Александр Власов - О вас, ребята Страница 16

За окном бушевал осенний ветер. Он дул с моря, сердитый и порывистый. Дребезжали стекла, на крыше грохотало железо, свистело в трубе. Тоскливая была погода. И на сердце у Чиркуна было невесело. Он знал, что сегодня его одиночество кончится не скоро — у ребят пионерский сбор после уроков. Катя вчера предложила Чиркуну прийти на сбор.

— А кто будет? — спросил Чиркун.

— Как кто? Пионеры! — ответила Катя. — Ты хоть еще не пионер, но тебе можно.

Чиркун был самолюбив.

— Мне поблажек не надо! — сказал он. — Я уж один… посижу…

Ребятам стало неловко. Катя смутилась и, чтобы выправить положение, заговорила, краснея и сбиваясь:

— Мы тебя все любим, Чиркунок… Ты не подумай плохого… Ты у нас как брат… Каждый все бы отдал тебе… А пионеры — это… организация! Тут не просто… Тут нашего желанья мало! Надо показать… Организация-то ленинская! Не всякий может… Но ты, конечно, сможешь! Во-первых, надо с учебой подогнать… А потом вообще…

Здесь Катя запнулась и замолчала, не зная, как закончить. Помог ей Сережа Голубев. Он спросил у Чиркуна:

— Можешь дать нам клятву, что ты уже настоящий ленинец?

В этом слове Чиркун видел что-то необъятное, великое, никак к нему, Чиркуну, не относящееся. Он молча потряс головой.

— Ну вот, видишь! — с облегченьем произнесла Катя. — Чес-пионерское! Как только ты почувствуешь себя ленинцем или мы сами увидим, — так и примем тебя в пионеры!.. А приходить на сборы ты можешь и сейчас.

Вчера Чиркун отказался вторично, а сегодня жалел об этом. Он даже подумал: не пойти ли ему в школу на сбор, но так и не пошел.

Обедал Чиркун один. Разогрел суп и жареную картошку, которую приготовила утром перед уходом на работу Сережина мать.

После обеда Чиркун посидел у окна, наблюдая за лохматыми тучами, проносившимися низко над городом, а потом прилег и заснул под беспрерывный посвист ветра.

Проснулся он от смутного инстинктивного чувства опасности: ему приснился пожар, били какие-то колокола. Вскочив с кушетки, он с беспокойством оглядел комнату, затем побежал на кухню — показалось, что он забыл загасить примус. Но и на кухне все было в порядке. Чиркун так бы и не понял, что встревожило его. Но с улицы вторично долетели лихорадочные удары колокола пожарной команды. «Где-то горит!» — подумал Чиркун и выскочил на лестницу.

На город надвигалась беда. Люди уже выбежали из домов и метались из стороны в сторону. Из канализационных люков била и растекалась по мостовой вода. Пожарники выехали спасать людей не от огня, а от воды. Река быстро наступала на город. Над крышами и по улицам остервенело метался ветер.

Чиркун никогда не видывал наводнения. Он растерялся и сам не зная зачем, побежал к Неве. Порой ему казалось, что он еще спит и видит все это во сне.

Когда под ногами захлюпала вода, Чиркун остановился, по старой привычке присел на тумбу, поджал ноги и с затаенным дыханием огляделся. Вокруг в надвигавшихся сумерках бежали по колено в воде люди, тащили узлы, сундуки. На лестницах что-то гремело и падало. Жители нижних этажей носили вверх домашний скарб.

А вода все прибывала быстро и неудержимо. Чиркун уже не сидел, а стоял на тумбе, потрясенный бедствием. Прислонясь спиной к стене, он смотрел на превратившуюся в канал улицу и не шевелился. Страх пригвоздит его к чугунной тумбе…

Нева шла в наступление на город. Река вышла из берегов и на Васильевском острове, и на Петроградской стороне. Даже на Невском всплыла деревянная мостовая.

На одной из улиц, прилегавших к этому проспекту, стояла извозчичья пролетка. Какие-то женщины в черных платках суетливо грузили на нее небольшие ларцы и свертки. Когда погрузка закончилась, из подъезда торопливо вышел отец Павел. Не глядя ни на кого, он мелко перекрестил согнувшихся в поклоне женщин, ступил на облучок пролетки, скороговоркой бросил извозчику:

— Трогай с богом! Да побыстрей!..

Но тут с противоположной стороны улицы к пролетке бросилась женщина. Это была Марфа Кузьмина. Она узнала отца Павла и, подбежав, ухватила его за полу.

— Отец святой! — завопила она. — Спаси ради Христа деток моих!

— Бог поможет! — ответил поп.

— Одни они остались! — причитала Марфа. — Вознеси господу нашему молитву свою! Пусть отведет беду от деток безвинных!

— Надейся! Надейся и не ропщи! — нетерпеливо проговорил поп, пытаясь выдернуть полу из рук Марфы. Но женщина вцепилась крепко.

— Помолись, батюшка! — со слезами просила она. — Помолись сейчас!

Поп рассвирепел.

— Отцепись, глупая баба! — прогремел он басом и толкнул извозчика в спину.

Пролетка тронулась. Женщины в черных платках исчезли. Лишь Марфа продолжала стоять посреди улицы. Она не спускала глаз с пролетки, увозившей отца Павла с ларцами и узлами подальше от взбунтовавшейся Невы.

Марфу привел в себя чей-то грубоватый голос.

— И верно, — баба ты глупая! — произнес дворник, наблюдавший за Марфой. — Чего стоишь — беги к детям! Попу не до тебя, да и толку от него мало. Беги, — говорю!

— Куда бежать-то? — спросила Марфа. — Они на Васильевском. Туда и вплавь нонечь не доберешься… Одна надежда — на бога!

— Дура! На людей надейся!.. По городу спасательные команды разосланы — спасут и твоих детишек…

Чиркун не знал, сколько времени простоял он на тумбе. Его вывел из оцепенения детский плач. Чиркун разом вспомнил квартиру, которую он оставил открытой, плакавшую утром Раю, темную лестницу, которая вела в полуподвал. «Утонут!» — с ужасом подумал он и посмотрел на черную воду, подбиравшуюся к его ногам. Еще с минуту постоял он в нерешительности, а затем какая-то сила столкнула его с тумбы, и Чиркун, широко размахивая руками, побежал к дому. Вода мешала. Одежда у Чиркуна намокла до пояса. Холодные брызги летели в лицо. Но он не думал о себе.

Двор Сережиного дома превратился в озеро. Вода уже перехлестнула через каменную ступеньку у входа на лестницу и, булькая, вливалась в коридор. Окна полуподвального этажа сантиметров на пятнадцать возвышались над землей. Вода достигла рам и коснулась нижнего обреза стекла.

Подбежав к дому, Чиркун в первую очередь заглянул в одно из подслеповатых маленьких окошек и крикнул:

— Дашка!.. Дашка!..

Никто не ответил. А на соседней лестнице на втором этаже распахнулось окно и кто-то крикнул оттуда:

— Никого там нету! Их утром мать увезла…

«Как же увезла? — подумал Чиркун. — Я же слышал — Райка плакала…» Ничего не сказав, он вошел на темную лестницу и стал ощупью спускаться в подвал. Вода бойко бежала вниз по ступеням. В темноте ее плеск был оглушительно громким. Чиркуну казалось, что он спускается на дно колодца. Но он продолжал шагать со ступеньки на ступеньку, пока не почувствовал под ногами цементный пол подвала.

Чиркун остановился и хотел снова позвать Дашу, но тут же вспомнил, что она не услышит. Тогда он выкрикнул:

— Ра-я-а!

Сквозь плеск и бульканье бегущей по лестнице воды до него долетело чуть слышное всхлипыванье, а потом знакомый плач. Перебирая руками по стене, Чиркун побрел по воде на звуки — к двери и услышал испуганное мычанье глухонемой Даши. Впереди что-то завозилось, зашлепало. Вспыхнула спичка, осветив стоящую в дверях по колено в воде, заспанную, смертельно испуганную девочку.

— Не бойся! — крикнул Чиркун и снова вспомнил, что Даша ничего не слышит. Тогда он протянул к ней руки и заставил себя улыбнуться. — Не бойся! — повторил он, стараясь придать лицу самое ласковое выражение.

Но Даша будто не видела его. Она смотрела на залитый подвал, на водопад, бурно сбегавший по ступенькам лестницы. Спичка догорала. Девочка перевела взгляд на потухающий огонек, глаза ее совсем округлились от ужаса. Она покачнулась. Чиркун подхватил ее и поволок к выходу. А сзади в темноте подвала, захлебываясь от крика, плакала Рая…

Пионерский сбор был прерван. Ребят выстроили по тревоге, и они всей школой побежали на табачную фабрику помогать рабочим спасать от наводнения бумагу и табак. Пионеры не ушли с фабрики, пока не опустели склады.

К вечеру откуда-то появились лодки. Сережин отец — мастер гильзонабивного цеха — подогнал к красному утолку лодку и погрузил все Катино звено. Подталкиваемый шестами, ялик миновал фабричные ворота.

Ребята сидели усталые и задумчивые. Они смотрели по сторонам и не узнавали знакомые места. Васильевский остров принял фантастический вид. Электричество потухло. Линии и проспекты превратились в бурные реки. Безмолвными громадами стояли темные дома. Редкие огни факелов и фонарей зловеще отражались в черном зеркале воды.

В пылу борьбы с наводнением никто из пионеров не думал о собственном доме. Зато сейчас все вспомнили о своих квартирах и вещах. А течение, будто насмехаясь над ними, несло навстречу то полосатый пружинный матрац, то перевернутый вверх ножками стул, то дверь, сорванную водой с петель…