Михаил Самарский - На качелях между холмами Страница 19

Глава 13

Все по плану. Если честно, я сначала даже сомневался. Думал, встанет Машка в такую рань или нет, все-таки девчонка. У них ведь семь пятниц на неделе — то в церковь, то на рыбалку.

— Там купаться можно? Купальник брать? — спокойно спросила она, а у меня все внутри оборвалось. Не знаю, что со мной случилось, но от этого простого, совершенно обычного вопроса, который я слышал миллион раз и от мамы, и от сестры, я думал, мое сердце сейчас выскочит и улетит сизокрылой птицей в небо.

— Да-да, — выдохнул я. — Конечно, бери. Мы всегда купаемся в озере. Там вода чистая и берег песчаный, как на море. Только ты куртку набрось, я сейчас тебе свою ветровку дам. Вдруг дождь пойдет, да и прохладно с утра. Так что куртки нам не помешают.

— Спасибо, — проворковала голубка.

Я заметил, если человек красивый, у него все красиво. И волосы, и руки, и ноги, и даже зубы. Маша очень красиво улыбалась. Я таких улыбок еще не встречал. Впрочем, а что она делала не красиво? Если бы вы видели, как она садилась на мой велосипед, не на дамский, хочу заметить, и причем в платье. Сначала хотел ей свой спортивный костюм предложить, но потом передумал. Пусть будет в платье. Мне хотелось любоваться ею. В платье она действительно похожа на птицу. Летящую птицу, как моя мама. Милая девочка, несмотря на облупленный нос. Носик.

Если бы мы поехали на рыбалку с отцом или, допустим, я один, то мы бы уже через пятнадцать-двадцать минут были на озере. С Машкой мы добирались минут сорок, если не весь час. Оказалось, она не очень-то и хорошо ездит на велике. Я все время шел рядом с ней, чтобы в любой момент ей помочь, если она вдруг вздумает проверить твердость пашни на поле. Наша дорога лежала через вспаханное поле, по которому вихляла вытоптанная такими же рыбаками тропинка. Поле, поле… И вдруг я увидел равнину поэта Бродского. «Смерть — это только равнины…» Почему холмы — жизнь, а только равнины — смерть? Нельзя быть только равниной. Ровная линия — это смерть. Где я это видел? Где слышал? Ровная линия — смерть. А холмы — это как качели. Вверх-вниз, вверх вниз, вверх-вниз… Не хочу равнину. Не хочу. Мне бы взобраться на самый высокий холм и скатиться с него кубарем. Мы с Машкой — два холма. Мы два холма на равнине. Мы несем жизнь по этому полю. По этой равнине. «Жизнь — холмы, холмы…»

Холмы — это край земли.Чем выше на них восходишь,тем больше их видишь вдали.

Подлец я все-таки. Подлый и коварный тип. Даже не знаю, как в этом признаться. Пацаны наверняка меня поймут, а девчонки, наверное, осудят. Каюсь, девочки. Каюсь. Но мне так хотелось, чтобы Машка упала с велосипеда. Но, конечно, чтобы без травм, без всяких там переломов и ушибов, упала, но как бы понарошку. Вы понимаете, о чем я? Вот она едет, едет и вдруг — бац! — наехала на кочку, руль выскальзывает из ее ладошек, велосипед кренится, еще мгновение — и велосипедистка окажется на земле. Она в испуге взмахивает крыл… руками, ахает, широко раскрывает глаза и уже готова закричать, но тут я в прыжке, словно уссурийский тигр, вытянувшись всем телом, лечу к ней и вклиниваю свои мощные лап… руки в крошечный, микроскопический промежуток между талией и землей. Девушка спасена, я поднимаю ее на руках, она обвивает мою шею тонкими руками, прижимается ко мне, дрожит, шепчет слова благодарности… Я пинаю этот ненавистный велосипед и несу птицу до самого озера. Она засыпает у меня на руках, склонив голову мне на плечо. Ее волосы превратились в мои, я дышу ими и не могу надышаться, я целую их, ловлю губами, Машенька, спи моя девочка, спи…

Холмы — это наши страданья.Холмы — это наша любовь.

Впрочем, случись такое, велосипед я обозвал бы незаслуженно. Ведь только благодаря ему могло произойти то, что родилось в моей голове. А так добрались мы до озера без приключений, не было никаких падений, тигриных прыжков, взмахов крыльями. Все обыденно и никакой романтики. Но все равно было очень здорово. Я показал Марии, как нужно насаживать червя, как забрасывать удочку. Вот не верь после этого в приметы. Кто-то мне говорил, что новичкам в любом деле везет. Вы представляете, не прошло и двух минут, как Машка вытащила на берег громадного карася. Это же надо. Птица моя так визжала и прыгала, что вся рыба ушла к другому берегу. Во всяком случае в тот день мы так ничего больше и не поймали. Карася Мария отпустила обратно в воду. Я с ней согласился. Если честно, я разлюбил рыбалку из-за того, что после нее люди несут домой мертвых рыб и еще радуются. Я понимаю, что человек ест и мясо, и рыбу. Но вот, если бы у нас дома жили куры или, допустим, гуси, я бы не смог их есть. И то же самое с рыбой. В магазине покупаем, жарим, варим уху — никаких проблем. А вот с рыбалки есть рыбу — увольте, не могу. Кто-то, наверное, посмеется надо мной, обзовет слизняком, слюнтяем или малодушным человеком. Мне плевать, что обо мне подумают, но убитую собственными руками рыбу есть не стану. И никогда не буду. Хотя снова забыл предупреждение бабушки: никогда не говори «никогда».

Рыбачить мы закончили часов в десять утра. Солнце к тому времени просто ошалело, и мы решили освежиться. Машка, как мне показалось, едва ли не одним движением скинула платье и побежала к воде. Здесь, наверное, нужно было бы поставить много-много точек, ибо описать то, что я увидел, мне не под силу. Я сидел на берегу и думал, а ведь через неделю это милое создание уедет от меня, быть может, навсегда. И никогда не узнает, какие сладостные минуты она мне подарила. Маша-Машенька, миленькая, не уезжай, поживи у нас хотя бы до конца лета. Господи, ну почему нам не по восемнадцать лет?

Домой мы возвращались после обеда. Я катил велосипед, а Мария шла рядом. Еще на краю поля мы поняли, что попадем под дождь. Сначала нам обоим казалось, что это будет летний, или, как его еще называют, грибной дождь. Но, когда мы оказались посреди этой равнины, над нами повисла тяжелая туча. Сначала она просто наблюдала за нами и мрачнела, мрачнела… Мне даже показалось, что она нахмурилась.

— Смотри, Маш, — говорю я, — туча преследует нас.

— Миша, мне страшно, — тихо произнесла Мария. — Мне кажется, сейчас как ливанет, может, побежим?

— Не бойся, — отвечаю, — я же с тобой.

— А вдруг гром? — прошептала она и, конечно же, накликала. Через все небо полосануло так, точно кто-то с тучи швырнул в нас горящим факелом. И тут же раздался… нет, не гром, сухой какой-то треск. Вы слышали, как в лесу ломаются сучья? Вот такой же звук, только в тысячу раз громче, пронесся над нами. Маша ойкнула и присела. Я слышал, что во время грозы нельзя идти по полю. «Смерть — это только равнины…» Я сел рядом с Машей. Не успел снять свою куртку, как на нас полилась река. Я соорудил что-то вроде крыши — хорошо, что куртка моя была из непромокаемой ткани. Маша прижалась ко мне. Она дрожала. Второй всполох молнии мы уже не видели, но бабахнуло так, что у меня уши заложило. Вижу, Маша что-то говорит, а я не слышу. Но быстро отпустило.

— Ты чего, Маша? — спрашиваю.

— Тебе страшно? — говорит.

Я чуть не ляпнул: нисколечко, но вовремя сообразил, что буду выглядеть глупо. У меня же на лбу, наверное, было написано, что я тоже боюсь. Я действительно боюсь молнии. Раньше, когда был маленьким, боялся грома, но дед мне разъяснил, что гром — это пустозвон. Бояться нужно не звука, а света. Звук — это так, для слабонервных. А вот огненный хлыст валит наповал. Дедову теорию я озвучивать не стал, опасаясь еще больше напугать девчонку, только предложил отодвинутся чуть подальше от велосипеда. Мы переместились от нашего металлического коника метров на десять. Тут пришлось Машке объяснять, что дед советовал подальше держаться в грозу от металлических предметов. Третий удар был совсем ошеломляющим. Видимо, туча приблизилась к нам вплотную. Чего ей от нас нужно? Шарахнуло будь здоров. Машка чуть не умерла. Она обхватила меня руками так, словно хотела задушить тут же на месте. Только сейчас я сообразил, что ее щека прижата к моей и что где-то здесь совсем рядом ее губы. Я медленно повернул голову и увидел родинку. Не знаю, почему я это сделал, но, клянусь, сделал это не нарочно. Я лизнул ее губы. Может, вы не поверите, но я не поцеловал губы, а именно лизнул, как кошка лижет своих котят. Машка открыла глаза и улыбнулась. Гром прогудел уже чуть подальше. Машка смотрела на меня во все глаза и вдруг тоже лизнула мои губы. Я бросил держать края этой чертовой куртки-крыши (она накрыла нас, со стороны мы, наверное, были похожи на шляпу-цилиндр фокусника, вы видели такую шляпу, в которой сидят два зайца), обнял Машку и поцеловал ее. А дальше я не помню. Даже не знаю, сколько мы просидели с ней в нашей шляпе. Но когда выбрались, туча уже подмигивала нам из-за леса. Вы знаете, что я подумал в тот миг? Мне показалось, туча постеснялась нас тревожить. Она почувствовала, у нас под накидкой происходит такое, что даже ей нужно уйти. И я благодарен ей за это. Возможно, она даже проверяла нас. Я заметил, со мной во время грозы, дождя, снега всегда происходят какие-то важные события. Важные и незабываемые.