Николай Федоров - Сказано — сделано Страница 15

— Может, в другой раз? — предложил Коля. — А то сейчас мы тут такой шум и грохот устроим.

— Что вы! Что вы! — замахала руками старушка. — Зачем же откладывать. Вы ведь готовились. — Она помолчала и тихо добавила: — И потом, в этой комнате так давно никто не пилил, не строгал и не стучал молотком, что для меня это будет лучшей музыкой.

Слой старых обоев и штукатурку сверло прошло моментально. Но дальше — ни в какую! Дрель отчаянно выла, Саша, закусив губу, изо всех сил давил на рукоятку, но старая стена и не думала сдаваться.

— Может быть, лучше забить гвоздик? — наивно предложила Марья Алексеевна. Она очень переживала в душе о том, что работа у ребят не заладилась. — У меня, кажется, был где-то большой гвоздь.

Друзья переглянулись и снисходительно улыбнулись.

— Да что вы, Марья Алексеевна, какой там гвоздь! — сказал Саша. — Победитовое сверло не идёт.

— Да, старый кирпич — это тебе не что-нибудь, — сказал Коля. — Ну-ка, Ляпа, доставай мой шлямбур. Начинаем правильную осаду.

И в ход пошёл знаменитый пробойник «Мечта новосёла», который эрудированный Коля предпочитал называть шлямбуром. Калёный кирпич, обожжённый полтора века назад, миллиметр за миллиметром сдавал позиции.

В комнату заглянула Елизавета Васильевна.

— Ого, кипит работа, — одобрительно сказала она. — Алексеевна, я на кухне чайник поставила. Попьёте с ребятками. Только ты сама-то на кухню не бегай, пошли кого из мальчиков. А я за квартиру иду платить. И за тебя заодно уплачу.

— Постойте, Елизавета Васильевна! Деньги-то возьмите.

— Да потом отдашь. Я ж третьего дня пенсию получила.

— Она очень хорошая, — сказала Марья Алексеевна, когда за соседкой закрылась дверь. — И всегда мне помогает, заботится. А ведь она старше меня — ей уже девятый десяток пошёл. Говорят, старики никому не нужны. Это неправда. Они нужны хотя бы друг другу. И может быть, ещё детям…

Не прошло и часа, как полка ровно и прочно повисла на стене. Ребята сами чувствовали, что работа вышла на славу. И они даже не пытались скрыть свою радость.

— Мёртво висит, — сказал Саша. — Теперь сюда хоть гири запихивай — не упадёт. Скорей полка рассыплется, а пробки из стены не вылезут.

— Объявляем полку торжественно открытой! — сказал Коля. — Ляпа, играй туш!

— Да погоди ты со своей тушью, — сказал Саша. — У меня идея.

Он взял с подоконника катушку белых ниток, протянул конец Коле и отошёл на три шага.

— Вот так. Представим, что это алая лента. Марья Алексеевна, разрежьте, пожалуйста, алую ленту. Тогда будем считать полку торжественно открытой.

— Сашенька абсолютно прав! — сказала Марья Алексеевна, со щемящей радостью глядя на мальчиков. — Только зачем же нитка? У меня тесьма есть.

Она порылась в шкафу и извлекла оттуда красную шёлковую тесьму, действительно прекрасно подходившую к этому незабываемому моменту. Ребята натянули её вдоль полки, Саша пропел туш, и Марья Алексеевна разрезала тесьму ножницами. Потом она отстригла от неё кусочек, оставив в руках алую полоску.

— Это на память, — с дрожью в голосе сказала она. Ей хотелось крепко прижать к себе эти славные лохматые мальчишеские головы и долго-долго держать их так, не отпуская. В эти минуты она от души позабыла и о своей грустной, одинокой старости, и о множестве тяжёлых утрат, заполнявших прошлую жизнь, и о том, что с каждой новой ночью всё сильнее теснит грудь тупая, жёсткая боль.

А потом все пили чай с малиновым вареньем.

Точнее, пили ребята, а Марья Алексеевна только сжимала чашку вечно зябнущими пальцами и с любовью глядела на своих гостей.

Когда ребята уже собрались уходить, Коля вдруг шлёпнул себя по затылку и сказал:

— Вот те на! Какие же мы ослы! Приколотили полку — и до свидания! Как будто в полке суть. А книги? Мы же не поставили книги!

— Ну, Колян, светлая голова! — сказал Саша. — Действительно, мы б сейчас ушли, а Марье Алексеевне пришлось бы потом самой всё ставить.

— Да что вы, мальчики, не надо, — пробовала протестовать хозяйка. — Это ж не к спеху. Мы как-нибудь потом с соседкой поставим.

Но ребята и слушать не хотели.

— Марья Алексеевна, никаких возражений! — сказал Коля. — И потом, на пустую полку просто неприятно смотреть. Всё равно что на раму без картины.

Книги лежали в стареньком серванте, на том месте, которое почему-то зовётся «горкой» и где обычно без дела пылятся лучшие семейные сервизы, чашки, бокалы и всякая керамическая чепуха.

Коля неторопливо вынимал книги, листал страницы, наугад читал по нескольку строк, пока в руках у него не оказалась тяжёлая, старая книга в коричневом тиснёном переплёте. «Лермонтов, тысяча восемьсот девяносто второй год, том второй», — прочёл Коля и замер. Ведь именно такая книга пропала у Павла Андреевича! Не совпадал только номер тома.

Коля твёрдо помнил, что у Павла Андреевича был первый том, а здесь стоял второй. Он уже раскрыл рот, чтобы поделиться своим открытием с другом, но потом вдруг передумал, ничего не сказал, задумчиво полистал книгу и осторожно положил её.

Прощаясь с ребятами, Марья Алексеевна сказала:

— А теперь обязательно приходите на пироги. Я буду вас ждать. Я буду вас очень ждать!

Выйдя на лестницу, Коля схватил друга за руку и горячо заговорил:

— Ляпа, ты знаешь, какую я сейчас книгу видел у Марьи Алексеевны? Ты даже не представляешь!

— Ну, ну, какую, не тяни!

— Лермонтов. Тот самый, что у Павла Андреевича пропал. Только второй том.

— А у него какой был?

— Первый.

— Да ты понимаешь, что говоришь?!

— Не знаю, Ляпа, пока ничего не знаю. Может, простое совпадение. Поэтому я и не стал её расспрашивать раньше времени. Бежим сейчас к Павлу Андреевичу и всё ему расскажем.

В дверях квартиры Павла Андреевича ребята увидели записку. Коля торопливо развернул листок и прочитал:

«Дорогие мои следопыты! Чувствую, что вы непременно на днях зайдёте. Поэтому пишу. Уехал в Новгород. Точнее, в местечко Марево на реке Ловать. Там живёт мой старый фронтовой друг. Мы с ним каждую весну встречаемся. Деньков через восемь-девять вернусь. Буду ждать. Ваш П. А».

— Ну, ничего, — сказал Коля. — Неделя не сто лет. Приедет, тогда и расскажем.

А в это время Марья Алексеевна неподвижно стояла возле окна, прижав к груди томик Лермонтова, который Коля так и не положил на полку. За окном на улице тысячи нарядных, по-весеннему одетых людей спешили по своим бесчисленным делам.

Яркие, умытые трамваи плыли по стремнине проспекта. Двойные оранжевые «Икарусы» разворачивали на перекрёстке мехи своих «гармошек». На противоположной стороне, рядом с булочной, трое рабочих устанавливали сверкающие свежим лаком автоматы газированной воды. Возле столовой, которую до войны завсегдатаи почему-то называли «Лондоном», смешливая, пухленькая девушка торговала дымящимися пирожками…

Марья Алексеевна долго, неотрывно глядела сквозь старые, пыльные стёкла на привычную картину. Но знакомая улица виделась ей сейчас совсем по-другому — тёмной, холодной и пустой. С колючими сугробами посередине и с обрывками трамвайных проводов, похожими на чёрный серпантин.

Глава 17. Дерево на пустыре

Перед домом, в котором жил Павел Андреевич, был пустырь. В скором времени тут непременно вырастет ещё один бело-голубой дом-красавец, напоминающий издали большой океанский лайнер. Но пока, повторяем, был пустырь. Битый силикатный кирпич, несколько покосившихся деревянных столбов, по которым тянулись провода к строительным вагончикам, скрученная арматура железобетонных плит да молодая, зелёная травка в местах, не распаханных тракторами и не сожжённых соляркой. Павла Андреевича ребята увидели возле дома на самой кромке пустыря. Он копал лунку. Рядом лежал тоненький, беспомощный саженец.

— Здрасте, Павел Андреевич! Как съездили, как отдохнули? Когда вернулись? — наперебой заговорили ребята.

— Прекрасно, прекрасно съездил, — приветливо отвечал старик. — Зовёт меня друг на всё лето. Порыбачить, по лесу побродить. Места там чудесные. Может, и соберусь. А я как чувствовал, что вы сегодня зайдёте. Копаю лунку, а сам всё поглядываю: не видать ли моих следопытов.

— Давайте, мы вам поможем? — предложил Коля.

— Нет, нет, спасибо, друзья. Я сам. Да у меня уж готово всё. Помните старую восточную мудрость: человек за свою жизнь должен посадить хотя бы одно дерево.

— Да, хороший тополёк вырастет, — сказал Саша, разглядывая саженец.

— Ты прав, дружок, — сказал Павел Андреевич. — Хотя из него вырастет могучий вяз.

— А у Ляпы все деревья — тополи, — сказал Коля. — А всё, что с иголками, — ёлки.

— Да ты бы уж помолчал, Мичурин, — обиделся Саша. — Сам-то кактус от фикуса отличить не можешь. — В комнатных растениях Саша считал себя знатоком.