепости донёсся звонкий плюх и вскрик: «Ах ты!..» Пробухали шаги, калитка, всегда запертая крепко-накрепко, отворилась. В проёме, с мячом в руках, стоял Соловьёв. Мяч был мокрый, руки тоже. Как и рубашка, и брюки. Про лицо и говорить нечего — на него вовсю капало с волос. Словом, Соловьёв был мокрый с головы до пят, как будто в руках у него только что взорвалась бутылка газировки. Видно, мяч угодил в бочку с водой и обрызгал всё вокруг. И так-то вечно пасмурный, в обрызганном виде Соловьёв стал похож на грозовую тучу. Больше всего на свете он любит покой и тишину, а меньше всего — детей, которые визжат, хохочут и забрасывают мячи на чужие участки.

Он сердито пнул мяч. А когда сердишься, бьёшь по мячу сильней, чем нужно. Поэтому мяч влетел в калитку напротив и бабахнул по магнитоле Дудкиных.

Тут же, как гром средь ясного неба, воцарилась глубокая тишина.

— Ого, — шёпотом проговорил Соловьёв. И мгновенно повеселел. О такой тишине он и не мечтал!

Дудкины в полном составе высыпали на улицу и засуетились вокруг магнитолы, пытаясь вернуть её к жизни. Но магнитола воскресать не желала. Что касается мяча — от магнитолы он отскочил к Платоновым. То есть, к их собакам, которые тут же стали гонять его по участку.

Даже щенки Альмы тявкали и норовили цапнуть мяч.

Никишины только что вернулись на дачу и наблюдали, как две собаки бросились к мячу и столкнулись лбами. Третья подцепила его зубами и понеслась по газону, ещё одна собака мчалась с ней вровень, а остальные, всей командой, за ними.

— Настоящее регби! — одобрил Никишин. Собак он, как известно, недолюбливает, зато обожает футбол в любом виде.

Платоновы, увидев, что собаки терзают чей-то мяч, тоже стали носиться по участку. Жена пыталась накрыть мяч руками, а муж — животом: он бегал за собаками и кидался наземь.

— Фол! — комментировал Никишин всякий раз, когда, Платонов шлёпался пузом мимо мяча. Он явно болел не за хозяев, а за собак. И даже запел: «Оле-оле-оле-оле!»