Израиль Меттер - Товарищи Страница 18

«Позор Константину Назарову из шестой группы. Он получил на экзаменах двойку. Позор!»

Утром Костя прошел мимо этого объявления спокойно. То есть на душе-то у него делалось бог знает что, но по крайней мере у него хватило силы воли не обнаружить этого перед ребятами из своей группы.

Вначале он решил не выходить на перемену в коридор, чтобы не видеть лишний раз эту разлинованную бумагу на стене, но подумал, как бы ребятам не показалось, что он струсил. Поэтому сразу после звонка он появился в коридоре и стал прохаживаться под самой «молнией». Иногда для пущей лихости он останавливался так, чтобы видели ребята, и, небрежно улыбаясь, читал в двадцатый раз две коротеньких строчки, написанные о нем.

Он даже поднялся на цыпочки и подправил карандашом хвостик у буквы «П» в слове «позор». Неважно, что он чувствовал в это время, важно, что человек десять видело, как он презирает «молнию».

Именно в эту минуту проходил мимо главный механик училища. Он увидел, как Костя подправлял хвостик у буквы, на секунду задержался и сказал:

— Эх ты, гусар!

И прошел мимо. Костя не знал, что такое гусар, но догадался, что это что-то дурное, имеющее прямое к нему отношение.

«Ну и что ж! Ну и гусар, — со злостью подумал Костя. — Кому-нибудь надо же быть гусаром».

Когда Костю много и часто ругали, им овладевали злость и отчаяние: «Ах, раз так, раз я такой, то плевать мне на всё!»

Ему даже иногда хотелось быть хуже, чем о нем говорили. «Подумаешь, шум подняли из-за двойки. Я им такое покажу, что они ахнут».

И когда с ним поровнялись Митя Власов и Сеня Ворончук и, как показалось Косте, презрительно на него посмотрели, он вдруг подскочил и рванул «молнию» со стены. В это мгновение его и охватил тот порыв отчаяния, который приводил его всегда к самым дурным поступкам; в таком состоянии он даже чувствовал себя героем, хотя понимал, что делает что-то ужасное.

Ему хотелось сейчас, когда он держал лист бумаги в руках, чтобы все закричали, забегали, затопали ногами; он озирался по сторонам, прислонившись к стене, как человек, готовящийся к нападению.

Прозвучал звонок, ребята торопились на занятия в классы, и поэтому должного эффекта не получилось. Постояв секунду с «молнией» в руках, Костя бросил ее на пол и побрел в класс.

Был урок литературы. Около преподавателя стоял Митя Власов и отвечал на вопрос — характеристика прапорщика Грушницкого из «Героя нашего времени». Сначала Костя не очень прислушивался к тому, что говорит Митя, но вдруг ему показалось, что Митя сказал фразу не о прапорщике Грушницком, а о нем, о Косте Назарове.

— Он любил во что бы то ни стало производить на окружающих сильное впечатление и делал для этого глупости и подлости.

«И не только он!» — подумал с горечью Костя Назаров.

Как всегда с ним бывало после того, как он совершал какой-нибудь проступок, у него появилось чувство равнодушия к окружающему; вроде бы он свое дело сделал, а дальше надо просто терпеливо ждать ту кару, которая обрушится на его голову. Только бы не прозевать момент, когда она начнет обрушиваться, чтобы это не застало его врасплох. Вообще, лучше всего было, если наказание следовало сразу за проступком, тогда сгоряча Костя почти не ощущал его, как в пылу сражения человек не чувствует боли от раны.

А кара всё не приходила. Кончился урок русского языка, потом были политзанятия, на которых преподаватель тоже вызывал ребят и спрашивал их о положении рабочего класса в России в конце девятнадцатого века.

На некоторые вопросы преподавателя мог бы ответить и Костя. Ему даже хотелось, чтобы его вызвали, когда речь шла о том, как рабочие в отчаянии, не находя правильного выхода, ломали машины на заводах и устраивали мелкие неорганизованные бунты. Костя мог бы ответить гораздо лучше, чем Сеня Ворончук, который тянул изо рта фразы, как будто они застревали в горле.

Но Костю не вызвали к доске. Его всегда умудрялись вызывать именно тогда, когда он ничего не знал. Другим как-то везло: знают на копенку, их как раз на эту копейку и спрашивают. А когда человек в кои веки мог бы отлично ответить, в его сторону даже не смотрят, а потом еще возмущаются, если он нахватает двоек.

Несколько раз Костя собирался поднять руку, когда преподаватель задавал вопрос, но из гордости так и не сделал этого. Не станет он выскакивать и подлизываться.

Для того чтобы подготовиться к сопротивлению, ему очень важно было сейчас копить всё больше и больше обид. Не зря он сорвал «молнию»; сами виноваты, довели его до этого, а теперь, пожалуйста, расхлебывайте.

Насторожившись, он ждал, что на большой перемене его уж непременно потянут к директору, к замполиту, к завучу или по крайней мере кто-нибудь из ребят, скорее всего Петя Фунтиков или Митя Власов, начнет его укорять, и тогда он им так ответит, что чертям тошно станет.

Нет, его никуда не звали и никто к нему не обращался. Заглядывала в класс секретарь комитета комсомола, разговаривала о чем-то с Фунтиковым, с комсоргом Ворончуком, но в сторону Кости они даже не смотрели.

После занятий было какое-то комсомольское собрание в группе, но вряд ли там стоял вопрос о Назарове; его не просили остаться, хотя он нарочно всё время старался попадаться на глаза, ощетинившийся и готовый к отпору.

Так он и ушел домой.

Чтобы хоть на ком-нибудь сорвать злость и неудовлетворенное самолюбие, Костя вечером сказал уставшей матери:

— Я сегодня «молнию» сорвал.

— Какую молнию, Костенька? — не поняла мать.

Сообразив по его тону, что он совершил что-то недозволенное, мать на всякий случай ахнула.

— Ну, чего? — грубо сказал Костя, который только того и ждал, чтобы кто-нибудь начал его укорять.

Но измываться над матерью ему вдруг стало неинтересно; она слишком скоро начинала плакать, победа доставалась легко и без боя.

Он только предупредил ее:

— Завтра парадное платье надевай, к директору позовут.

И назавтра тоже ничего не произошло. «Притаились, — думал Костя, — измором берут».

Был день практики, делали ножовку. После истории с загубленным молотком прошло много времени, и Костя с тех пор работал, как говорили ребята, прилично. Отношение мастера Матвея Григорьевича к нему было сдержанным. Если Костя делал работу хорошо, Матвей Григорьевич хвалил его, но, как казалось Косте, в слишком коротких выражениях. Во всяком случае, когда его ругали, разговоры бывали гораздо длиннее.

Костя ждал всё время, что мастер-то наверняка скажет ему что-нибудь о вчерашнем происшествии. Матвей Григорьевич действительно раза три проходил мимо Кости, вдоль верстака, осматривая работу ребят, но замечания его касались только Костиной ножовки: здесь правильно, а здесь надо подпилить. И всё.

На линейке в мастерской перед обедом Матвей Григорьевич объявил предварительные результаты экзаменов.

И опять фамилия Назарова не была названа. Сказано было только, что в группе имеется двойка, а уж Костя сам догадался, что она принадлежит ему.

Он начал уже уставать от этого двухдневного напряжения и поэтому почти обрадовался, когда его позвали наконец к замполиту (так по привычке продолжали называть в училище заместителя директора по культурно-просветительной работе.)

— Назаров! — радостно сказал замполит, когда Костя остановился на пороге кабинета. — Вот хорошо, что ты пришел.

Это прозвучало так, как будто Костя зашел случайно в гости.

И еще одну мелочь отметил Костя: замполит говорил ему «ты», что он делал только в неофициальных, дружеских беседах.

— Давай-ка поближе, — сказал замполит и обратился к мастеру группы фрезеровщиков: — Простите, Николай Михайлович, у нас тут с Назаровым срочное дело, я вас попрошу зайти попозже.

Мастер сразу вышел, а замполит повернулся к Косте всем своим могучим корпусом и продолжал:

— Понимаешь, какое дело, Назаров: если ты нас не выручишь, нехорошо получится.

«Что, он не знает про «молнию»?» — с досадой подумал Костя, но замполит не давал ему опомниться.

— Экзамены подходят к концу, дело, сам понимаешь, серьезное, а у нас, как на грех, задерживается выпуск газеты. Групповые выходят, «молнии» выпускаем…

«Знает! Начинается!..» — пронеслось в Костиной голове.

— …а училищная газета задерживается. Будь другом, Назаров, выручи. Я тебе весь материал отдам, все заметки, а ты только оформи покрасивее. Краски, линейку, клей, что там еще требуется для художника, это всё купишь в магазине культтоваров. Держи деньги, не забудь взять счет, а то меня повесят в бухгалтерии.

Он протянул Косте пятьдесят рублей и, когда тот не взял их, положил деньги перед ним на стол, а сам другой рукой быстро сиял телефонную трубку и позвонил директору.

— Виктор Петрович? Ну, кажется, ушли от позора. Назаров берется в два дня всё сделать. Да нет, он уверяет, что за два дня вполне справится. Нам же важно поспеть к районному смотру стенгазет…