Сергей Иванов - Бывший Булка и его дочь Страница 19

Однако он ещё не привык бояться, ещё не заболел страхом, как все тяжело больные люди. Он испытывал только глубокое удивление: неужели это я, про меня?

Вместе с котлетным ветром из кухни вбежала Лида. Бывший Булка уже успел подумать за эти несколько секунд и успел сказать себе: "Ну баба!" И потом: "Чушь какая-то…"

А Лида ведь слышала только испуганный крик. Она увидела отца всё в том же кресле. Господи!

– Батянь!

Он подмигнул ей, но так, словно у него зубы болели. Или, вернее, не зубы, а… А впрочем, у него никогда ничего не болело. И всё это было со стороны Лиды чистейшей выдумкой.

– Батянька, ты чего? Сидишь как-то…

– Лидуш, – попросил он ужасно ни к селу ни к городу, – давай в доминишко сыграем?

Когда он садился с Лидой за домино, это значило, что дома у него всё спокойно. Или будет спокойно.

И ещё: так-то с дочкой не очень контакт наладишь, потому что ты ей про одно, она тебе про другое, и оба вроде правы. А за домино можно и поговорить и пошутить. Да и просто посмотреть друг на друга. Чаще всего они играли вдвоём, когда не было Маринки. Марина Сергеевна презирала домино.

– Сыграем, Лид?

Над нею ещё висели несделанные уроки. А по алгебре и литературе она даже не знала, что задано! Хотелось сказать ему: "Ну тебя, батянька. У меня уроков вагон".

Как потом Лида радовалась, что не сказала ему этого. Плакала, думая о нём, и радовалась, что хотя бы здесь хватило ума не отказать.

Но сейчас она ни о чём, конечно, не догадывалась. Просто взяла коробку: "Странный какой-то он". Но когда батянька с удовольствием перемешал фишки, ловко, одной рукой, поднял свои семь штук и потом хряпнул об стол дупель один-один, Лида успокоилась.

– Конечно, – сказала она, – фишки-то небось сам метил!

Это была обычная доминошная "подначка", без которой вообще нет игры. Бывший Булка ответил ей в тон:

– Что нам метить? Мы без метки насквозь видим. Глаз – рентген!

На этом слове его как током шибануло. Он положил фишки на стол. Причём, что совершенно поразило Лиду, – дырочками наверх, в открытую! Бывший Булка не сразу заметил столь невероятную для него оплошность.

– Я… это, Лидуш… – и не знал, что говорить и делать дальше. Засыпался! Сейчас ещё Маринка придёт. – Я это, Лид… – он мотнул головой не то в сторону ванной, не то в сторону кухни. – Я, понимаешь, дочка…

И слово "дочка" он говорил раз в сто пятьдесят лет. Они услышали эту "дочку" оба.

– Батянь?

Он встал, пошёл на кухню, сел к столу, положив лоб на ладонь… Ну? Совсем раскис?

Лида из комнаты старалась услышать, что он там делает. Всё, что было с нею лишь час назад, провалилось в тартарары. Остался непонятный, будто жутко провинившийся батянька.

Лида встала, чтобы пойти за ним. Прислушалась, прислушалась – ни звука… В прихожей её заставил замереть и вздрогнуть звук ключа… Вошла мама. Лида бросилась к ней.

– Здравствуй-здравствуй, Лидочка, – сказала Марина Сергеевна чуть равнодушно и устало. Обычный голос её после работы.

– Мам! Там батянька! – в самое ухо зашептала ей Лида, так что маме пришлось отстраниться.

– Что… папа? – сказала она, давая понять, что слово "батянька" нелепо.

– Он… – Лида кивнула на кухонную дверь. – Он сидит!

Марина Сергеевна пожала плечами. Однако Лидкина сумбурная тревога тронула холодной лапой и её. Как была, в шапке, в сапогах, с соленым московским снегом на подошвах, она пошла на кухню. Лишь на ходу расстегнула две верхние пуговицы.

Увидев её, муж встал. Глаза их встретились.

– Что случилось, Николай? – спросила она довольно строго.

– А Лидушка где? (Лида вошла на кухню почти сейчас же вслед за матерью.) Выйди отсюда пока, Лид. (Лида, поддаваясь настроению мамы, пожала плечами: "Чудит батянька!") Нет, погоди, Лид…

– Ну что ты волынишь! – Мама присела к столу. – Я устала безмерно. И рукописи, и вёрстки – всё как снег на голову. (Он кивнул.) Ну так что ты молчишь!

– В общем, Маринчик… в общем, у меня, наверно, рак.

– Господи, Коля! Что ты несёшь? Ты был у врача? Они же никогда не говорят!

– Мне сказал.

– Ну что это такое! – Она заплакала; Бывший Булка растерянно смотрел на неё. – Дайте мне что-нибудь… Лида! Ну дай же мне стакан воды!.. Коля! Это неточно ведь! Какие-то террористы, а не врачи! – Она достала платок, начала вытирать чёрные от туши слёзы. – Ой, подожди, Николай, ужасно щиплет… – Она встала, такая милая, неуклюжая в пальто, пошла в ванную, прикрывая левый глаз платком. Крикнула уже оттуда: – Возьмите кто-нибудь мою шубу!

Лида отступила на шаг, и отец легко побежал в ванную. Потом она услышала его голос:

– Ну, Маринчик, кончено. Ладно?

И звук поцелуя. Он, наверно, её в щёку поцеловал.

– Подожди, Николай… – И потом: – Ну вот, хоть могу поплакать спокойно. Тушь проклятая! Такую дрянь выпускают… Ох, Колька ты, Колька! Ну что мне с тобой делать!..

Лида села на то место, где только что сидел отец. Она ещё ничего не поняла. Медленно, но с каждым ударом всё быстрее и громче в сердце её рождался страх. Сердце будто ковало его: бум-бух, бум-бух…

Лида сидела на стуле, словно жук из коллекции, пришпиленная своим отчаянием и незнанием. Делать-то чего?.. Куда-нибудь бежать… В аптеку…

– Ну садись, Маринчик. Давай сапожки снимем.

– О-хо-хо-хо-хо! – И снова послышались её рыдания.

Лида что есть силы нахмурила брови. Глаза её были сухи. Кому-нибудь позвонить? У одного мальчишки из их класса, Антоняна, мать доктор. Бред собачий. При чём тут доктор?

Мама и батянька ушли в свою комнату. Лида продолжала сидеть на кухне. В оцепенении. Или в чём-то таком – потому что раньше у неё никогда никакого оцепенения не бывало. Батянька, батянька, батянька… Чего же у него рак-то? Даже не узнали по-человечески!

Это последнее она подумала сердито.

Озабоченно вошёл отец. Подмигнул Лиде невесёлым глазом, вытащил из-под мойки тазик.

– Маму чего-то тошнит.

И неожиданно Лида поняла, на кого она сердится: на маму… Хотела даже вместо "мамы" подумать: "мать", да получалось как-то глупо. Фальшиво.

У них так всегда в семье – было и есть: мама редактор, мама книжки выпускает. "Мамы всякие нужны, мамы всякие важны, а такая, как наша, – особенно!" Кто эту придумал поговорочку? Теперь уж неизвестно!

А батянька – он на заводе. Работай да работай. Ну устал – отдохнёт. По крайней мере голова не болит, как после редакции. Так считается у них в семье. А кем считается? Да всеми. А кто первый так придумал считать? Опять неизвестно.

Или вдруг вечером телефон. Батянька берёт трубку: "Алло… Сию минуту". И к маме таким особым серьёзным шагом: "Марин, тебя этот твой доцент Назаров". Мама: "Здравствуйте-здравствуйте, Владилен Семёнович! А я вас сегодня ждала… Нет, простите. Теперь только на будущей неделе… Да, всё по минутам!" Но помучает, помучает его и согласится.

Что уж тут спрашивать, кто в семье главней. Доценты и профессора звонят. А она им: "Зайдите на той неделе…"

Для полноты картины надо ещё сказать, что Лида считается "ребёнок". И её работа по дому имеет название "помогать". Хотя она работает вполне самостоятельно. Посуда – стопроцентно на ней. И с конца пятого класса всё своё она стирает сама. И в магазин сходит, когда батянька в замоте. Купит что нетяжёлое. А то и картошки пакет!

Мама же в основном обеспечивает "вкусненьким": торт, конфеты, ну и так далее. Она в центре работает, и тащить оттуда продукты вроде хлеба или песка просто глупо. Так у них считалось в семье. А кто это придумал так считать? Опять неизвестно!

И тут Лида остановила себя: ну и что она, собственно, хотела сказать? Начала счёты сводить – всё мерить на килограммы картошки. "Не дело делаешь!" – сказала она себе тем самым голосом и теми самыми словами, с какими обращался к ней нахмуренный и недовольный батянька.

А что же будет дело?

"Когда, Лидка, не знаешь, куда податься и чем помочь, делай так, чтоб у тебя самой всё было на мази". – "А при чём здесь у меня у самой?" – "А понимаешь, чтоб хотя бы с тобой не хороводиться. Чтоб ты лично могла прямо с места в бой… Как бы солдат резерва".

Сколько месяцев назад состоялся у них этот разговор и по какому поводу?.. Помнится, сидели над оконченной партией домино. Лида запомнила: значит, хорошее настроение было, значит, выиграла. А по телевизору – то ли про Ольстер, то ли ещё про что-то такое же. И сказали: убито уже более двух тысяч человек. Лида возмутилась: "Видал, батянь! А мы здесь сидим, и хоть сто раз злись, а сделать ничего нельзя".

Батянька тогда ей и рассказал про боевую готовность каждого человека. "А какая у меня боевая готовность?" Он улыбнулся: "Да хотя бы учиться". Она подумала, что это просто "воспитание ребёнка". И говорит: "При чём здесь учиться-то? Ерунда! Я хоть с золотой медалью кончу, всё равно от этого ни одного человека не спасётся!"