Наталия Лойко - Дом имени Карла и Розы Страница 18

И вот после похода за ложками, после того, как столько было переговорено, и не только о минувшем, но и о главном — о том, что оба они за коммуну; после того, как Федя вчера сам взялся помочь ей пристроить возле церковных дверей плакат про царей и попов; после того, как они, казалось, стали друзьями, он и разговаривать не желает…

Федя выжал из себя лишь одну фразу:

— Что, я вас звал на выручку, что ли? — И побрел к своей постели.

Ксения шепнула Татьяне Филипповне:

— Боится, дурень, любимчиком прослыть.

Обе воспитательницы пошли в глубь дортуара, Ася с Шуриком не отважились на такой шаг. Шурик продолжал следить за каждым движением Феди и наконец объявил:

— Буду с ним дружить!

Ответом было сердитое сверкание черных глаз. Ася вознегодовала: ишь, какой! И не сомневается. Совсем малыш, а на кого нацелился! Сынок Дедусенко уверен: ему-то всегда будет хорошо, друзей ему хватит. И вдобавок поселят его вместе с мамой, вдали от вони и драк.

Второй раз в жизни Шурик зарабатывает у Аси тумака, а за что, не знает… Не ревет он лишь потому, что хочет быть стойким, как Федя. Он только спрашивает:

— Ты чего, дылда?

— А ты? Ты не хватал меня за локоть, когда шли? Не хватал?

Взрослым не до них. Ксения воюет с целым дортуаром:

— Залегли, как медведи…

В зимние месяцы детдомовцы неохотно покидали постели, сберегавшие тепло. Выпадали дни, когда никого не удавалось вытащить в классы, когда отчаявшиеся воспитатели утверждали, что нынешних деток учение не привлекает, что нравится им лишь валяться под одеялом, сквернословить да устраивать «кучу малу».

Ксения не знает, что и делать. Пробираясь между койками, она пытается воздействовать на каждого лежебоку в отдельности.

— Силы нема! — басит один из-под одеяла.

— Схлопочи хлебушка, — вторит другой. — Живо вскочим!

После инцидента в столовой Татьяна Филипповна предпочитает стоять в стороне. Она обводит глазами дортуар: обставлен, как больничная палата. Кровати да тумбочки; ни вешалок, ни шкафов, ни стола. Впрочем, ни в одной больнице даже в войну и разруху не нашлось бы столько рухляди, наваленной на кроватях, запихнутой под них, брошенной в проходах.

А больные? То есть дети!.. Кто лежит, кто сидит, кутаясь в одеяло с головой, словно спасаясь от дождя… Один Федя стоит посреди комнаты, вытирая далеко не стерильной тряпкой кровь со лба… Татьяна Филипповна не выдерживает:

— Иди в лазарет! Немедля! Надо промыть и смазать йодом!

Голос ее гремит. Ася и Шурик сконфуженно замерли у дверей. Федя скрестил на груди руки.

— Я? В лазарет? Вот еще!..

— Заражение будет, чудак!

— Не неженка. Не будет.

Кто-то хихикнул:

— Он в лазарет не сунется!

— Ему сегодня влетело от лекаря.

— Дурачье, — спокойно отозвался Федя и стал не спеша застегивать свой пиджачок, короткий в рукавах, узкий в плечах. — Думаете, я испугался?

— А что, пойдешь?

— Пойду!

— Мама, и я! — Шурик умел быть настойчивым. — Мама, ты же сама хотела Аську врачу показать.

Татьяна Филипповна пошла с детьми. Настойчивый Шурик выведал в пути, за что Феде сегодня влетело от Якова Абрамовича — детдомовского врача.

Вчера Федя Аршинов выпросил в лазарете пару ножниц — для стрижки-брижки, как он кратко выразился, но укорачивать мальчишечьи чубы и ногти не было главным назначением добытых Федей ножниц; он давно лелеял одну идею и ближе к ночи осуществил ее. Две пары ножниц — одну удалось достать у девочек — Федя засунул в щели между паркетными дощечками. Злющие, голодные крысы, донимающие детдомовцев, должны были напороться на острия и сдохнуть в страшных мучениях.

От задуманной операции пострадали не крысы, а Егорка Филимончиков. Распорол в темноте ногу и попал в лазарет…

Ася знала немало врачей — почти все товарищи отца были врачами, — но большевик, занимающийся медициной, ей не встречался. И, войдя в лазарет, она с интересом глянула на доктора. Врач как врач. Ну, немного носат, ну, смешной, оттого что халат на нем нескладный — длинен и широк. Папа бы отказался от такого халата. Хотя теперь это считается пустяками…

Доктор взглянул на Федю — на других и глядеть не стал — и бросился мыть руки. Вымыв, сказал:

— Явился на мою голову…

Ася и Шурка переглянулись. Федя предупредил их, что с этим лекарем все случается «на его голову». Даже в детский дом, демобилизовавшись после ранения, он попал не просто, а «на свою голову».

Яков Абрамович ловко обмыл Феде лицо, йодом распорядился экономно, взял на ватку ровно столько, сколько надо: берег скудный запас лазарета. Аккуратно наложенная на лоб повязка из полотняной ветоши сделала Федю похожим на раненого бойца.

— Теперь ругать станете? — спросил Федя.

— Станем. Ступай в палату. Там тебе влетит сразу от трех Филимончиковых. У Егорки оба братца сидят, не струсишь?

— Я?!

Следом за Федей в палату скользнул Шурик.

Ася напряженно ждала приказания засучить левый рукав. Этот доктор может выручить Асю. Он добрый; по глазам видно, что добрый; он разохается, как только увидит ранку, увидит, что у Аси совсем нет подкожного жира. Ее за это очень жалел школьный врач; за это и за то, что она дочка врача, убитого на войне. Яков Абрамович разъяснит Дедусенко, что Ася слабенькая, что ее надо беречь, а Татьяна Филипповна тоже не злая, она скажет: «Придется забрать девочку к себе. Куда такую а дортуар…»

Ася согласна спать хоть на рояле. Даже весь день лежать на нем, никому не мешая. Пусть только доктор пропишет ей полный покой…

Татьяна Филипповна, прежде чем показать Асин локоть, завела разговор о своей швейной мастерской, как будто врача это могло интересовать. Оказалось, заинтересовало…

Умные, грустные глаза доктора вдруг засияли, изможденное лицо больше не казалось некрасивым.

— Чудесно, товарищ Дедусенко! — по-детски радовался Яков Абрамович. — Значит, оденете ребят. Это нужно, как воздух, как кислород! Именно кислород… Одежда — ведь это прогулки. А?

— Вот я и пришла к врачу. Детям действительно надо лежать? Они же не вылезают из-под одеял…

— Знаю. — Доктор в задумчивости потер переносицу. — Видите ли… Дети инстинктивно боятся израсходовать неприкосновенные запасы своего организма…

Ася торжествующе слушала. Ей тем более нельзя расходовать…

— Видите ли, товарищ Дедусенко, низкая температура помещений, отсутствие теплой одежды, недостаточное питание…

Асе хотелось подсказать: «Отсутствие подкожного жира». Спасибо умному доктору, ее дела неплохи…

— Безусловно… — рассуждал Яков Абрамович, как бы продолжая какой-то спор. — Все эти факторы располагают организм к состоянию мышечного покоя…

— Значит, правильно? — упавшим голосом произнесла Татьяна Филипповна.

— То есть как правильно?! — Яков Абрамович вдруг набросился на Дедусенко. — Хорошенькое дело!.. Я всему персоналу внушаю. Чушь! Предрассудок! Массовое убийство! Ну да, убийство. Ведь каждому твердишь: «Поднимайте жизненный тонус детей! Все годится: игры, занятия, песни. И, главное, труд!»

«Ишь, агитирует!» — насупилась Ася.

Татьяна Филипповна расцвела.

— У вас музейная чистота, Яков Абрамович. Как вошла, так поразилась.

— Этим обязан своей пыльной даме.

— Кому?

— Одной почтенной старушке.

Асе бы обрадоваться: откопала пыльную даму! Доктор стал объяснять, что в штатных ведомостях Анненского института имелась одна странная должность. Пыльная дама — так она и числилась в ведомостях — обязана была обходить институтские помещения с тряпкой, проверяя чистоту каждого предмета. Но могло ли это заинтересовать девочку, чьи надежды окончательно рухнули?.. Однако окончательно ли?

Пока доктор тратил на Асин локоть щепотку ксероформа и чистый лоскут, Ася нашла выход. Ее должен спасти Шурик! Он подскажет своей недогадливой матери: «Возьмем Аську к себе». Шурик настойчивый, он добьется; ему же будет лучше, они прекрасно устроятся втроем. Татьяна Филипповна будет занята вечерами, а Ася станет укладывать ее сына спать, рассказывать ему сказки, одну интереснее другой.

Опережая взрослых, Ася подходит к палате. Сейчас она войдет туда и нашепчет на ушко Шурику, сколько у нее в запасе сказок. Тысяча! Тысяча и одна! Такие сказки, что их лучше всего рассказывать именно перед сном… Конечно, хитрить нехорошо, она сама презирает людей за хитрость. Но ведь она не виновата, что у одних детей есть матери, а у других нет…

Ася нашла друга

Трое Филимончиковых, три бритоголовых детдомовца с остренькими носами и колючими глазками, внимали Феде, который о чем-то повествовал вполголоса. Шурик и вовсе сидел с полуоткрытым ртом.

Койки стояли тесно, свободных не имелось. Больные, в том числе и Егорка Филимончиков, были обряжены в голубые девичьи халаты. Кто читал, кто играл с соседом в шашки. Перевернет страницу или передвинет шашку — тотчас руку обратно под одеяло: греет.