Владимир Киселев - Любовь и картошка Страница 17

Сережа думал, что и в те темными тысячелетиями отдаленные от нас времена тут, может быть, тоже собирали сладкий березовый сок.

2. Инопланетянин

«Сейчас же отправлюсь к Черному озеру,— решил Сережа.— Если инопланетянин прячется, значит, он чего-то боится. Значит, лучше пойти одному».

Учитель химии Николай Николаевич однажды рассказывал, что во французском городе Гренобле создана «инициативная группа по приему граждан других планет». Эта «инициативная группа» разработала правила. И Николай Николаевич их перечислил:

1. При встрече с инопланетянином надо быть готовым ко всему.

2.Иметь при себе темные очки, потому что космический гость может вас ослепить.

3. Ни в коем случае нельзя с собой брать собаку. Никто не может предугадать, не набросится ли она на инопланетянина и не набросится ли инопланетянин на нее.

4. Не следует торопиться фотографировать пришельца с другой планеты. Может, у них там считают это обидным.

Собаки и фотоаппарата у Сережи не было. А темные очки он решил захватить. На всякий случай.

То, что Эдик издали принял за ноги, в действительности оказалось руками. У инопланетянина было две ноги и шесть рук. Со всех сторон туловища. Так что он мог производить какую-нибудь работу и впереди, и сзади, и по бокам. И глаза под скафандром были со всех сторон, а один даже сверху, на черепе.

Инопланетянин протянул Сереже обруч из какого-то совершенно невесомого серебристого металла и жестом показал, что этот обруч следует надеть на голову. Такой же обруч был на голове инопланетянина под скафандром.

Сережа надел обруч и тут же услышал голос внеземного гостя. Он раздавался словно изнутри, словно звучал в Сереже. Но обращался он к Сереже по-русски и почему-то очень напоминал голос Виктора Матвеевича. Это был тот же негромкий, мелодичный, проникающий в душу голос. И звучал он в душе.

— Добрый день, Сережа. Я рад тебя видеть.

— Откуда вы? — спросил Сережа. Не вслух. Мысленно, но инопланетянин услышал.

— Можешь обращаться ко мне на «ты». На моей планете множественное число употребляют только в тех случаях, когда обращаются к нескольким. А когда говорят с одним, употребляют единственное число.

— Как же вы передаете свое уважение?

— Уважение, которое заключено только в словах, немногого стоит. У нас уважение передают не словами, а поступками.

— Где это у вас?

— На Альдебаране.

— У вас там все телепаты? — с интересом и опаской спросил в уме Сережа. Ему было бы неприятно жить в обществе, где каждую минуту любой может заглянуть к тебе в голову, проследить за твоими мыслями.

— Нет,— ответил инопланетянин, которого Сережа в дальнейшем стал называть просто Ин.— Это было бы неудобно и могло бы ухудшить условия нашей общественной жизни. Мы пользуемся такими аппаратами, когда находимся на большом расстоянии друг от друга. А в обычных условиях мы разговариваем, как разговаривают у вас на Земле. Подслушивать чужие мысли у нас считается неприличным. И никому даже в голову не придет, что можно заниматься таким некрасивым делом...

Глава седьмая

НЕОБИТАЕМЫЙ ОСТРОВ

Ровно и плотно обмазанная оранжевой глиной цесарка потеряла сходство с цесаркой, но неожиданно приобрела скульптурную обтекаемую форму птицы «вообще».

Генерал Кузнецов вспомнил, как в парке под Москвой во время зимней лыжной прогулки он увидел в конце аллеи замечательную скульптуру: мраморный гном, выросший из мраморного конусообразного пьедестала, откинув назад выразительную белобородую голову, пил молоко из большой, тяжелой бутылки.

С удивлением он подъехал поближе к скульптуре. И вблизи оказалось, что это занесенное снегом гипсовое изображение пионера с горном.

— Ну, все,— сказала Алла Кондратьевна.— Матвей Петрович, готовьте яму.

Матвей Петрович взял лопату. То, что показалось генералу небольшим костерком, в действительности было довольно глубокой ямой, доверху заполненной раскаленным древесным углем. Матвей Петрович выгреб лопатой уголь и сложил его у края ямы. Алла Кондратьевна аккуратно опустила в яму обмазанную глиной цесарку.

— Засыпайте.

Матвей Петрович снова засыпал яму жарким углем.

— Давай, Серега, картошки испечем, — предложил он.— Небось ее, голубушку, в Москве, как цесарку эту с рыжиками, не всякий день попробуешь... Оно, скажу вам, товарищ генерал, и сельский человек не часто ею балуется. Руки не доходят. Печеная картошка костра требует. И времени.— Матвей Петрович с упреком добавил: — Суетно мы живем.

Прихрамывая, он прошел в охотничий домик и вскоре вернулся, придерживая рукой полу пиджака. В поле у него лежало десятка два крупных отборных картофелин.

— Подгреби немного жара,— сказал он Сереже.— Чтоб не сгорела. И землей чуть сверху притруси. Тогда она ровней испечется.

Подошла Наташа с брошенным на плечо полотенцем и большим эмалированным кувшином в руках.

— Алла Кондратьевна, давайте я солью,— предложила она и посмотрела на Сережу. И таким бедным он ей вдруг показался, и таким родным, и таким близким, что ощутила она непреодолимое желание сказать ему что-нибудь хорошее, нужное, важное. Но вместо этого она почему-то сказала: — И ты весь в глине. Как цесарка. Умойся.

Алла Кондратьевна вымыла руки, а Сережа отошел в сторонку к невысокому пеньку. Наташа поставила на пенек кувшин, затем слила Сереже воду. Он умылся и крепко утерся свежим, жестким полотенцем, пахнущим чем-то домашним.

Вокруг пенька было разбросано много посеревших и растрепанных сосновых шишек. Это была «кузница» дятла. Дятел заправлял в трещину на пне принесенную с собой сосновую шишку, раздалбливал ее клювом, проглатывал семена, а затем выдергивал шишку, отбрасывал в сторону и приносил новую.

Сережа заметил и показал Наташе, как вверх по сосне, словно приплясывая вприсядку, поднимается, опираясь на хвост, пестрый дятел. В отличие от других птиц два пальца у него были направлены вперед, а два назад. Это был самец, определил Сережа, голова его была украшена поперечной яркой красной полосой. И тут же они услышали тоненькое посвистывание: «Си-си-си». Пролетела парочка ополовников — беленьких пуховых шариков с узкими длинными хвостиками. Прямо в воздухе птички подхватывали насекомых, которых дятел сгонял с дерева.

Неподалеку светились розовые свечи плакун-травы, которая так заинтересовала когда-то, Чарлза Дарвина своим сложным механизмом перекрестного опыления. А рядом, у пня, золотом отсвечивали цветы разрыв-травы, нежно синели лепестки дикого цикория.

И вся поляна, и весь остров, и все Полесье было застелено драгоценным фиолетово-розовым ковром. И сам воздух был окрашен этим фиолетово-розовым сиянием цветущего вереска. Басовито и радостно гудя, кружились над вереском пчелы, собирая чуть терпкий, чуть горьковатый, но целительный вересковый мед.

Полесские пчелы вели свою главную, свою трудную осеннюю работу. Не ленились. Трудились на совесть. И собирали с гектара вереска по три центнера меда.

— Тайна верескового меда теперь потеряна,— сказал генерал Кузнецов, любуясь цветущим вереском.— Есть даже стихотворение такое.

Из вереска напитокЗабыт давным-давно.А был он слаще меда,Пьянее, чем вино.

Сережа не любил этого стихотворения. Прежде всего ему не нравилось, что старый медовар не верил в стойкость своего пятнадцатилетнего сына.

Правду сказал я, шотландцы,От сына я ждал беды.Не верил я в стойкость юных,Не бреющих бороды.

А мне костер не страшен.Пускай со мной умретМоя святая тайна —Мой вересковый мед!

С.Маршак. Из Роберта Стивенсона. «Вересковый мед», шотландская баллада.

Сережа был уверен, что молодые бывают не менее мужественные, чем старые. Они это доказали. Во время революции. И во время Отечественной войны. И в наши дни. На всех горячих точках планеты. В Африке. На Ближнем Востоке. В Ирландии.

А во-вторых, Сережа знал, что напиток из вереска вовсе не забыт. Его бабушка Галина Федоровна угощала всех, кто был ей по сердцу, прекрасным вересковым медом, напитком, который издавна готовили на Украине.

Пчелы охотно берут взяток с цветов вереска. Потом получается мед темного красноватого цвета с особым горьким привкусом, по которому его легко отличить от всякого другого.

У них в саду на усадьбе стояло всего четыре улья. И все-таки они давали в год до центнера меда. Вересковый мед бабушка разводила водой, кипятила, добавляла хмель и сливала в дубовый бочонок. Бочонок этот она выдерживала в погребе до следующего меда. Целый год. А потом и получался напиток, который так понравился шотландскому королю из этого стихотворения.