Федор Кнорре - Черничные Глазки Страница 15

Она отложила шишку на землю, подобрала другую и быстро-быстро начала её разделывать своими острыми зубами.

Тогда я пробрался сквозь чащу гибких зелёных столбиков, сел рядом с ней и подобрал её шишку. Откуда-то из глубины её очень вкусно пахло, но добраться туда было трудно, я больше теребил её лапками, щёлкал зубами и отплёвывался, чем ел.

Глуп был. Вспомнить смешно — не уметь добраться до семечек в прекрасной сосновой шишке!

Но всё-таки мне нравилось, что сижу рядом с мамой, держу в руках шишку и добываю себе пищу, как настоящая белка, хотя в рот мне попадает очень мало.

— А дорогу к себе домой ты сумеешь найти? — спросила вдруг мама.

Я привстал, осмотрелся, привскочил повыше. Кругом были стволы деревьев, уходящие ввысь, а внизу полным-полно узких травинок, листиков, кудрявых веточек травы, и всего этого было столько, что легко было совсем запутаться. Вдруг мне стало очень страшно и захотелось поскорее наверх домой с этой незнакомой земли.

Я бросился к стволу сосны, вскарабкался на первый сучок, огляделся и вдруг почувствовал, что это чужая сосна. У меня лапки задрожали! Я спрыгнул на землю, заметался, кинулся на какую-то другую сосну и узнал сучок, на котором недавно отдыхал при спуске.

— Наконец-то нашёл! — сказала мама.

Сердце у меня успокоилось, но я очень устал и мне трудно было быстро карабкаться вверх. Всё-таки лез изо всех сил, хватаясь дрожащими лапками за кору, и вдруг с облегчением почувствовал, что мама меня поддерживает снизу, понемножку подталкивает.

Последним усилием я уцепился за порог нашего дома, перевалился через него и шлёпнулся прямо на мягкую подстилку. И долго там лежал; стараясь опомниться, и сердце колотилось у меня от одного воспоминания, как я чуть не заблудился.

Сестрёнка, которая всё время не находила себе места от волнения, наблюдая, как я бесстрашно путешествую на землю и обратно, ужасно обрадовалась, когда я благополучно оказался с ней рядом. Она ласково протянула лапки, взяла меня за мордочку и крепко сжала её с обеих сторон. И подержала так, пока я не успокоился.

Вообще в нашей семье все помогали и очень сочувствовали друг другу.

Скоро мне смешно стало вспоминать свою первую прогулку. Зелёные тугие столбики, среди которых я тогда очутился, впервые ступив на землю, давно уже превратились в трубочки. Трубочки оказались туго свёрнутыми листиками. Листики стали разворачиваться и оказались просто обёрткой для того, что пряталось внутри, — оттуда скоро показались тоненькие стебельки с белыми шариками, пахучими, но совсем невкусными.

Зато на длинных листьях всегда скапливалась роса, и не отдельными капельками, а маленькими, слившимися вместе лужицами, которые очень освежают, когда их слизываешь.

Мама выучила нас играть вежливо, так, чтобы не обижать друг друга: никогда нельзя просто так, ни с того ни с сего кинуться догонять и ловить сестрёнку или знакомого бельчонка.

Сперва надо, чтоб он заметил, как ты к нему подкрадываешься, и если ему это понравится, он сделает вид, что испугался, и бросится удирать, — вот тогда и начнётся настоящая игра!

Можно винтом весело мчаться вокруг стволов с шумом и фырканьем, так что только чешуйки коры летят во все стороны! И вдруг замереть, притаившись, и начать подбираться неслышно, вслепую, и тогда первый, кто увидел другого, может расфыркаться вовсю, считая себя победителем, и опять начинается беготня!

Скоро мы уже выучили все правила и, когда хотелось поиграть, знали, какую надо сделать рожу, прежде чем вежливо спросить: «Хочешь, я тебя немножко покусаю?». И если тебе так же приветливо ответили: «Хочу… А если я тебя?» — и тоже скроили подходящую рожицу, тогда уж всё идёт по правилам, и никому не больно, и всем весело.

Однажды мама выдернула застрявшую в моём хвосте сухую хвойную иголочку, пригладила шёрстку за ушами и сказала:

— Никуда не убегайте, сидите смирно, причешите друг другу хвосты. Сегодня бабушка обещала прискакать к нам в гости. Она хочет на вас посмотреть.

Мы сели рядом и изо всех сил стали стараться сидеть смирно, хотя это нам очень трудно. Вдруг мама сказала:

— А вот и наша милая старенькая бабушка к нам бежит! Так и скачет!

Но мы ничего не увидели. Потом сильно качнулась ветка, мелькнул красноватый мех, и пушистая белка скакнула с самого верха большого дерева, описав дугу, перелетела полянку и, уцепившись за нижнюю ветку, вместе с ней нырнула куда-то вниз, а когда ветка, согнутая её тяжестью, распрямилась, бабушка оказалась прямо около нашей ветки, неторопливо перешла к нам и строго, цокнула раза три или четыре.

Она внимательно нас оглядела, понюхала, потеребила нам шёрстку и сказала:

— Ничего. Пушистые. Уродами их не назовёшь! — потом достала у себя из-за щеки орех и дала сестрёнке. Из-за другой щеки она вынула второй орех и подала мне.

— Ешьте и скажите бабушке «спасибо»! — подтолкнула нас потихоньку мама. Она была очень рада, что мы бабушке, кажется, понравились.

— Ешьте! — сказала и бабушка. — Это прошлогодние. В одной кладовочке у меня ещё немного осталось. А в этом году с орехами дело плохо. И с шишками не лучше. Быть беде! Ну да вы этого всё равно не поймёте. Но запомните, что летом порядочные белки орехов не едят, а только собирают и прячут на зиму. Кто летом щёлкает орешки, зимой ест мох и глодает кору. Запомнили?

Мы сказали, что если не позабудем, что надо помнить, то обязательно постараемся запомнить.

— Ну-с, а теперь давайте поиграем в пятнашки, — сказала бабушка и расправила хвост. — Догоняйте меня, ребятишки!

Бабушка сидела, почёсывая лапкой за ухом, искоса поглядывая на нас.

— Слышите? Ловите бабушку! Живее! — торопила нас мама.

Тогда я изо всех сил бросился вперёд и прыгнул, стараясь схватить бабушку, но услышал её голос:

— Куда же ты? Я ведь здесь! — Она выглянула совсем с другой стороны ствола сосны.

Мы помчались винтом вокруг ствола — я с сестрёнкой в погоне за бабушкой, а мама следила за нами, беспокоясь, чтоб мы не осрамились.

Я был уверен, что я самый быстрый, неуловимый, самый увёртливый бельчонок из всех, кто когда-нибудь рождался в древесном дупле. Но теперь, сколько я ни нажимал, ни кидался во все стороны следом за бабушкой, чтоб хоть дотронуться до неё кончиком лапки, каждый раз я видел только, как она оглядывается, поджидая, чтоб я не очень далеко отставал.

Ну бабуся! С ней играть в пятнашки — это не шутка! Я совсем задохнулся, устал так, что у меня даже хвост опустился, а бабушка как ни в чём не бывало сорвала на ходу шишку и спокойно её грызла, поглядывая сверху.

— Лапки у вас работают не так уж плохо! — подбодрила бабушка. — Только побольше прыгайте и играйте!.. А у тебя и глазки довольно смышлёные, только, когда ты прыгаешь и стараешься схватиться за веточку, как лягушонок, их выпучиваешь! Может быть, назвать тебя Пучеглазкой?..

— Он не видел ещё лягушонка, — сказала мама. Ей не понравилось такое имя для меня.

— Ладно, — сказала бабушка. — Назовём его тогда в честь его дедушки. А?

Мама пришла в восторг:

— Очень красивое имя! И как подходит! Черничные Глазки!

— Пускай будет Черничные Глазки, ладно, — согласилась бабушка. — Я ещё забегу к вам. Надо как следует осмотреть сосны в дальней роще — может быть, там урожай чуточку получше нашего!

Мы сидели и смотрели, как качнулась ветка, другая, подальше… и бабушка исчезла в чаще зелени.

У нас в лесу становилось всё теплее, солнце стало совсем горячим. А ночи короткие: едва успеешь свернуться клубочком и заснуть, как уже сквозь сон слышишь знакомую песенку: «тук-тук-тук», — значит, дятел проснулся — уже утро! — и по всему лесу посвистывают дудочки, учатся петь птенцы и перекликаются взрослые птицы. Пора бежать скорее к летнему гнезду, где живёт теперь отдельно от нас мама. Она говорит, что с нами ей жарко, а гнездо она сделала отличное, прохладное, закрытое со всех сторон и от солнца и от ветра.

Мама уже ждёт нас — сидит, причёсываясь, перед входом, и мы вместе отправляемся поискать чего-нибудь вкусного на завтрак, но по дороге всё равно затеваем какую-нибудь игру.

Не до дневников мне теперь: надо побегать!.. И зачем я только взялся!

Примечание переводчика

Природная непоседливость моего приятеля бельчонка Черничные Глазки с наступлением длинных солнечных дней действительно дошла до того, что он почти совсем перестал делать заметки в своём дневнике.

Этому не следует удивляться. Скорее, удивительно, что он вообще набрался терпения записать некоторые впечатления своего раннего детства, на основе которых сделан настоящий перевод.

Кое-какие отрывочные заметки, сделанные в летнее время, всё же удалось привести в порядок.