Марк Ефетов - Тельняшка — моряцкая рубашка. Повести Страница 17

— Видишь ли, — сказал отец, — для командира главное, когда он ведёт корабль, — это осторожность, а точнее сказать — всегдашняя неуверенность в безопасности. Понял?

— Ага. — Я мотнул головой, но, по правде говоря, мало что понял тогда.

Но зато потом, когда мне довелось стоять на мостике рядом с капитаном Гегалашвили, я хорошо понял, что самое главное для командира корабля.

Это было, когда Самсон Георгиевич командовал большим пассажирским пароходом. Такой пароход отшвартовывается не сразу: подъёмные краны проносят над палубой огромные тюки, иногда лошадей, автомобили, рояли — мало ли что. Гремят якорные цепи, снуют блоки, в сплошной гул сливаются голоса уезжающих и провожающих. Этим провожающим здорово надоедает стоять на пристани и руками изображать всякое: помни, пиши, не забывай… Слов-то почти не слышно за шумом.

Отплытие большого пассажирского корабля — это событие. А катерок диспашора собирался быстро, как пожарный автомобиль. Вот только что отец разговаривал с Самсоном Георгиевичем и узнал, что «Диспашор» идёт в море, — и уже корабль капитана Гегалашвили закручивает у носа седые усы и, чуть накренившись, огибает волнолом.

Теперь два дня отца не будет дома. День и ночь он на мостике рядом со своим другом Самсоном Гегалашвили.

Диспашор проверит, по какой причине произошла авария корабля, какие от этого убытки, кто виноват, кому платить и сколько. Диспашор — это такой морской судья. Его вызывают чаще всего в самые жестокие штормы. Девять баллов для диспашора то, что для обычного капитана лёгкая зыбь. Вот что такое диспашор!

ОШИБКА КАПИТАНА

Железный человек Самсон Георгиевич, твердокаменный. И мне довелось стоять с ним рядом на мостике корабля — не такого, как катер «Диспашор», а большого, трёхпалубного, с мачтами, иллюминаторами, салонами. Что говорить!.. «Карелия» была в то время самым большим и самым красивым пассажирским пароходом Черноморского флота. Корабль этот был высотой с трёхэтажный дом, а длиной — в добрых два квартала. И командовал этим пароходом до своего диспашорства Гегалашвили — отважный капитан, смелый и настойчивый человек. Настойчивый! Да, может быть, чуть больше, чем надо. Ведь настойчивость иногда переходит в упрямство. Настойчивость — это хорошо, а упрямство — плохо. А с капитаном Гегалашвили произошёл вот какой случай. В нашем порту пришвартовался новый тогда ещё пароход «Карелия». О нём писали в газетах и журналах. Пароход этот был темой дня.

Первый пробный рейс «Карелии» был назначен на воскресенье. Был ясный солнечный день. Тысячи людей собрались на Приморском бульваре посмотреть, как будет разворачиваться в порту огромная «Карелия», как поведёт её сквозь узкий проход волнолома капитан Гегалашвили. Так красиво и плавно, как Самсон Георгиевич, никто не мог выводить корабль из порта. Это ведь не так-то просто.

Как я уже сказал, тысячи людей смотрели, как отдавала концы «Карелия». С берега на пароход этот были направлены бинокли и даже подзорные трубы. Самсон Георгиевич стоял на мостике в очень белом кителе, на котором лучились медные пуговицы. Он был красив. И он знал, что на него смотрят — в бинокли, в подзорные трубы и просто так. А невдалеке от капитана Гегалашвили, на том же мостике, стоял мой отец и держал меня за руку. Да, так оно было. Самсон Георгиевич пригласил отца на первое торжественное плавание «Карелии». С отцом попал и я. И на меня тоже смотрели в бинокли и в подзорные трубы. Я так думаю.

Гегалашвили отдавал команду, и его помощник — молодой блондин — повторял слова команды в ярко начищенный медный рупор. Рупор этот был как бы телефоном вниз — в машинное отделение.

Я любовался капитаном. Он смотрел, как у носа «Карелии» закручивались белые пенистые усы, и командовал:

— Полный вперёд!

И помощник тут же повторял в рупор:

— Полный вперёд!

Потом капитан приказывал:

— Полный назад! И блондин снова наклонился к рупору:

— Полный назад!

За кормой бурлило и пенилось море. Белые кружева окружали пароход. Мостик дрожал. Солнечные зайчики от медного рупора прыгали мне на плечи, на голову, на руки.

— Вперёд! Назад! Полный! Самый полный!

Откуда он всё это знает, Самсон Георгиевич?

Он говорит «Вперёд!» и «Назад!», а получается точно по курсу — извилистой линией между десятков кораблей вдоль волнолома, прямо в узкий проход мимо маяка к открытому морю.

Но вот капитан приказывает: «Полный вперёд!», а блондин-помощник, вдруг побледнев, не повторяет эти слова в рупор, а, вытаращив глаза, шепчет: «Полный назад!»

Да, да, да! Он прав, помощник. Тысячу раз прав. Капитан ошибся. «Карелия», можно сказать, уткнулась в волнолом. Конечно же, сначала назад, а потом вперёд, и мы будем в открытом море.

Долго я вам об этом рассказываю. Ведь произошло всё куда быстрее. Капитан посмотрел на помощника, и вот что я прочёл в его глазах: «Я отдал приказ: «Полный вперёд!» Какое ты имеешь право вмешиваться? Выполняй! Немедленно выполняй! А если я ошибся, я сам исправлю».

И помощник, у которого бледные щёки вдруг стали красными, нагнулся к рупору и сказал:

— Полный вперёд!

И сразу же капитан крикнул:

— Полный назад!..

Помощник повторил в рупор приказ капитана, но поздно: «Карелия» чиркнула носом о гранит волнолома и высекла из него искры. Получилось, как в пословице говорится: «Не досмотришь оком — заплатишь боком».

Давно это было. Теперь и медных рупоров нет: команда передаётся в машинное отделение по судовому телеграфу. А мне не забыть случай с капитаном Гегалашвили. Как только попаду на командный мостик корабля и услышу: «Полный вперёд!» или «Полный назад!», так сразу же вспомню, к чему привело пренебрежение осторожностью капитана «Карелии».

Ошибка Самсона Георгиевича и его упрямство привели к тому, что новенькая «Карелия» чуть сплющила нос. А это позор для капитана. С тех пор капитан Гегалашвили перестал командовать огромными трёхпалубными кораблями и перешёл на маленький катерок «Диспашор», где было всего пять человек команды, а пассажиров в лучшем случае один человек — мой отец, друг капитана. Хотя, простите, был ведь случай, когда пассажиров было двое: отец и я. И об этом случае я хочу рассказать. Он многое изменил в моей жизни.

НА ПАРУСНИКЕ «ТОВАРИЩ»

Я давно просил отца взять меня на корабль — в море. У меня была беспокойная страсть к путешествиям и приключениям на море; это, мне кажется, бывает со всеми парнями приморских городов. Я завидовал матросам чудесного парусника «Товарищ» — эти матросы по возрасту были почти что моими сверстниками. Разницу год-другой я не считал. У ребят этих с «Товарища» лица были совсем бронзовые, походка медвежья, вразвалочку, талии, как у балерин, и бицепсы, то есть мускулы, под рукавами тонкого синего свитера, точно дыни. Я и мои товарищи, завидев в порту или на бульваре парня с красными нашивками «У. С», что означало «Учебное судно», шли за ним, как овцы за своей головной овцой с колокольчиком.

Однажды в воскресенье, когда, как сообщили газеты, был открыт доступ населению города на учебно-парусное судно «Товарищ» с десяти часов ноль-ноль до двадцати часов ноль-ноль, я успел за этот промежуток побывать на паруснике одиннадцать раз. Проще говоря: попав на «Товарищ» с первой группой посетителей, я вышел с этой группой (задерживаться нельзя было) и тут же, став в очередь, снова поднялся по трапу на парусник. Был я на «Товарище» и с последней группой посетителей. Ребята в синих свитерах с красными «У. С.» уже приметили меня, но виду не подавали. Они стояли как монументы, стройные, загорелые, красивые, и вежливо так отвечали на все расспросы. Спрашивали их о разном: как кормят, сколько градусов жары на экваторе, или: страшно ли, когда сильный шторм?

Я считал такие вопросы глупыми и девчачьими. Меня интересовало: сколько раз свистал боцман аврал во время знаменитого шторма в Северном море возле Гельголанда, когда точно они срубили мачту, заходя в наш порт, и долго ли простоят на бочке? Или: какой крен давало судно в Бискайском заливе?

Я не стану перечислять здесь все вопросы, которые я задавал товарищам с «Товарища», но, я надеюсь, вы уже поняли по этим моим вопросам, что в морском деле я кое-что смыслил. А вам мне придётся разъяснить, что «срубить мачту» — это, конечно же, не топором по мачте, а убрать паруса. И «встать на бочку» — это значит встать на мёртвый якорь. Понятно? Теперь можно дальше рассказывать. В море мне хотелось попасть обязательно в сильный шторм — в такой шторм, какой обычно описывается в пиратских романах:

«Волны, как злые духи, набрасывались на палубу, смывая всё со своего пути. Лохматые хлопья пены разбивались об иллюминаторы. Корабль поднимался вверх, как лошадь, ставшая на дыбы. Но люди были сильнее стихии».