Лидия Чарская - Игорь и Милица Страница 17

Особенно порадовало девушку известие о полном разгроме австрийского корпуса под Шабацем. Но постоянное возобновление бомбардировки Белграда и полное неведение того, что происходило в родимой семье, сильно тревожили Милицу. Тревога эта еще усугублялась мыслью о том, что скажет отец, когда узнает об её исчезновении. Ведь он, запрещая дочери возвращение в грозное боевое время на родину, не имел в виду, что девушка, оставаясь на чужбине, предпримет еще более рискованный шаг. Но и тут Милица утешала себя мыслью, что, когда, даст Бог, окончится со славой для русско-сербского союзнического оружия война и вернется она домой, — отец, узнав побуждение, толкнувшее ее на поле военных действий, не станет бранить и упрекать свою Милицу… Не хватит y него духа бранить ее и упрекать. Еще несколько волновала девушку её тайна.

Милица опасалась, чтобы как-нибудь не открылась она, чтобы не узнали в роте, что она — не мальчик-разведчик, a убежавшая воспитанница одного из Петроградских учебных заведений. За эти два месяца постоянного пребывания на чистом воздухе, частых ночевок на голой земле ив лесу, в поле, в окопах, иногда залитых водой или в дымной курной крестьянской избе, за время нередких недоеданий и недосыпаний в походе, нежная девичья кожа на лице и руках Милицы огрубела, потрескалась и потемнела, a синие глаза приняли новое настойчивое, упорное выражение, — сам взгляд их стал похож на взгляд молодого соколенка, выслеживающего добычу; a первое боевое крещение, первая, a за ней и последующие стычки провели неизгладимую борозду в душе девушки и согнали с лица её всякую женственность, заменив ее настоящей мужской чертой решимости и отваги.

Мечась с быстротой стрелы по окопам, над которыми выли снаряды, с оглушительным треском рвалась шрапнель, или жужжали, как шмели, неприятельские пули, Милица разносила патроны солдатикам или воду для питья в манерках, помогала делать перевязки оставшимся в строю раненым, каждую минуту чувствуя себя бок обок со смертью.

Эта постоянная близость к возможной каждую минуту смерти и придала какую-то несвойственную ей суровость, замкнутость и безразличие к опасности всему её еще далеко не установившемуся полудетскому существу. И синие глаза девушки, еще по-детски пухлые губы и все лицо её выражали теперь полную готовность умереть каждую минуту, если только смерть её смогла бы принести хотя крошечную пользу дорогой славянской земле.

Игорь часто поглядывал на свою юную спутницу с выражением затаенной тревоги. Он успел крепко привязаться к Милице за эти полтора месяца походной жизни, полной тревог и неожиданностей на каждом шагу. И сейчас, в это ненастное осеннее утро, она как-то особенно сильно пробуждала в нем его заботливость и опасения за нее: ведь она была девушка, почти девушка-ребенок, a между тем, какие чисто мужские обязанности ей часто, за неимением лишних рук, приходилось нести на себе! Вот и сейчас, сгибаясь под тяжестью огромного чайника, перегнувшего на сторону её тонкий девичий стан, еле переступает она к месту ротной стоянки.

— Дай, Мила, я помогу тебе, — убедившись в том, что солдаты далеко и его никто не услышит, произнес шопотом Игорь.

Они давно уже перешли «на ты» и чувствовали себя так свободно и хорошо в присутствии друг друга, точно были знакомы не в продолжении полутора месяца только, a на протяжении по крайней мере долгого десятка лет.

Но Милица только упрямо повела в ответ на его слова плечами.

— Нет, нет! На это-то сил y меня хватит вполне. — И вся подтянувшись, она бодрее зашагала назад к позициям.

Чудесно укрытая от глаз неприятеля лесной чащей, рота теперь, как один человек, вся уже была на ногах. Солдатики, освежившиеся y ручья, вытащили сухари из походных сумок и за невозможностью распить горяченького чайку, запивали их ключевой водой из манерок.

Присев к тому кружку, где находился Онуфриев, Игорь и Милица с аппетитом, свойственным разве только молодости, уписывали за обе щеки черные солдатские сухари, запивая их водой.

— Што, дите, — обратился к Милице молодой быстроглазый солдатик Кирпиченко, — небось, пища-то наша больно по нутру пришлась? Поди-ка послащее тебе щиколаду буде? А?

Милица только усмехнулась в ответ.

— Шоколадом-то и дома, когда можно, полакомишься, a вот такой сухарь — редкий гостинец, — бойко отвечала она.

— A ты дите наше не смущай, — поднял голос Онуфриев, — они y нас за милую душу и к сухарю и к сырой водице ключевой, во как, привыкли… Послушай, дите, — обратился он уже непосредственно к Милице, — припасена y меня бутылочка молока в сумке, старая галичанка дала, как мимо деревни ихней проходили… Так выпей, малыш, на доброе здоровье.

И Онуфриев, иначе не называвший Милицу, как дите или малышем, к немалому её смущению, несмотря на все протесты девушки, уверяющей солдата, что она «во как сыта, по самое горло», — протянул ей бутылку, до горлышка наполненную белой влагой.

— Что вы! Что вы! — краснея, как зарево, протестовала она. — Не ребенок же я малый, в самом деле, чтобы молоко пить, когда все другие…

— Правильно! Молодец Агарин! — весело подхватил Игорь, беглым смеющимся взглядом взглянув на своего друга.

Онуфриев спрятал снова бутылку, недовольный настойчивостью «дите».

— Эх, братцы, кабы теперича огонек вздуть да похлебать щец, што ли! — произнес румяный здоровяк-солдатик из мелких купеческих сынков, по фамилии Петровский.

— Как бы не так! До щец ли топерича! Ишь што выдумал. Да «ен» тебе таких щец покажет, что только держись, — сурово усмехнулся другой, Перцов. — Може его в той деревне видимо невидимо. Живо это на конях налетит туча тучей и…

— А мы его на штык, братцы… Страсть как он этта штыка не любит, — подхватил снова краснощекий Петровский.

— Што и говорить! Уж немец относительно штыка куда как жидок, a австрияк так и подавно тому… Как это скомандуют «в штыки!», так он за триста шагов живым манером, поминай его как звали, и побегит… Либо пардону запросит… платком махать зачнет, заместо белого флага.

— Да, бегать он больно горазд…

— Лихо бегает, што и говорить…

— Намедни…

— A што, братцы, когда полдничать нынче станем? — снова повысил голос краснощекий солдатик.

— Эх, тебе бы только о полднике думать… Вишь щеки-то на батькиных хлебах надул, — заворчал снова Онуфриев, недоброжелательно поглядывая на купеческого сынка. — Ладно, брат, будь без сумленья, наешься вволю, обед нас нынче ждет аховый, самому кайзеру Вильгельму да императору Францу впору: на первое тебе суп с вражецкими пулями заместо клецок дадут, a на второе тебе под красным соусом гранаты… A на третье мелкий горошек, самый сладкий, из пулемета так посыпет, что страсть! Этоль тебе не обед? A ты щей, глупый, простых щей просишь.

Солдаты сдержанно засмеялись на эту шутку и тут же осеклись и вскочили, увидя приближающегося к ним Любавина.

Капитан быстрым взглядом окинул всю группу и глаза его задержались на двух юных разведчиках роты. Его взгляд с секунду ласкал детей, потом он проговорил, обращаясь ко всем солдатикам:

— Братцы, неприятель, как вам известно, находится всего в какой-нибудь версте расстояния от нас. Благодаря дальней молодецкой разведке казачьего разъезда, мы знаем об его местонахождении, теперь же необходимо узнать и численность нашего врага! Охотников произвести разведку не вызываю на этот раз, потому что заранее определил уже кого отправить. Там, где трудно пробраться незамеченным взрослому человеку, там нет ничего легче проскользнуть ребенку. Димитрий Агарин, тебя назначаю пробраться в деревню, узнать численность и части неприятеля и тотчас явиться с донесением ко мне, — обращаясь к Милице, закончил свою речь капитан Любавин.

Ta вздрогнула от неожиданной радости. Наконец-то ей поручили, непосредственно ей, крупное, большое дело! Ведь она так дорожила даваемыми ей редкими поручениями начальства. Ей и так постоянно казалось, что слишком уже мало приносит она пользы своей службой отряду, замечая с досадой и горечью, что ее щадят в виду её молодости и всячески охраняют от опасности. Поэтому, новое, сложное и довольно опасное для жизни поручение привело девушку в необычайный восторг.

— Так понял меня? Надо проползти по земле до самой деревни, забраться в первую же свободную от неприятельского постоя хату, расспросить обо всем крестьян, разумеется, в том случае только, если будет видно, что они на нашей стороне и, возможно больше выведав о неприятеле, тем же путем возвратиться сюда. Понял меня? — коротко и веско бросал Любавин.

— Так точно, понял, господин капитан! — прикладывая руку к козырьку фуражки, бойко отвечала сияющая Милица.

В ту же минуту Игорь выступил вперед.

— A меня за что изволили обидеть, господин капитан? — произнес он дрогнувшим голосом. — Не помешает ведь делу, если пойду и я вместе с Митей?.. Ведь два глаза хорошо, a четыре, пожалуй, и совсем чудесно. Правда, Митя Агарин много меньше меня ростом, но ведь и я не богатырь… A вместе, вдвоем, нам куда сподручнее будет произвести разведку; по крайней мере, если понадобится, с двух концов деревни сразу ее и сможем произвести… — волнуясь и всячески стараясь скрыть это волнение, говорил Игорь.