Леонид Жариков - Повесть о суровом друге Страница 2

В другой раз мне удалось заработать у лавочника Мурата длинную конфету, перевитую ленточкой. (Я отгонял от него мух, пока Мурат спал после обеда под акацией.) Васька обрадовался подарку. Мы разломили конфету пополам, а потом я отломил ему еще кусочек от своей половины...

На седьмой день возвратилась из больницы тетя Матрена. Она ходила, придерживаясь за стену.

Я долго бродил вокруг Васькиной хибарки, боясь заглянуть туда. Лишь под вечер, когда солнце спустилось за террикон заводской шахты и наша кривая улица стала безлюдной, я незаметно подкрался к раскрытому окошку.

Тетя Матрена неподвижно стояла у постели сына, потом откинула с его лба белесую прядь волос, подошла к окну и долго смотрела на пылающую зарю. Меня поразили ее устремленные вдаль, ничего не видящие глаза.

- Вечерняя заря Маремьяна, утренняя Марея, - внезапно прошептала тетя Матрена, и я испугался ее хриплого жаркого шепота. - Зоря, Зорница, красна девица. Посватамся, побрякамся: у меня сын Василий, у тебя дочь Марея. Возьми на свою дочь Марею с моего сына Василия болезнь - злую змею. Дай ему сон-покой, угомон во полудни, во полуночи, во всяком часу, во всякой минуте. Буди мои слова крепки, лепки. Аминь.

Последнее слово она повторила трижды, зачем-то плюнула три раза в сторону, дунула на Ваську и перекрестила его. Потом она долго молилась. С темной, засиженной мухами иконы задумчиво смотрел на нее Николай-чудотворец.

На другой день мой отец привез к Васе доктора.

- Ну, как поживаешь, герой? - спросил он, присаживаясь на кровать.

- Хорошо живу, - ответил больной.

- Куда уж лучше... - Доктор оглядел убогую землянку и отвернулся, наверно, не хотел расстраиваться. - Ну-с, давай будем лечиться. Тебя как зовут?

- Василий он, - сказала тетя Матрена. - Вася Руднев.

Доктор приставил деревянную трубку к Васькиной груди и стал слушать. Под конец он сказал:

- Так... Ну вот что, Василий Руднев. Надо тебе мясо есть. Иначе, брат, не поправишься.

Доктор помыл руки, вытер их о чистое полотенце. Тетя Матрена молча плакала.

Расстроенный, я вышел из землянки.

Мясо! Где его добыть? Мой сосед, рыжий Илюха, говорил, что завтра в городе будет большой праздник: царь именинник, и по этому случаю в лавках будут раздавать бесплатно пряники, а кому нужно - мясо.

Ночью я то и дело вскакивал - боялся проспать. Едва забрезжил рассвет, я помчался в город. Лавки оказались закрытыми. Илюха, как всегда, обманул меня.

Оставалось одно: идти на поклон к Сеньке-колбаснику. Отец его, богач Цыбуля, имел в городе много лавок. Они торговали сахаром, колбасой, керосином, кружевами и даже квасом. Во всю стену их дома висела картина, которой я любовался. Там был нарисован косоглазый Илья Муромец в кольчуге, в железной шапке и с бородой, похожей на лопату. В руке богатырь держал деревянную кружку с надписью: «Квас Цыбули». Под картиной помещался стишок:

Квас Цыбули очень вкусный,В ширину меня раздал,Силу буйну, богатырскуОн мне очень скоро дал.

К дому Цыбули мы боялись подходить: у них был глухонемой сторож и во дворе по проволоке с кольцом бегали злые псы.

Покричав под окнами: «Сенька, Сенька!» - на что отозвались одни собаки, я пошел в лавку. Когда я робко открыл дверь, под потолком зазвенел колокольчик. Я вздрогнул и оглянулся по сторонам. В лавке никого не было. На конторке стояла керосиновая лампа с зеленым абажуром, лежали счеты. Вдоль стен висели блестевшие от жира толстые, перехваченные шпагатом ароматные колбасы. Как аппетитно пахло от них! Кажется, весь день стоял бы и нюхал.

Вдруг за прилавком появился похожий на жирную колбасу отец Сеньки торговец Цыбуля. Глаза у него были выпуклые, как у быка.

- Чего надо?

- Сеньку.

- Марш отсюда, босяк! Я тебе покажу Сеньку! Воровать ходишь! - И торговец схватил с прилавка длинный ножик. Я толкнул боком дверь лавки и выскочил на улицу.

На крыльцо не спеша вышел Сенька, толстогубый, с выпученными, как у отца, сонными глазами. На нем была шелковая рубаха огненного цвета, подпоясанная серебряным пояском. Из-под черных бархатных штанов выглядывали босые грязные ноги.

- Сень, дай колбасы в долг, - несмело попросил я.

Сенька достал из кармана горсть леденцов и высыпал их себе в рот. Он долго не мог ничего выговорить - хрустел леденцами, потом выплюнул остаток и сказал:

- Могу дать, только не за гроши.

- А за что?

- Буду кататься на тебе верхом.

Кровь ударила мне в лицо.

- Я тебе кокса принесу, - сказал я.

Колбасник глядел на меня скучными глазами.

- Не хочу кокса.

- Рогатку свою отдам!

- Не хочу рогатки. Буду кататься. Отсюда до того столба, три раза.

Как я ненавидел Сеньку в эту минуту, ненавидел его длинную, сплюснутую с боков голову-кубышку, его красную рубаху, его лавку и вонючую колбасу!.. Но я должен был согласиться: ведь я пришел за мясом, и оно спасет жизнь Ваське.

Сопя, колбасник долго взбирался ко мне на спину, устраивался поудобней и ворчал, что я худой и ему жестко на мне сидеть.

- Только синяков об твой хребет набьешь, - бурчал Сенька.

Но вот он весело гикнул и ударил меня пятками по бокам.

- Н-но, кляча!..

Три раза я прокатил Сеньку от крыльца до столба и обратно. А он подгонял меня сзади и, подражая гуляке, напевал:

Когда я на почте служи-ил ямщи-ко-ом!..

С трудом переводя дух, я остановился. Сенька слез и неожиданно сорвал с меня картуз и спрятал за спину.

- Говори, поп или мужик?

- Ну, поп.

- Об землю хлоп, ногой топ! - крикнул Сенька, швырнул на дорогу мой картуз и прихлопнул его ногой.

Я хотел поднять картуз, но Сенька опередил меня.

- Поп или мужик? - снова спросил он.

- Мужик, - ответил я неуверенно.

- Между ног ж-жик!

Сенька нагнулся и между ног далеко закинул мой картуз.

Пока я бегал за ним, колбасник взбежал на крыльцо и показал мне нос:

Обманули дурака.На четыре кулака...

Я заплакал и пошел прочь. Не то было обидно, что Сенька катался на мне, - придет время, и я на нем покатаюсь. Было обидно, что мяса я не добыл. Теперь Васька помрет.

На углу улицы мне встретился Алеша Пупок, нищий из поселка «Шанхай». У Алеши отец был слепой, мать больная. Чтобы прокормить их, Алеша каждое утро лазил на террикон заводской шахты и собирал там щепки, мелкий уголь. Добычу он отдавал лавочнику Цыбуле и получал за работу фунта два требухи.

Но Сенька отнимал у Алеши его заработок и менял на голубей. При этом он избивал мальчика, стараясь обязательно попасть в нос, чтобы потекла кровь. Алеша молча сносил обиды, иначе Цыбуля отказал бы ему в заработке.

- Ты почему плачешь? - спросил у меня Алеша.

Я рассказал ему, и Алеша подмигнул мне ободряюще. Он достал из холщовой сумы кусок требухи и две картошки: все, что там было.

- На, возьми, - сказал он.

- А ты?

- Обойдусь. - И чтобы меня не мучила совесть, улыбнулся.

Быстрее ветра помчался я к Ваське: я нес больному спасение.

3

Наступили зимние холода. На крышах землянок, на лавочках возле заборов, на деревьях толстым пышным слоем лежал снег. По ночам завывали вьюги, ветер хлестал в окошко снежной пылью. В доме становилось холодно. Чтобы согреться, я забирался вместе с котом в теплую духовку и сидел там, прислушиваясь к свисту ветра в трубе.

В эти минуты я думал о Ваське, о том, что он, наверное, тоже думает обо мне. Так я засыпал и не слышал, когда мамка переносила меня к себе в постель.

К утру вьюга утихала. От снега в комнате становилось светло.

Мама растапливала плиту. Золу из поддувала она выносила на улицу и высыпала на чистый снег. На мусор отовсюду слетались галки.

Всю зиму к Ваське ездил доктор. Больной поправлялся медленно.

Анисим Иванович все еще лежал в больнице. Васька так и не виделся с отцом с тех пор, как тот вернулся с войны. Васька тогда был в беспамятстве, а когда очнулся, отца уже не было: увезли в больницу.

Так незаметно прошла весна и наступило лето. Листья на деревьях покрылись копотью от завода. Только степь зеленела по-прежнему. От бахчей веяло сладким ароматом поспевающих дынь.

Как-то утром мы сидели с Васькой под акацией и рассматривали растрепанный журнал «Нива». Там был нарисован портрет храбреца-казака Кузьмы Крючкова, который зарубил на войне семьдесят германцев и двух турок.

Васька бережно перелистывал страницы журнала. Там было много забавных картинок: ангелы на белых крыльях поднимались в небо, казаки, стоя на спинах лошадей, переправлялись через реку. А вот панцирь-кольчуга, который не берет ни шашка, ни пуля...

Вдруг Васька закрыл журнал.