Анатолий Голубев - Никто не любит Крокодила Страница 15

Мэр рассмеялся.

— Где-то там в первую мировую войну проходила зона Западного фронта?

— Именно! К тому же трасса и фронт не простое совпадение! — подхватил Роже. — Под промозглым фландрским дождем и сейчас падают люди. Только не от шрапнели, а от усталости…

Разговор затянулся. На этот раз французы покидали банкет почти последними, словно сегодняшняя победа на этапе завершала гонку и утром Роже не предстояло вновь сесть в седло.

— Заболтались мы с этим весельчаком мэром, — недовольно проворчал Оскар, заводя мотор. — Я тебе трижды говорил: «Хватит, пойдем!…» А ты все сказки рассказывал! Завтра на ходу заснешь и с велосипеда свалишься!

Роже не слушал ворчания Оскара, внезапно вспомнил, что в отеле ждет Мадлен и он обещал приехать пораньше. Роже посмотрел на зеленый циферблат автомобильных часов — стрелки показывали пять минут первого.

«Ладно, будем считать, что Мадлен еще не приехала! А сейчас спать! Иначе Оскар окажется прав — в „поезде“, да еще таком скучном, и впрямь заснешь!»

IV Глава

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

— Роже, перестань! Нас увидят! Потом, я должна работать… — Ваша женственность, у нас еще есть время! Гонка через сорок минут!

— Ну перестань! — Цинцы оттолкнула Роже. — Не валяй дурака! Через десять минут все будет известно Мадлен!

Последний довод привел Роже в себя.

— Хорошо. Давай работать. В последнее время ты так боишься кривотолков, будто институтская девица!

— Роже, тебе следует обратиться к психиатру!

— Уже. Обращался. Заплатил триста франков, а он мне задал тот же вопрос, который покойный отец задавал мне бесплатно: «Что ты о себе думаешь?»

— Если бы не интервью, я послала бы тебя к черту! Ты невыносим, когда встаёшь не с той ноги. Удивляюсь, как с таким характером ты выигрываешь гонки!

— Ваша женственность, можно рассматривать это как первый вопрос интервью?

— Нет. Лучше как последнюю глупость, которую ты произносишь сегодня утром. — Цинцы миролюбиво скользнула, рукой по колючему ежику дюваллоновской прически.

Роже рассмеялся. Цинцы злилась, и это доставляло ему удовольствие. Достигнув своего, он успокоился.

В многочисленных интервью, большинство из которых было сделано Цинцы, Роже руководствовался одним добрым правилом, подсказанным ею: говорить свободно обо всем, но стараться говорить как можно меньше обо всех!

После провала попытки установить мировой рекорд даже более классный гонщик, чем был тогда Крокодил, рисковал многим. И у Роже, как и следовало ожидать, после неудачи очень плохо сложился сезон. Крокодил никак не мог найти подходящую «конюшню». И если бы не Цинцы, поддержавшая его паблисити бойко написанными газетными материалами, неизвестно, как бы сложилась велосипедная карьера Дюваллона.

Это как и в жизни вообще. Одни до смерти расплачиваются за свои ранние опрометчивые браки, другие — за слишком раннюю, хотя и заслуженную, славу. И то и другое опасно: не хватает жизненного опыта, чтобы удержать достигнутое. Роже своей жизнью мог подтвердить справедливость обоих положений.

Цинцы достала блокнот из объемистой женской сумки, по привычке сунула в рот незажженную сигарету и на мгновение затихла. Роже любил смотреть на Цинцы в минуты, когда изнутри ее, буквально зримо, поднималась другая Цинцы — умная, прекрасно разбиравшаяся во всех тонкостях велосипедной жизни, одержимая работой и только работой. Она судила о тактике гонок не хуже любого менеджера и к тому же могла проникнуть в самую душу человека, с которым говорила. Именно это качество, наверно, сделало ей имя, позволило стать едва ли не первой журналисткой империи колес.

— Скажите, Роже, — вполне официально обратилась она к Крокодилу, словно наконец поймала давно ускользавшую от нее мысль, — последнее время вы заработали много денег, что, очевидно, и позволило вам тратить силы на такую, по, сути, второстепенную гонку?

Роже вскинул глаза на Цинцы. Она била прямо в точку. Но удар наносился в мягкой и приятной для него форме.

— Да, заработал, возможно, даже больше, чем следовало. Хотя минувший год и был для меня трудным. — Роже в отличие от Цинцы гораздо медленнее включался в словесную игру. — Помните, я застудил грудь во время гонки Флеш — Валлоне и долго болел. К тому же недавняя смерть моего друга Тома Тейлора заставила о многом задуматься. Я не уверен, что сейчас закончил внутреннюю борьбу с самим собой, вызванную смертью одного из лучших гонщиков мира.

Это уже была прямая ложь. Роже, как никогда, был уверен, что период внутренней борьбы, неминуемой и затяжной, только начинается.

— Будь у вас выбор команды для участия в «Тур де Франс» следующего года, кого бы вы предпочли? — Это была ответная ложь Цинцы. Она прекрасно знала, что Крокодилу уже не бывать фаворитом «Тур де Франс» и, если при стечении самых счастливых обстоятельств он туда все-таки прорвется, выбирать будут его, а не он. Невозможно повернуть вспять ход времени…

— Я предпочел бы иметь своим товарищем по команде Горта. Он все время стоит на моем пути. Завидует мне. И очень хочет победить… На Шоссе это ему сделать куда труднее, чем в закулисной возне, на которую он мастер. Я всегда предпочту Горта в своей упряжке, чем в рядах соперников. Хотел бы еще раз дать ему возможность убедиться, что моя слава далась нелегко, а превзойти ее и того труднее. Вообще, честно говоря, без дружеской дуэли с Гортом моя жизнь показалась бы слишком пресной и неинтересной.

— Кто ваш лучший друг и кто ваш самый заклятый враг?

— Цинцы, вы нарушаете наш уговор — больше говорить о чем-то, но не о ком-то…

Цинцы кивнула:

— И все-таки?

— У меня два больших друга. Было два. Первый Том, сегодня мертв. Второй — мой спортивный директор и менеджер Оскар Платнер. А что касается врага, то у гонщика есть только один враг — его профессия. Она заставляет мотаться по всему свету. В этом году я провел с семьей едва десять дней. Правда, сказочных десять дней на Корсике. Остальное же время — в пути. Многие, в том числе и мой друг Платнер, утверждают, что я единственный в мире гонщик, способный отдыхать в ходе самой гонки» В определенном смысле Оскар прав. Но я человек, и мне часто хочется отдохнуть, как отдыхают все нормальные люди. Даже в свободное время, которое выпадает так редко, я должен помогать жене хозяйствовать в двух парижских кафе. Мой брат вел дела так плохо, что едва не оставил меня нищим. К счастью, он сейчас женился на итальянке, у которой свой отель на берегу моря в Диана-Марио. Это у подножия горы Капо-Берта, где начинается самая трудная часть гонки Милан — Сан-Ремо. Пользуюсь случаем, чтобы поздравить моего брата со счастливым браком!

— Какой бы совет вы дали любительскому гонщику, собирающемуся стать профессионалом?

Роже задумался, глядя, как скользит по листу блокнота «паркер» Цинцы и мелкий почерк, доступный для расшифровки только самой пишущей, заполняет белое поле ровными, точно печатными, строчками.

— Некоторые хотят понять, во что они верят, а другие — поверить в то, что понимают… Я посоветовал бы переходить в профессионалы, когда больше не в силах оставаться любителем, когда любительство уже ничего не дает. Я стал профессионалом не только для того, чтобы делать деньги. Просто хотел стать лучшим гонщиком мира, а это невозможно, не победив сильнейших профессионалов.

— Что вы думаете делать в следующем году?

— Мой контракт с «Пежо» заканчивается этой осенью. Если «Пежо» захочет заполучить меня вновь, хозяевам придется платить немножко больше. У меня уже есть с десяток заманчивых предложений. Три — от бельгийцев; остальные — от итальянцев.

И это была еще одна ложь. Они молча переглянулись с Цинцы и обоюдосогласованным молчанием освятили новую «утку», которой отныне суждено обернуться основным рычагом давления на хозяев «Пежо».

— Конечно, я бы с удовольствием поехал и за другую французскую команду, заплати она столь же хорошие деньги.

— Говоря о деньгах, как вы представляете себе свое будущее, когда закончите выступать на дорогах?

— В Париже у меня есть два доходных кафе. Но ресторанным делом мне заниматься не хочется. Жена считает меня ненормальным. Я купил кусочек земли на Корсике и мечтаю завести большую чартерную яхту. Предпочел бы десяти-пятнадцатиместный катамаран. Жил бы на Корсике и возил туристов на яхте. Может быть, завел бы цитрусовую плантацию. Там, на Корсике, очень здорово. Можно тратить в день всего двадцать франков!

Десять дней на острове, о которых я говорил, — сказочное для меня время. Вставал поздно утром. Шел пешком на базар. Покупал еду. По дороге купался и возвращался к полудню. Даже отрастил бороду… Весь дом и участок перекроил по собственному плану. Насажал кокосовые и фиговые деревья, где только можно натыкал пальм, хотя совершенно не уверен, что они примутся. Мне нравится на Корсике. Там неспешно и тихо, как нигде. Однажды возился в саду и закричал, как только могут кричать на итальянских базарах: «Мадлен! Мадлен! Смотри, автомобиль!»