Николай Омельченко - Повести Страница 17

— Это мой папа… А вы с ним воевали, вы знали его?

— Мы вместе прорывались. Он хороший, храбрый человек был.

— Так папа… погиб? — вновь не слыша своего голоса, спросила Иришка.

— Не знаю, — покачал головой Федор Михайлович. — Здесь, у Печковского моста, Стрельченко остался жив…

Капитан обнял поникшую было Иришку.

— Рад, что буду плавать с его дочерью…

— Расскажете нам когда-нибудь о Печковском мосте? — попросил Саша.

— И о папе, — добавила Иришка. Она даже улыбнулась. Теперь она еще больше поверила в то, что отец жив. Если отец не погиб во время прорыва у того моста, значит, должен быть жив!

— Пойдемте ко мне, — пригласил капитан.

— Вам ведь отдыхать надо, — нерешительно проговорила Иришка.

— Ничего, отдохну, спать я все равно не буду. А рассказать о том бое вам следует, зачем же откладывать…

Капитанская каюта невелика. У двери умывальник, напротив койка за распахнутой шторой, у окна стол и два старых, почерневших от времени стула.

Федор Михайлович, указав на стулья, пригласил сесть, сам прилег на койку, закрыл глаза, несколько мгновений молчал, вспоминая или просто борясь с усталостью. Затем, потерев лицо в красных шрамах от ожогов, заговорил тихим, слегка хрипловатым голосом:

— Флотилия наша состояла из четырнадцати кораблей. Не все военные, только часть из них — мониторы и бронекатера, остальные мы переоборудовали из пассажирских пароходов, буксиров. Своими руками все делали: покрыли броней рубки, установили орудия, пулеметы, зенитки. Уже через шесть суток после начала войны суда превратились в военные… Первое боевое крещение мы приняли у Турова, на Припяти. Потом пошли на Днепр, к Печковскому мосту, у села Печки. Задание у нас было — не пропустить немцев на левый берег, любыми средствами помешать вражеской переправе и форсированию Днепра… Ну, недалеко от моста причалили мы к берегу, замаскировали корабли ветками деревьев, да так, что вражеские самолеты-разведчики сколько ни кружили над нами, ничего не заметили, потому что бомбовый и артиллерийские удары обрушили в глубину, далеко за нашими спинами. А потом двинули танки, пехота прямо к мосту — штурмовать переправу. Тут-то, едва они подошли к берегу, мы и обнаружили себя — открыли огонь прямо в упор из всего имеющегося у нас вооружения. Что было!.. Дым, огонь заволокли весь берег.

Федор Михайлович даже приподнялся, глаза его горели, словно в них отразились отблески пламени того далекого сражения.

— Несколько часов длился бой, тут уж и артиллерия нас поддержала, и авиация… Мало, правда, в то время у нас еще самолетов было, но и они помогли нам крепко. Только два гитлеровских танка сумело прорваться к мосту, но и их тут же накрыли… Не одну атаку отбили мы. Но немцы все шли и шли — танки, авиация. А у нас и боеприпасы на исходе. Когда командование поняло, что удержать переправу нельзя, поступил приказ взорвать Печковский мост и тем самым дать возможность нашим войскам отойти… Враги-то по земле шли, а мы связаны с Днепром, дальше противоположного берега на реке не уйдешь… Вот тогда-то мы и решили прорываться на Киев и чтобы ни один корабль не попал к немцам. «Сами погибнем, но кораблей не отдадим!» — поклялись мы перед тем, как идти на прорыв.

Хорошо помню эту ночь тридцатого августа. Сняли с кораблей маскировку, каждый по старой матросской традиции надел парадную форму, зная, что большинству она сгодится в последний раз… Выстроились в кильватер, и, едва отошли, завязался бой. Правда, боем его назвать трудно, это было больше похоже на расстрел. Со всех сторон нас прошивали кинжальным огнем — стреляли вражеские танки, артиллерия, пулеметы. От трассирующих пуль было светло… Первый снаряд попал в наше судно, в котельное отделение. Вышли из строя электросеть, рулевое управление. Но никто из нас не прятался за броню рубок, все, кто только мог, вели огонь. А несколько кораблей уже пылало, шло ко дну. У тех, что еще держались, было повреждено рулевое управление, а тут, как назло, сильный ветер гонит суда к правому берегу, на мель, к немцам. Матросы отталкивались шестами. Многие, скошенные пулями, так вместе с шестами и падали в воду. Вот тогда мне и запомнился, дочка, твой отец… Командир монитора был убит, а Стрельченко, взяв командование на себя, подвел монитор прямо к берегу, сам стал за пулемет и поливал свинцовым огнем берег так, что, как немцы ни старались, ни одному из них не удалось проникнуть на наши неуправляемые корабли и захватить их. Тогда фашисты и обрушили весь огонь на монитор. Твой отец, Ирина, вел бой до тех пор, пока все, кто остался жив на горящих кораблях, не добрались вплавь до камышей. Потом пошел ко дну и монитор. Он был последним…

— А отец? — тихо спросила Иришка.

— Отец твой и еще двое вплавь добрались к нам, мы их ждали…

— А потом?

— А потом мы все пошли искать наших. Нашли, сдали раненых. И отец твой с нами был… Ну, а после уже расстались, на разные фронты разъехались. Не встречал я его больше…

На палубу они вышли молча, каждый думал о своем. После рассказа капитана о сражении у Печковского моста Иришка еще больше поверила в то, что отец жив. Она глядела на берег, поросший густыми кустами ивняка и серым прошлогодним камышом, пытаясь представить себе еще недавний бой, горящие корабли, огненные трассы пуль и своего отца, стоящего у пулемета. И еще ей подумалось, что отец в те страшные часы вспоминал ее и, совершая подвиг, прикрывая товарищей, он защищал и свою дочь Иришку, и всех тех детей, у которых война отняла детство.

Иришкиного отца Саша не знал. Но рассказ Келиха буквально потряс его. Ему картина боя представлялась так ярко, словно он сам был на одном из мониторов, стоял за пулеметом, чувствовал рядом обжигающее пламя. И, представляя этот бой, Саша невольно задавал себе вопрос: а он бы смог вот так же вести себя в бою, как отец Иришки, капитан Келих и сотни других матросов Днепровской флотилии. И тут же отвечал: «Я сделал бы все, чтобы быть на них похожим».

— О чем ты думаешь? — спросила Иришка.

Саша вздохнул.

— О том, что поздно родился.

Иришка поняла его, кивнула. Помолчав немного, сказала:

— Когда закончится война, я обязательно пойду учиться. Хочу стать врачом. И буду так лечить людей, чтобы они жили долго-долго…

Припять

Когда шли по Припяти, Саша и Василь несли вахту вдвоем.

— Красавица Припять, — сказал Чубарь, — люблю эту реку, природа тут — загляденье!

Саша и Василь приникли к иллюминаторам.

— Не приходилось бывать здесь раньше? — спросил Чубарь.

— Нет, — в один голос ответили кочегары, глядя на поблескивающий под солнцем разлив, замкнутый в серо-зеленые луга с островками рощиц.

— Скоро Чернобыль, а за ним уже пойдет белорусское Полесье, — продолжал Чубарь. — Сколько в нем кровушки пролито…

Чубарь вздохнул и, словно спохватившись, сказал:

— Давай на места, ребята, давление падает.

Саша и Василь взялись за лопаты.

— В Чернобыле, может, снова разживемся угольком.

Уже у самого Чернобыля на вахту стали Федя и Петька, а Саша, выйдя наверх, помылся и пошел к рубке, где на скамейке сидела Иришка. Она сказала с тихой грустью:

— А я с папой уже была однажды здесь. Целых три дня. Завтракать мы ходили на рынок. Веселый такой рынок был. Все очень дешево. Мы покупали пампушки и топленое молоко с такой вкусной корочкой… В кино ходили, «Веселых ребят» смотрели. А после кино ели мороженое, в вафельках. Потом шли на пляж, здесь был большой-большой пляж. Тут есть еще река Уж, в ней водились огромные сердитые раки. Я их так боялась! А вот в каком мы домике останавливались, уже не помню.

Они смотрели на приближавшийся город. Он уютно разместился на высоком, покрытом садами берегу реки.

Пароход, разворачиваясь на течении, медленно и неуклюже стал причаливать к берегу, у которого приткнулся покосившийся старый дебаркадер с проломленной крышей и словно помятой терраской. Посреди нее стоял одноногий мужчина средних лет, в мичманке и черном морском бушлате. Тяжело опираясь на костыль, который, вероятно, был ему коротковат, он глядел на рубку и помахивал рулевому рукой, объясняя жестами, как лучше причалить.

— Малый! — доносился голос капитана. — Лево! Еще левее! Так держать!

Пароход приткнулся к дебаркадеру, трос, удерживающий его, прикрепленный к столбу, обвис, хлестнул по песку, метнулся в сторону откуда-то выбежавший перепуганный козленок.

Боцман бросил на дебаркадер канат, и мужчина, ловко, привычно поймав конец, опираясь на костыль, быстро стал наматывать на ржавый кнехт.

У борта парохода уже стояли с корзинами в руках кок Тоня и тетя Сима, собравшиеся в город за продуктами.

— Тяжело вам будет, возьмите на подмогу кого-нибудь из хлопцев, — сказал им боцман.