Серафима Власова - Ансаровы огни Страница 15

Беда получилась из-за хлеба… Хлебом платили хозяева мастеровым да медными грошами в придачу. Часто мука была гнилая, а в тот месяц выдали муку не просто залежалую и плохую, а с червями. Мыслимо ли есть такой хлеб, если хозяйки, просеивая ее через сито, горстями выбрасывали червей прочь? Не раз бунтовал народ и раньше; из-за покосов, из-за провианта ходили к дому управителя, требуя правды. В этот раз на бунт поднял народ Илья, говоря открыто о злодеяниях господ.

Управитель тут же отдал приказ: заковать Илью в цепи и отправить в Златоуст на расправу.

И вот повели Илью, окруженного десятью конными егерями, через Моховую гору. И когда они достигли того места, где лес стеной стоял, загородив собой узенький свороток, на конников с гиком и криком напал конный отряд башкирцев. Впереди был Кадыр. У всех у них в руках клинки блестели… Но не знали храбрые люди, что навстречу конникам шел из Златоуста отряд егерей.

Крепко дрались башкирцы, ведь у каждого в сердце жил Салават Юлаев.

Земля у своротка покрылась мертвыми телами, а самого Кадыра (приказ был таков) взяли живым. Одной цепью его с Ильей сковали и повернули обратно в Кусу, чтобы увести обоих в Екатеринбургский тюремный замок.

Весь заводской люд, от мала до велика, вышел на улицу, когда по ней вели Кадыра и Илью. Многие плакали. Мужики картузы держали в руках, глядя на Илью и Кадыра.

Вдруг на дороге показалась большая группа господ на конях. Тут был и сам управитель завода, и гости его. Они возвращались с охоты.

Господа в страхе поворотили коней обратно, услыхав гул толпы. А в гору, окруженные стражей, шли двое, гремя цепями. Оба были без шапок, в холщовых штанах и таких же рубахах без пояса. Цепи на босых ногах.

Два могучих богатыря. Разница была у них только в одном: у одного лицо, грудь, руки — белые, как парное молоко, а у другого — смуглые, как ствол молодой сосенки. Родится же такая красота!

Оба они шли гордо, не сгибаясь. Только бессилье мелькнуло в их глазах, когда проходили мимо нищих стариков — бывших кричных мастеров да калек, потерявших силы на огненной работе…

Время, что веник: все заметает. Но не под силу было ни времени, ни ветрам, ни житейским бурям замести следы жизни таких людей, какими были Пугачев и Салават Юлаев, атаманы Грязнов и Белобородов, Косолапов и Кадыр, Илья и Чуфаров. Много было еще битв за освобождение от неволи…

Ныне в Кусе на месте старых изб вырос белокаменный город. На самом видном месте огромный дворец множеством огней вечерами сияет. Когда-то мятежный, а ныне усмиренный и обмелевший Ай тихонько плещется у скал-великанов.

В одной из комнат дворца на столах стоят образцы кусинского литья, собранные за многие годы. Среди этих моделей есть и «Кузнец Большой», отлитый в память об Илье неизвестным умельцем. Может, отливал эту модель Иван Зубов или Дятлов? А может, и Василий Пастухов? Не сохранило нам время имя этого умельца, как и имя того, кто чеканил.

Все в «Кузнеце» дышит жизнью, мужеством, красотой. И когда глядишь на это творение, хочется повторить когда-то услышанные слова: «Если все люди на земле охнут — все тучи посохнут. Если каждый кузнец молотом стукнет — вся нечисть пожухнет».

Была, говорят, отлита модель и с Ули, хранилась у кого-то из стариков, а потом исчезла…

Утес, на котором Уля с любимым Ильей встречалась да родными горами в зимнем уборе любовались, и по сей день ее именем зовется: «Улин камень». И родничок, что бьет из-под утеса, превращаясь в речку, «Улиной речкой» люди называют.

Часто теперь приходит сюда народ напиться хрустальной студеной воды из Улиной реки и отдохнуть; добрым словом вспомнить дедов и отцов, — как они из чугуна кружево плели; как боролись за победу Октября; как в гражданскую войну тосковали руки рабочих по работе. Ведь известно, рабочий без работы, что птица без гнезда. А потом, как восстанавливали завод — родного кормильца — своими руками. Главное же — как в далекие двадцатые годы посылали подарок Владимиру Ильичу Ленину — модель «Большого Кузнеца» — лампу Ильича. Только об этом речь в другом сказе…

ТЫЛСЫМЛЫ-ТАУ

Говорят, сколько по весне цветет трав в зауральской степи, столько сказаний про волшебную гору Тылсымлы-Тау люди сложили. Но сказание об этой горе, будто ниточка из ковра, с легендой о Тамерлановой башне переплелась.

Стоит Тамерланова башня на одной дороге с волшебной горой, от которой далеко-далеко к самой Полярной звезде протянулся Каменный пояс земли, как в прошлые времена назывались Уральские горы.

Вот в одном сказании и говорилось, будто Тимур-Хромец построить приказал это диво-башню в степи для своей дочери-беглянки, растерзанной зверями, когда она бежала с любимым. Но трудно поверить, чтобы умный и хитрый, коварный и злой Тамерлан строил башню в далекой безлюдной степи, да еще на века, в память о сбежавшей дочери.

Другие цели были у Тамерлана, когда он отдавал приказание строить эту башню-гробницу, как люди говорят.

Будто много-много веков назад на волшебной горе Тылсымлы-Тау, или Магнитной, — как ныне ее называют — жили предки башкирского народа. Были это племена смелых, отважных, но мирных людей. Ни на кого они не нападали, спокойно в неоглядной степи их табуны лошадей паслись. В зимнюю стужу уводили они свой скот в горы, леса от метелей и вьюг.

В ту пору самым старшим в их народе был мудрец-старик по имени Кызырильяс, то есть добрый волшебник. Его слова были для всех законом.

Не понимали люди, да и сам он, наверное, забыл, сколько лет он жил и волшебную гору сторожил.

Были у старика две внучки, как два родничка. Одну звали Кэсэнэ, а другую — Салисэ. Обе были красоты несказанной, как две капельки росы. Только в характере разница была между ними: Кэсэнэ больше молчала, а Салисэ щебетала. Все было в диковинку ей, а потому спрашивала она то сестру, то деда про все, что видели ее глаза, да звонко и радостно пела, как может петь человек на рассвете жизни своей.

Радовался старик Кызырильяс, глядя на своих внучек; но не нами говорено: трудно заприметить, в какой день у человека шаг станет короче, а в волосах появится первый седой волосок. Еще труднее заприметить, когда у парня при встрече с любимой сердце дрогнет, а девушку робость одолеет.

Потерялось в веках имя джигита, при виде которого у Кэсэнэ в сердце радость заиграла. Только с горем эта радость перемешалась: не для Кэсэнэ у джигита сердце билось. Хозяйкой в нем стала Салисэ. И чем дальше время шло, тем больше Кэсэнэ замечала: не для нее вил джигит свое гнездо.

Когда же очередной замысел Тамерлана горе принес башкирам, не раздумывая, пошла Кэсэнэ, куда дед велел.

Было это так. Много Тимуровых лазутчиков, часто одетых в одежду купцов и странников, рыскало по свету. И не раз доносили эти лазутчики Тимуру о горах, полных сказочных сокровищ, о степях привольных, что лежат на пути в богатую страну руссов.

Но те же лазутчики доносили, что покорить людей, живущих там, невозможно, оттого что все они смелы, как соколы в поднебесье, умны, как мудрецы. И стережет богатства горы Тылсымлы-Тау волшебник Кызырильяс. Го ли он умеет скрыть людей в горах, когда к ним войска начнут приближаться, то ли напустить такое, что все стрелы из колчанов покинут гнезда, как птицы, и их — как не бывало, а то и кинжалы, если без ножен, улетят…

Не верил Тамерлан словам своих лазутчиков. То смеялся, как над сказкой, то в ярость впадал.

Раз за разом посылал он к Тылсымлы-Тау, горе Магнитной, свои полчища, но они ничего не могли добиться. Воины от страха бежали, видя, как стрелы, пущенные ими, дождем падали на землю, не достигая врага. Как будто невидимый щит вставал на их пути.

А тут уж к нему — царю всех царей, — как Тимура певцы величали — и осень жизни подошла. Ведь все на земле переживает свое: и рассвет весны, и жаркое лето, и печаль осенних ветров, и студеные метели. Правда, по-разному человек свою осень в жизни встречает. Один, как в молодых годах, на радость людям живет, не замечая, как в жилах остывает кровь. Другой, словно старый ворон, крылья опускает.

Все на свете, кажется, испытал Тамерлан, а вот, как осенние сумерки одолеть свои, он не знал. Радости побед не стали зажигать, как прежде, его кровь, и вступил в последний бой Тамерлан, в последний бой в его жизни — с самим собой. Не хотел сдаваться могучий Хромец перед природой.

Затихли в покоях его дворца песни и музыка. Поэты перестали читать свои стихи, сложенные в честь Тамерлана, а он все спрашивал у себя, как сохранить силу в человеческом сердце.

Дряхлело тело, молодость не возвращалась.

И вот однажды вспомнил Тамерлан рассказы лучников о мудреце Кызырильясе. «Может быть, он сумеет огонь в сердце зажечь?»

Три ночи и три дня не выходил он из своих покоев. В конце третьей ночи у него созрел план. И задумал он, как всегда, хитро и коварно. «Силой не прошел земли горы Магнитной — встану там лаской и любовью».